Стилуэлл, Джозеф Уоррен

Джозеф Уоррен Стилуэлл
Joseph Warren Stilwell
Генерал Джозеф Стилуэлл
Прозвище	«Уксусный Джо»
Дата рождения	19 марта 1883(1883-03-19)
Место рождения	Палатка (округ Путнэм, штат Флорида, США)
Дата смерти	12 октября 1946(1946-10-12) (63 года)
Место смерти	Сан-Франциско (штат Калифорния, США)
Принадлежность	США, Китайская республика
Род войск	армия
Годы службы	1904—1946
Звание	генерал
Командовал	7-я пехотная дивизия Китайско-Бирманско-Индийский ТВД Командование Северного боевого района Сухопутные войска Армии 10-я армия 6-я армия Западное оборонительное командование
Сражения/войны	Первая мировая война Западный фронт Сен-Миельская операция Вторая мировая война
Награды и премии

Стилуэлл, Джозеф Уоррен (англ. Joseph Warren Stilwell, 19 марта 1883 — 12 октября 1946), генерал армии США, участник Второй мировой войны.

Молодые годы

Стилуэлл родился 19 марта 1883 года в небольшом городке Палатка (округ Путнэм, штат Флорида), в семье переселенцев из северных штатов. Его родителями были врач Бенджамин Стилуэлл и его жена Мэри Пини. В 1638 году его далёкие предки прибыли из Англии в Америку, и их потомки жили в Нью-Йорке вплоть до рождения отца Джозефа Стилуэлла; сам Джозеф был уже представителем восьмого поколения, жившего на американской земле. Джозеф (которого в семье называли Уорреном) вырос в Нью-Йорке под строгим присмотром своего отца, уделявшего большое внимание религии. Впоследствии Стилуэлл признавался дочери, что то, что его заставляли ходить в церковь и воскресную школу и видеть, как мало на самом деле религия приносит хорошего, привело его к мысли о том, что нужно отбросить всю эту шелуху и использовать вместо этого здравый смысл.

Стилуэлл аккуратно учился в Высшей школе Йонкерса, однако после получения диплома, оказавшись без присмотра отца, он тут же проявил свой бунтарский характер, сколотив группу друзей, занимавшихся различными совместными проделками — от карточной игры до воровства десертов с бала старшекурсников 1900 года. Последнее дело привело к драке, в которой получил удар один из школьных чиновников, и дело закончилось наказаниями и отчислениями всей компании. Так как Стилуэлл к тому времени уже имел диплом, то, по совету отца, его отправили в Военную академию США в Вест-Пойнте, а не в Йельский университет, как планировалось изначально. Несмотря на то, что срок получения рекомендаций в Академию от членов конгресса к тому моменту уже истёк, Стилуэлл всё-таки был зачислен из-за связей семьи, благодаря которым удалось выйти на самого президента Мак-Кинли.

Свой первый год в Академии Стилуэлл впоследствии охарактеризовал как «ад» из-за царившей там дедовщины, в рамках которой он подвергался унижениям как «плебей». В Академии Стилуэлл продемонстрировал хорошие способности к изучению иностранных языков, в особенности французского, по которому он на втором году обучения оказался первым в своей группе. В области спорта Стилуэллу приписывают появление в Академии баскетбола; также он принимал участие в кроссах по пересечённой местности и в играх в американский футбол. Стилуэлл закончил Академию, будучи в итоговом списке 32-м из 124 кадетов.

Военная карьера

По окончании учёбы Стилуэлл стал преподавать в Академии, и прошёл повышение квалификации в Командно-штабной школе в Форт-Ливенуорте (округ Ливенуорт, штат Канзас).

Во время Первой мировой войны Стилуэлл был офицером разведки 4-го корпуса армии США, и принимал участие в планировании Сен-Миельского наступления. За службу во Франции он был удостоен медали «За выдающиеся заслуги».

Известным прозвищем Стилуэлла было «Уксусный Джо». Получил он его во время службы в Форт-Беннинге (штат Джорджия). На полевых учениях Стилуэлл часто отпускал грубые комментарии, и подчинённые, страдая от его едких замечаний, как-то раз нарисовали на него карикатуру, на которой он вылезал из бутылки с уксусом. Обнаружив карикатуру, Стилуэлл приколол её на стену, сфотографировал и разослал друзьям. Ещё одним показателем его отношения к жизни был помещённый на его столе лозунг «Illegitimi non carborundum», что можно перевести с псевдолатыни как «Не позволять ублюдкам садиться на шею».

В межвоенный период Стилуэлл трижды побывал в Китае, где научился бегло говорить по-китайски, а с 1935 по 1938 годы был военным атташе при дипломатической миссии США в Пекине. В 1939—1940 годах он служил во 2-й пехотной дивизии, а в 1940—1941 создал и подготовил 7-ю пехотную дивизию в Форт-Орде (штат Калифорния).

Перед вступлением США во Вторую мировую войну Стилуэлл был признан лучшим командиром корпуса в армии США, и был первоначально избран для подготовки и проведения высадки Союзников в Северной Африке. Однако когда оказалось необходимым для предотвращения выхода Китая из войны отправить туда офицера высокого ранга, выбор президента Рузвельта и председателя Объединённого комитета начальников штабов Маршалла пал именно на Стилуэлла. Он стал начальником штаба генералиссимуса Чан Кайши, командующим Китайско-Индийско-Бирманским театром военных действий, отвечающим за поставки в Китай по системе ленд-лиза, а позднее — заместителем командующего Юго-Восточно-Азиатским командованием. Несмотря на свой статус и положение в Китае, он быстро оказался впутан в конфликты, связанные с американской помощью США и китайским политическим сепаратизмом.

Бирма

Театр военных действий, доставшийся Стилуэллу, был сравним по размерам с теми, что получили Дуайт Эйзенхауэр и Дуглас Макартур, но его назначение осложнялось двумя обстоятельствами: необходимостью тонкого политического балансирования, и низким приоритетом ТВД с точки зрения снабжения и подкреплений. Британские и китайские части были плохо экипированы, и оказывались постоянно биты японцами. В частности, генералиссимус Чан Кайши, командовавший вооружёнными силами Китайской республики, был заинтересован в сохранении своих войск и американской помощи для отражения неожиданного японского наступления и для использования их против коммунистов в неизбежной дальнейшей гражданской войне. Подозрительность генералиссимуса усилилась после наблюдения за катастрофическими результатами действий союзников против Японии в Бирме. Воюя с японцами уже пять лет, китайцы считали, что пришла пора Союзникам принять в войне более активное участие.

Первым шагом Стилуэлла стала попытка реформирования китайской армии. Эти реформы нарушали хрупкий баланс политических и военных союзов в Китае, благодаря которым генералиссимус оставался у власти. Реформа армии означала устранение людей, поддерживающих Чан Кайши в качестве главнокомандующего. Хотя Чан и предоставил Стилуэллу полную техническую свободу в командовании некоторыми китайскими соединениями, в то же время он опасался, что эти части, руководимые американцами, станут новой независимой силой, находящейся вне его контроля. Начиная с 1942 года представители китайского командования препятствовали использованию китайских частей в Бирме с целью, как они полагали, возвращения её в британскую колониальную империю. Чан принял сторону генерала Клэра Шеннолта, предложившего воевать с японцами ограниченным количеством китайских войск, поддерживаемых авиацией. Расхождение в подходах к ведению войны привело Стилвелла и Шеннолта к соперничеству за поставки по ленд-лизу, получаемые из Британской Индии через Гималаи — препятствие, которое прозвали «Горбом». Джордж Маршалл в своём двухгодичном отчёте, описывающем период с 1 июля 1943 года по 30 июня 1945 года, признал, что он дал Стилуэллу «одно из труднейших назначений» среди всех командующих ТВД.

Стилуэлл прибыл в Бирму как раз в момент краха обороны страны, что сразу перерезало линии снабжения Китая; он лично вывел из Бирмы в индийский штат Ассам штабную колонну из 117 человек: сначала на машинах, потом на рыбацких лодках, а последнюю часть пути — 20 миль по кишевшему змеями субтропическому лесу — люди проделали пешком, шагая «походкой Стилуэлла», составлявшей 105 шагов в минуту. В Индии Стилуэлл вскоре прославился своим пренебрежением к условностям. Его отличительными признаками стали стандартная форма без знаков различия, и винтовка вместо пистолета.

Переход Стилуэлла из Бирмы в Индию стал легендой, которую наперебой воспевала американская пресса. Однако его уничижительные высказывания относительно небоеспособности «войск англиков», которые часто повторялись его подчинёнными, не находили положительного отклика у представителей Великобритании и стран Британского Содружества.

После того, как японцы оккупировали Бирму, Китай оказался отрезанным от ленд-лиза, если не считать рискованных перелётов транспортных самолётов через «Горб». Ещё раньше Рузвельт дал американским войскам на прочих театрах военных действий более высокий приоритет в вопросах снабжения. С закрытием Бирманской дороги стало ясно, что даже простое восполнение китайских военных потерь станет чрезвычайно трудной задачей. Поэтому первоочередной задачей Союзников стало сохранение Китая в войне против Японии за счёт организации линии снабжения.

Считая, что китайский солдат ничуть не хуже солдата любой другой нации, если о нём нормально заботиться и дать ему достойного командира, Стилуэлл организовал в Индии две китайские дивизии, составленные из солдат, отступивших туда из Бирмы. Первоначальной целью Стилуэлла была организация наступления в Северной Бирме для установления сухопутной связи с Китаем, что позволило бы организовать снабжение китайской армии, которая после реорганизации и модернизации оказалась бы способной разбить японцев. Стилуэлл аргументировал свою точку зрения тем, что в тот момент Индийско-Бирманско-Китайский ТВД был единственным районом, в котором у Союзников была возможность бросить превосходящие силы против общего врага. К сожалению, единственным путём снабжения, ведущим из США в Китай через Британскую Индию, оставался воздушный мост через «Горб», пропускной способности которого едва хватало для поддержки воздушных операций Шеннолта и некоторого возмещения китайских военных потерь. Кроме того, снабжение, критичное для данного ТВД, постоянно перенаправлялось для погашения различных кризисов в других регионах. В результате большинство командующих Союзников в Индии (за исключением Уингейта с его чиндитами) сосредоточились исключительно на оборонительных мероприятиях. Во время пребывания в Индии Стилуэлл окончательно разочаровался в английских войсках, и не стеснялся отпускать резкие замечания по поводу того, что ему казалось трусливым поведением.

Разногласия с Чан Кайши и другими командующими союзников

После того, как Стилуэлл бросил в Бирме китайские войска и бежал в Индию, Чан Кайши, посчитавший это дезертирством, начал сомневаться в способностях Стилуэлла как командующего. Однако вместо открытого конфликта с генералом, или сообщения о своих сомнениях Рузвельту и Маршаллу, когда те, после катастрофы в Бирме, запросили мнение Чана о способностях Стилуэлла, он выразил генералу «полное доверие и поддержу», в то же время отменяя некоторые приказы Стилуэлла войскам, подчинявшимся тому как начальнику штаба. Возмущённый Стилуэлл стал называть Чан Кайши в своих посланиях в Вашингтон «земляным орехом», в то время как Чан Кайши постоянно выражал американским эмиссарам своё неудовольствие поступками Стилуэлла. Стилуэлл давил на китайцев и англичан, требуя немедленных действий в Бирме, но Чан Кайши требовал для наступления столь огромное количество военных материалов, что их невозможно было доставить, а англичане не давали войск, опираясь на стратегию Черчилля «Первой — Европа». В итоге Стилуэлл начал открыто писать Рузвельту, что Чан Кайши копит американскую военную помощь для послевоенной схватки с Мао Цзэдуном, хотя на самом деле 98 % поступавшего шло прямиком в базировавшуюся на территории Китая 14-ю воздушную армию США.

Стилуэлл также постоянно конфликтовал с фельдмаршалом Арчибальдом Уэйвеллом, и в итоге пришёл к убеждению, что англичане в Индии больше заботятся о защите своих колониальных владений, чем о помощи Китаю в войне против Японии. В августе 1943 года из-за постоянной вражды между командующими Союзников, а также из-за отсутствия возможности единой стратегии, Объединённый комитет начальников штабов разделил Индийско-Китайско-Бирманский театр военных действий на отдельные Китайский ТВД и Юго-Восточно-Азиатский ТВД.

Стилуэлла также возмущала коррупция, насквозь пронизывавшая режим Чан Кайши. Постепенно уверенность Стилуэлла в коррумпированности и некомпетентности генералиссимуса и его генералов достигла такой степени, что он предложил вообще прекратить в Китай поставки по ленд-лизу. Он даже приказал офицерам УСС разработать примерный план убийства Чан Кайши, после того, как услышал про случайное замечание Рузвельта о том, что в случае падения Чан Кайши от руки внутреннего или внешнего врага, стоило бы подыскать ему замену для того, чтобы Китай продолжал воевать с Японией.

Наступление на Мьичину и его итоги

После образования в августе 1943 года Юго-Восточно-Азиатского командования Союзников его возглавил вице-адмирал Луис Маунтбеттен, а Стилуэлл стал его заместителем. 21 декабря 1943 года Стилуэлл получил прямой контроль над планированием наступления в Северную Бирму, которое должно было завершиться взятием удерживаемого японцами города Мьичина. Пока велась подготовка — генералу Фрэнку Мерриллу было поручено отправить его «Мародёров» в дальний рейд сквозь джунгли для перерезания японских коммуникаций. Рейд начался в феврале 1944 года.

В апреле 1944 года началось решающее наступление на Мьичину. План Стилуэлла состоял в том, что «Группировка Икс», состоящая из китайских солдат в Индии, войдёт в Бирму с Севера, а «Группировка Игрек», состоящая из китайских войск в процинции Юньнань, войдёт в Бирму с востока, в результате чего Бирманская дорога окажется в руках Союзников. К тому моменту, когда остатки «Мародёров», после двух месяцев боёв в джунглях, соединились с «Группировкой Икс», они понесли существенные потери; среди «Мародёров» крепло убеждение в том, что Стилвелл рассматривал их лишь в качестве пушечного мяса.

17 мая 1944 года 1.310 оставшихся в живых «мародёров» вместе с двумя китайскими полками, сопровождаемыми небольшой группой артиллерии, атаковали аэропорт Мьичины. Аэропорт был быстро взят, но город, который, согласно данным разведки Стилуэлла, был защищён довольно слабо, на самом деле оказался занят большим количеством хорошо экипированных японских войск, которые быстро получили подкрепления. Первоначальная атака города двумя китайскими полками была отбита с большими потерями для атакующих. У «мародёров» не было достаточно живой силы для того, чтобы атаковать город, а к тому времени, когда прибыли дополнительные китайские силы и заняли позиции для атаки, в городе уже было 4.600 японских солдат, готовых защищать его до последней капли крови.

Во время осады Мьичины, проходившей в разгар сезона дождей, командующие «мародёрами» настойчиво рекомендовали начальству отвести их в тыл для отдыха и восстановления, ибо к тому времени большинство военнослужащих страдали от лихорадки и дизентерии, что вынуждало их вырезать сзади из штанов куски ткани, дабы в бою стрелять и облегчаться одновременно. Однако Стилуэлл отверг просьбы об эвакуации, хотя и посетил линию фронта лично. После инспекции он приказал медицинскому персоналу прекратить отправлять больных в санчасти и вернуть их на фронт, выдав им средства от лихорадки. Чувства «мародёров» по отношению к Стилуэллу хорошо видны в тогдашнем высказывании одного солдата: «Он [Стилуэлл] был у меня на мушке. Я мог бы нажать — и никто бы не доказал, что это не джап убрал этого сукиного сына». Также Стилуэлл приказал, чтобы назначенные его штабом инспектора осмотрели «мародёров» в госпиталях; штабные инспектора признали большинство солдат годными к службе и отправили их на фронт, но фронтовой медперсонал немедленно отправлял их с фронта вновь в госпитали.

В боях за Мьичину японцы сопротивлялись яростно, сражаясь до последнего человека. В результате Мьичина пала лишь 14 августа 1944 года, когда Стилуэлл был вынужден бросить в бой многотысячные китайские подкрепления. Позднее Стилуэлл возложил вину за длительность осады на британских союзников, которые, согласно его версии, не предоставили ему всей должной помощи.

Через неделю после падения Мьичины отряд «Мародёры», в котором осталось лишь 130 человек из первоначальной численности 2.997, был распущен.

Конфликт с генералом Шеннолтом

Конфликт между генералами Джозефом Стилуэллом и Клэром Шеннолтом (командиром знаменитых «Летающих тигров») был одним из самых крупных конфликтов войны. Будучи советником при китайских ВВС, Шеннолт предложил устроить в Китае в 1943 году ограниченное авиационное наступление, используя серию передовых авиабаз. Стилуэлл считал, что нельзя начинать никаких воздушных кампаний, пока не будут созданы хорошо укреплённые авиабазы, защищаемые большими силами пехоты. Стилуэлл полагал, что все авиаресурсы должны быть направлены к нему в Индию для как можно более быстрого освобождения Северной Бирмы.

Следуя советам Шеннолта, Чан Кайши отверг предложения Стилуэлла; британские командующие поддержали Шеннолта, полагая, что с наличными силами они будут неспособны организовать в 1943 году скоординированное наступление Союзников в Бирме. Летом 1943 года штаб Стилуэлла сконцентрировался на планах подготовки китайской армии к наступлению в Северной Бирме, несмотря на требования Чан Кайши о поддержке воздушных операций Шеннолта. Стилуэлл верил, что пробив линию снабжения сквозь Северную Бирму благодаря мощному сухопутному наступлению, он сможет подготовить и вооружить современным оружием тридцать китайских дивизий.

В 1944 году японцы провели контранступление, быстро уничтожив передовые авиабазы Шеннолта и, тем самым, частично подтвердив правоту Стилвелла. Однако к тому времени резко возросло количество грузов, перебрасываемых ежемесячно по авиамосту через «Горб», и Шеннолт не видел острой необходимости в открытии сухопутного пути через Северную Бирму. Однако на этот раз, получив дополнительные силы и беспокоясь за подступы к Индии, английские военачальники поддержали Стилуэлла.

Весной 1944 года войска Стилуэлла, в координации с китайскими силами из провинции Юньнань, возглавляемыми генералом Вэй Лихуаном, начали наступление в Бирму. После тяжёлых боёв, понеся огромные потери две «клешни» сомкнулись в январе 1945 года. Стратегия Стилуэлла оставалась прежней: открытие сухопутной линии снабжения из Индии в Китай позволит Союзникам вооружить новые китайские дивизии, которые можно будет использовать против Японии. Новая дорога, названная «Дорога Ледо», должна была позволить перевозить 65.000 тонн грузов в месяц. Опираясь на эти цифры Стилуэлл утверждал, что новая дорога позволит резко увеличить грузопоток по сравнению с воздушным мостом через «Горб», однако Шеннолт сомневался, что столь длинная наземная трасса, идущая сквозь горы и джунгли, сможет по пропускной способности хотя бы приблизиться к авиамосту, обслуживаемому современными транспортными самолётами. Строительство Дороги Ледо шло медленно, и до соединения фронтов в январе 1945 года она не была закончена.

В итоге план Стилуэлла по подготовке тридцати китайских дивизий так и не был полностью реализован. Как и предсказывал Шеннолт, тоннаж грузов, перевозимых по сухопутному маршруту, и близко не достигал тоннажа, перебрасываемого по воздушному мосту через «Горб» — к примеру, в июле 1945 года по воздушному мосту было доставлено 71.000 тонн грузов, в то время как по Дороге Ледо — только 6.000. К тому времени, когда грузопоток по Дороге Ледо достиг заметных цифр, операции на других фронтах уже изменили всю военную ситуацию. В знак признания заслуг Стилуэлла, впоследствии Чан Кайши переименовал «Дорогу Ледо» в «Дорогу Стилуэлла».

Отзыв из Китая

Видя крушение китайского фронта в результате проведённой японцами операции «Ити-Го», Стилвелл решил воспользоваться ситуацией для получения полного контроля над китайскими вооружёнными силами, и сумел через Маршалла сделать так, что Рузвельт отправил Чан Кайши ультиматум, угрожавший прекратить американскую помощь Китаю, если Чан Кайши «немедленно» не предоставит Стилуэллу неограниченный контроль над всеми китайскими войсками. Возбуждённый Стилуэлл немедленно передал это письмо Чан Кайши, несмотря на предупреждение специального посланника президента Патрика Хэрли, рекомендовавшего отложить вручение письма и поработать над заключением соглашения, обеспечившего бы назначение Стилуэлла в более приемлемой для китайцев манере. И действительно, посчитав этот шаг наглым унижением Китая, Чан Кайши дал официальный ответ, потребовав немедленной замены Стилуэлла «на любого другого компетентного американского генерала».

19 октября 1944 года Стилуэлл был отозван со своего поста президентом Франклином Д.Рузвельтом. Частично из-за больших потерь, понесённых войсками под его командованием в Бирме, частично из-за трений с китайским и английским командованием возвращение Стилуэлла в США не сопровождалось обычными в таких случаях церемониями. По прибытии он был встречен в аэропорту двумя генералами, которые предупредили его, что он не должен отвечать ни на какие вопросы прессы относительно Китая.

Стилуэлл был заменён генералом Альбертом Ведемейером, который 27 октября 1944 года получил телеграмму от Маршалла, приказывавшую ему отбыть в Китай и заменить Стилуэлла на посту командующего Китайским театром военных действий. Когда Ведемейер прибыл в бывшую штаб-квартиру Стилуэлла, то был обескуражен тем, что Стилуэлл намеренно уехал без встречи с ним, и при этом не оставил ни единого клочка бумаги с инструкциями. Обыскав офис, Ведемейер не смог обнаружить никаких записей о планах или информации о прошедших и будущих операциях. Потом Ведемейер пообщался с офицерами из штаба Стилуэлла, и узнал от них, что Стилуэлл «всегда носил всё в заднем кармане брюк».

Последующие назначения

Несмотря на вопросы прессы, Стилуэлл никогда не жаловался ни на Вашингтон, ни на Чан Кайши. Позднее он возглавил Сухопутные войска Армии (Army Ground Forces), командовал 10-й армией во время завершающих этапов битвы за Окинаву, был командующим 6-й армией.

В ноябре 1945 года он был назначен главой комиссии по выработке рекомендаций о модернизации армии в свете опыта войны.

Стилуэлл умер от рака желудка 12 октября 1946 года в Президио (Сан-Франциско). Его прах был развеян над Тихим Океаном, а кенотаф помещён на кладбище Вест-Пойнта.

Награды Джозефа Стилуэлла

• Крест «За выдающиеся заслуги»
• Армейская медаль безупречной службы с дубовыми листьями
• Медаль «Легион почёта»
• Медаль участника Филиппино-американской войны
• Медаль победы в Первой мировой войне (США)
• Медаль «За службу в Китае»
• Памятная медаль обороны Америки
• Медаль Тихоокеанско-азиатской кампании
• Медаль Победы во Второй мировой войне (США)
• Кавалер Ордена Почётного легиона
• Значок боевого пехотинца

Воинские звания

• 4.5.1939 - бригадный генерал (постоянное звание)
• 1.10.1940 - генерал-майор (временное звание)
• 25.2.1942 - генерал-лейтенант (временное звание)
• 1.8.1944 - генерал (временное звание)

Источники

• Дж. Фенби «Генералиссимус Чан Кайши и Китай, который он потерял» — Москва, «АСТ»-«Хранитель», 2006 ISBN 5-17-032640-8

Отрывок, характеризующий Стилуэлл, Джозеф Уоррен

В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.


В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он, значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.