Сражение при Тиенхаара

Сражение при Тиенхаара
Основной конфликт: Советско-финская война (1941—1944)
Финские пулеметчики, район Тиенхаара, 25 июня 1944 г. Фотография из архива Сил обороны Финляндии (SA-kuva).
Дата	22 — 25 июня 1944 года
Место	Выборгский район Карело-Финской ССР, СССР.
Итог	Отражение советского наступления, "оборонительная победа" Финляндии.
Противники
СССР Финляндия Германия
Командующие
Д.Н. Гусев М. Ф. Тихонов Карл Леннарт ЭшАнтеро Свенсон Алонзо Судман
Силы сторон
Часть сил 108-го стрелкового корпуса 21-й армии (90-я и 372-я стрелковые дивизии, а также части усиления). Часть сил 5-го армейского корпуса (11-я, 17-я пехотные дивизии, 20-я пехотная и кавалерийская бригады), часть сил танковой дивизии.
Потери
Более 2000 человек убитыми и ранеными. Только потери 61-го полка 17-й пехотной дивизии - 396 человек убитыми и ранеными.

Сражение при Тиенхаара (фин. Tienhaaran taistelu) — боевые действия между советскими и финскими войсками на Карельском перешейке в районе северо-западнее Выборга, последовавшие сразу после освобождения города и являвшиеся фактическим продолжением Выборгской наступательной операции советских войск в ходе Советско-финской войны 1941—1944.

Пытаясь развить достигнутый успех советские войска 22-25 июня 1944 г. предприняли наступление с целью форсировать пролив Кивисилласалми, захватить важный узел шоссейных дорог посёлок Тиенхаара и, таким образом, овладеть плацдармом на северо-западном побережье Выборгского залива, однако все атаки были отражены противником.

Советское наступление на Выборг

10 июня войска Ленинградского фронта на Карельском перешейке перешли в наступление и к исходу 19 июня, продвинувшись вперед до 100 километров и вышли на подступы к Выборгу. Учитывая это, командующий фронтом маршал Л. А. Говоров отдал приказ командующему 21-й армии генерал-полковнику Д. Н. Гусеву овладеть в течение следующего дня городом Выборгом. Непосредственно с юга к городу подходили 314-я и 90-я стрелковые дивизии 108-го корпуса генерал-лейтенанта М. Ф. Тихонова и 372-я стрелковая дивизия из состава 97-го корпуса генерала-майора М. М. Бусарова. Наступление поддерживали 1-я Краснознаменная танковая бригада, 30-я гвардейская танковая бригада, 27-й, 31-й и 260-й отдельные гвардейские танковые полки прорыва, 1222-я и 1238-я самоходно-артиллерийские полки, а также часть сил 5-й гвардейской артиллерийской дивизии прорыва.

На выборгском направлении советским войскам противостояли части финского 4-го армейского корпуса генерала-лейтенанта Т. Лаатикайнена. Непосредственно оборона города была возложена на 20-ю пехотную бригаду, части которой 17-19 июля были переброшены из Карелии. Бригада была хорошо укомплектована и насчитывала в своем составе 5133 солдата и офицера. Поддержку бригады осуществляли рота самоходных орудий (9 САУ БТ-42) из состава танковой дивизии и часть сил 3-го полка ПВО.

С востока город прикрывала 3-я пехотная бригада, занимая оборону в районе станции Таммисуо вдоль железной дороги Выборг — Антреа — Хийтола. В резерве северо-западнее и севернее Выборга находились танковая дивизия генерала Р. Лагуса и понесшая уже в предыдущих боях большие потери 10-я пехотная дивизия. Помимо этого, в район боевых действий из Карелии спешно перебрасывались части 17-й пехотной дивизии. Значительно усилилась и авиационная группировка противника. Выполняя просьбу руководства Финляндии, немецкое командование оперативно оказало союзнику значительную помощь и уже 16 июня на аэродром Иммола начали прибывать самолеты люфтваффе боевой группы «Кульмей».

Освобождение Выборга, 20 июня 1944 г

Утром 20 июня советские войска начали штурм Выборга. Главный удар с востока вдоль шоссе Каннаксентие наносили 286-й и 19-й стрелковые полки 90-й дивизии при поддержке 260-го отдельного гвардейского танкового полка и 1238-я самоходно-артиллерийского полка. Одновременно 1074-й и 1078-й стрелковые полки 314-й стрелковой дивизии нанесли удар удар с юго-востока вдоль приморского шоссе и железной дороги Терийоки-Выборг. В то же время частям 97-го стрелкового корпуса была поставлена задача перерезать железную дорогу Выборг — Тали и обойти город с севера-востока.

Изначально наступающие ограничивались разведкой боем, пытаясь выявить слабые места в обороне противника. При этом поддержка авиации и артиллерии носила ограниченный характер — советское командование решило постараться избежать крупных разрушений в городе. Около полудня после короткой артиллерийской подготовки советские войска перешли в решительное наступление. Вначале уличные бои приняли ожесточенный характер и противник оказывал ожесточенное сопротивление, но примерно через два часа организованная оборона финнов было сломлено — части 20-й пехотной бригады начали отступление.

Несмотря на критическое положение, командующий силами обороны Карельского перешейка генерал-лейтенант К. Л. Эш все-таки рассчитывал переломить ситуацию и если не удержать Выборг, то хотя бы стабилизировать ситуацию. Во второй половине дня 20 июня частям танковой дивизии был отдан приказ выдвигаться в район Суур-Мериоки и Тиенхаара с задачей занять оборону в северо-западных пригородах Выборга и на побережье Выборгского залива. Одновременно в этот же район примерно с той же задачей начали выдвижение и части 10-й пехотной дивизии. Чуть позже 17-й пехотной дивизии, части которой только начали прибывать на Карельский перешеек, было приказано занять оборону вдоль Сайменского канала, а частью сил выдвинуться в район Тиенхаара и занять оборону на северо-западном берегу пролива Кивисилласалми.

В это время бои за Выборг вошли в заключительную стадию. Отступление 20-й пехотной бригады под натиском советских войск превратилось в беспорядочное бегство. От полного уничтожения бригаду спасло только то, что финским саперам удалось подорвать большую часть многочисленных мостов и переправ в городе, в том числе мост в Папула, железнодорожный мост в Салакка-Лахти, Крепостной мост и два моста ведущие на Линнансаари. Это обстоятельство существенно замедлило наступление, но все-таки к концу дня советские войска полностью овладели Выборгом. Примерно в 17-30 над Выборгским замком был поднят красный флаг.

Перегруппировка финских войск

Всем офицерам обратить особое внимание на поддержание строгой дисциплины. Все виновные в дезертирстве, трусости или невыполнения приказов… должны предаваться военно-полевому суду и приговариваться к смертной казни. Приговор должен приводиться в исполнение без промедления. Для поддержания порядка… офицеры должны использовать огнестрельного оружие для прекращения всех видов разложения и беспорядков в войсках.

Из приказа командира 20-й пехотной бригады полковника Ю.Сора.

В боях за Выборг общие потери 20-я пехотной бригады по финским данным составили около 560 человек, а безвозвратные — 162 солдата и офицера. Из этого числа 62 человек попали в плен. Хотя бригада избежала полного уничтожения и понесла относительно небольшие потери, боевой дух личного состава бригады был полностью подорван. Хаотично отступая, солдаты 20-й пехотной бригады бросали оружие, не подчинялись приказам и призывали солдат из других частей финской армии обратиться в бегство.

Все это создало критическое положение для финской обороны стратегически важного пролива Кивисилласалми и поселка Тиенхаара. В этом поселке ведущая из Выборга дорога раздваивалась, образуя два шоссе — на северо-запад в сторону Лаппеэнранты и на запад в сторону Котки. Примерно к 18-00 20 июня на этом участке занимал оборону только небольшой отряд, сформированный начальником артиллерии 20-й пехотной бригады подполковником П. Арра. При этом автомобильный и железнодорожный мост через пролив финским саперам уничтожить не удалось.

Создалась возможность для советских войск сходу форсировать пролив и захватить плацдарм на северо-западном побережье Выборгского залива. Однако этот шанс был упущен. Только к утру 21 июня передовые советские части вышли к проливу. К этому моменту финское командование сумели значительно укрепить свою оборону. Поздно вечером 20 июня к проливу Кивисилласалми подошли передовые части 10-й пехотной дивизии и батальон штурмовых орудий из состава танковой дивизии. Для большей эффективности действий оставшаяся артиллерия 20-й пехотной бригады и прибывшие артиллерийские части были объединены в одну боевую группу. В ночь на 21 июня, не встречая противодействия со стороны советских войск, финские саперы взорвали оба моста через пролив.

Помимо этого, финское командование приняло самые суровые меры для наведения порядка и дисциплины. Командир 20-й пехотной бригады полковник А. Кемпии был отстранен от должности и отдан под суд военного трибунала, а паникеров, трусов и нарушителей воинской дисциплины было приказано расстреливать на месте.

Отражение советского наступления

21 июня в 18-00 командующий Ленинградским фронтом маршал Л.А. Говоров отдал приказ №6264 командующему 21 армией, в котором говорилось:

1. Используя успех частей 108 СК, сходу форсировавших пролив у приг. Сорвали и ведущих в бой в районе Хиетала переправить главные силы 108 СК на зап. берег Выборгского залива и не позднее 21.6. овладев Тиенхара, обеспечить плацдарм на рубеже: мз. Хаихийоки, Нурми, Тервайоки, в готовности развить удар в зап. направлении и не позднее 24.6, выйти на рубеж: Лайнэла, Нисалахти.
Одновременно частью сил развить удар в общем направлении на север, обеспечить захват переправ в районе Юустила и форсировать канал Сайман-канава, частями 97 и 109 СК.

Перед наступлением состав 108-го стрелкового корпуса был изменен. 20 июня из состава корпуса была выведена 314-я стрелковая дивизия, а в конце дня 21 июня - 268-я стрелковая дивизия. Одновременно корпус был усилен 372-й стрелковой дивизией, которой вместе с 90-й стрелковой дивизией предстояло участвовать в форсировании пролива. 46-я стрелковая дивизия составила резерв корпуса.

Ночью с 21 на 22 июня батальон 1236-го стрелкового полка 372-й стрелковой дивизии провел разведку боем, но неожиданно натолкнувшись на организованное сопротивление были вынуждены отступить. Весь день 22 июня части 108-го стрелкового корпуса не предпринимали активных действий и вели с противником огневой бой через пролив. И только утром 23 июня советские войска, наконец, предприняли масштабное наступление с целью форсировать пролив Кивисилласалми силами 1240-го и 19-го полков 90-й стрелковой дивизии, а также 372-й стрелковой дивизией в полном составе.

К этому времени финская оборона снова была усилена. В район боевых действий прибыла 17-я пехотная дивизия, 61-й полк которой занял наиболее ответственный участок обороны пролива рядом с разрушенными мостами, а артиллерийская группировка была доведена до 11 дивизионов. Было также реорганизовано управление войсками. С 22 июня действующие в этом районе части (10-я, 17-я пехотные дивизии, 20-я пехотная и кавалерийская бригады) были объединены под началом штаба 5-го армейского корпуса генерала А. Свенсона, переброшенного из Карелии.

Части 108-го стрелкового корпуса начали операцию по форсированию пролива в 8-30 утра 23 июня после 30-минутной артподготовки. Сразу же наступающие попали под ураганный стрелковый и артиллерийский огонь противника и успеха не имели. Ни одной лодки достичь противоположного берега не удалось. Во второй половине дня массированная атака была повторена, но снова прорваться к противоположному берегу не удалось. Понеся большие потери советские войска были вынуждены отступить на исходные рубежи. Исходя из того, что осуществить переправу на данном участке без соответствующей артиллерийской и авиаподготовки было невозможно, командование 108-го стрелкового корпуса приняло решение временно операцию прекратить.

Неудача, постигшая части 21-й армии в операции по форсированию пролива Кивисилласалми и наступлению на Тиенхаара заставили советское командование сосредоточить основные усилия северо-восточнее Выборга в районе станции Тали, где 25 июня началось генеральное наступление. По советским данным до конца июня части 108-го стрелкового корпуса ограничивались артиллерийским обстрелом позиций противника и проведением локальных операций. Так, 25 июня были захвачены 3 небольших острова (Хуннукалансари, Ревонсари и Рионсари), однако попытка высадить разведгруппу 314-й стрелковой дивизии на остров Пампунсари была отражена противником. 28 июня частная операция 286-го полка 90-й дивизии привела к захвату острова Урансари, но захватить остров Оравансари не удалось. В остальном части 108-го стрелкового корпуса активных наступательных действий не предпринимали. По финским данным советские войска все-таки предпринимали попытки форсировать пролива Кивисилласалми после 23 июня, но атаки 25 и 30 июня были отбиты как и все предыдущие. Не удалась советским войскам захватить и остров Леппассаари, находящийся в Выборгском заливе юго-западнее Сорвали. Предпринятые 22-23 июня атаки 19-го полка 90-й стрелковой дивизии на этот остров были отбиты 200-й полком финской кавалерийской бригады.

Вплоть до заключения соглашения о прекращении огня 19 сентября 1944 г. линия фронта в этом районе не претерпела изменений, хотя отдельные столкновения между финскими и советскими войсками возникали ещё несколько раз.

Итоги

Сражение при Тиехаара в финской военной истории придается большое значение. Это был первый случай с начала советского наступление, когда финнам удалось отразить натиск Красной армии. Последнее обстоятельство приобретало ещё большое значение с учетом того, что эта «оборонительная победа» последовала сразу после тяжелейшего поражения в боях за Выборг, которое привело к росту панических и пораженческих настроений в рядах финской армии. Однако финское командование сумело переломить ситуацию и полностью использовать ту паузу которая возникла в советском наступлении после взятия Выборга. В финской историографии это обстоятельство объясняется так.

Личный состав Красной Армии, естественно, ожидал что взятие Выборга будет отпраздновано как следует. Кроме награждения медалями, повышения в звании, увеличения пайков и раздачи водки, победу отмечали грабежами и безудержным пьянством. Все это дало финской армии передышку, чтобы подтянуть свежие формирования, изыскать лучшее позиции для обороны, пополнить склады боеприпасов.

— Финский историк Х. Мейнандер

По финским данным только в боях 22-23 июня потери советской стороны составили около 2000 человек убитыми и ранеными. Потери финнов были также значительными. Так, только 61-й полк 17-й пехотной дивизии в боях 22-27 июня потерял 46 человек убитыми и 350 ранеными. Понесли потери и другие части. Например, 200-й полк кавалерийской бригады в бою 23 июня за остров Леппасаари потерял 3 человека убитыми и 13 ранеными.

Отражение в искусстве

Кинематограф

• «Впереди линии фронта» (Etulinjan edessä) — финско-шведский фильм 2004 г. о боевом пути в ходе «войны-продолжение» 61-го полка 17-й пехотной дивизии и об его командире А. Марттинене.

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

• Никитин В. Выборгский гамбит. Финская историография боев на балтийском побережье летом 1944 года. — СПб.: ООО "Издательство "Карелико", 2013. — 348 с. — ISBN 978-5-904261-13-9.
• Иринчеев Б.К. Прорыв Карельского вала. Четвертый сталинский удар. — М.: Яуза-каталог, 2016. — С. 225-258. — 272 с. — ISBN 978-5-906716-52-1.

Ссылки

• [pamyatnaroda.mil.ru/jbd/ Журналы боевых действий (Из фондов ЦА МО РФ). Сайт "Память народа. 1941-1945"]
• [sa-kuva.fi/ Фотоархив сил обороны Финляндии (SA-KUVA)]

Отрывок, характеризующий Сражение при Тиенхаара

Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.
Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.


Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.