Танкосич, Воислав

Воислав Танкосич
серб. Војислав Танкосић / Vojislav Tankosić
Прозвище	Войя
Дата рождения	16 октября 1881(1881-10-16)
Место рождения	Руклада, община Уб, Княжество Сербия
Дата смерти	2 ноября 1915(1915-11-02) (34 года)
Место смерти	Трстеник, Королевство Сербия
Принадлежность	Сербия Сербия
Род войск	пехота: четники
Годы службы	1901—1915
Звание	майор
Сражения/войны	Майский переворот (Сербия) Сербское национальное движение в Македонии Первая мировая война
Награды и премии
Автограф

Во́ислав (Во́йя) Та́нкосич (серб. Војислав (Воја) Танкосић; 16 октября 1881, Руклада, община Уб, Княжество Сербия — 2 ноября 1915, Трстеник, Королевство Сербия) — майор сербской армии, воевода четников, один из основателей движения «Чёрная рука», а также известный авантюрист, участвовавший в ряде важнейших событий сербской истории начала XX века. Один из сподвижников Драгутина Димитриевича (Аписа), кавалер ордена Звезды Карагеоргия с мечами.

Биография

Ранние годы

Воислав Танкосич - уроженец сербского города Руклада. О его раннем детстве мало что известно. Его семья родом из Боснийской Краины. Отец его - Павле Танкосич — медник, работал в Рукладе. Мать — Миля, намного моложе отца. Окончив начальную школу, Войя перехеал с родителями в Белград, где поступил во 2-ю Белградскую гимназию. Нет данных о том, окончил ли Войя гимназию или нет. В 1899 году он поступил в Военную академию в 32-й класс, окончил её в 1901 году и был зачислен в 6-й пехотный полк «Краљ Карол» («Король Карл»). В составе 15-го класса окончил Высшую школу Военной академии. По воспоминаниям сослуживцев, много читал, особенно книги по истории Сербии и беллетристику. В первые годы службы Танкосич познакомился с Драгутином «Аписом» Димитриевичем (Аписом), и это знакомство наложило свой отпечаток на всю его дальнейшую жизнь.

Согласно городской легенде, однажды Танкосич в одной из белградских кафан (кофеен) услышал, как посетители читали газетную статью: в ней британское правительство критиковало Сербию за то, что та не поддерживает Великобританию в англо-бурских войнах. Автором этой разгромной статьи был Уинстон Черчилль, который тогда занимался журналистикой. Танкосич, дочитав статью, вслух пообещал поколотить журналиста, который фактически поливал грязью Сербию. Долго ждать Танкосичу не пришлось: в один прекрасный день молодой Черчилль прибыл в Белград на поезде на пару часов, и вскоре весть о журналисте, «оплевавшем сербов», разнеслась по всему городу. Танкосич нашёл Черчилля в кафане «Греческая королева» на улице Князя Михаила и избил незадачливого журналиста, угрожая тому смертью, если подобная выходка повторится. Жандармы срочно увели Черчилля, сопровождая его вплоть до вокзала, а Черчилль после этого скандального инцидента ушёл из журналистики.

Майский переворот

Начало XX века было периодом подъёма сербского национального движения. Подпоручик Танкосич вошёл в оппозиционный кружок генерала Йована Атанацковича, который занимался отправкой добровольцев в Старую Сербию в помощь движению четников. В 1903 году он также оказал помощь заговорщикам, готовившим государственный переворот: участники мартовских демонстраций смогли переправиться из Белграда через Дунай в принадлежавший Австро-Венгрии город Земун. В мае того же года Танкосич принял участие в перевороте, в ходе которого была свергнута династия Обреновичей, а король Александр и королева Драгица были зверски убиты. Считается, что Танкосич командовал взводом, расстрелявшим братьев королевы — Никодима и Николу Луневицев. Вскоре генерал Атанацкович стал адъютантом нового короля Петра Карагеоргиевича.

Воевода четников

Как член организации четников, зимой 1903/1904 годов поручик Воислав Танкосич совершил путешествие в Старую Сербию и Македонию, посетив города Скопье, Битола и Салоники. Под видом хлеботорговца он собирал разведданные и организовывал партизанское (четническое) движение. В особенности, старался он развернуть сербскую пропаганду в Македонии - в Скопье, Битоле и Салониках (Солуни), - противодействуя пропаганде болгарской. Он прославился не только как талантливый организатор, но и как меткий стрелок. 16 апреля 1905 г. в битве при Челопеке (около македонского местечка Куманово) рота воеводы Саватие Милошевича, в которой сражался Танкосич, разбила наголову турецких аскеров. Уже затем Танкосич как воевода четников сражался в битве на Великой-Хоче. 6 июля 1905 г. Сербия и Болгария заключили союз, после чего Танкосич вернулся обратно в Сербию. За свои действия он был награждён Орденом Звезды Карагеоргия. Со второй половины 1905 по октябрь 1907 года он учился в Высшей военной академии. Окончив её, он был назначен начальником Горного штаба Восточного Повардаья (1907—1908) и возглавил четы на протяжении от сербской границы до реки Вардар. В 1908 году около села Страцин Танкосич руководил нападением на про-болгарскую чету ВМОРО, и это чудом не привело к новой сербско-болгарской войне. В июле 1908 года он вернулся в Белград.

Чёрная рука

После аннексии Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией в 1908 году Танкосич создал в Прокупле школу четников, куда принимались добровольцы, готовые выполнять специальные задания на территории Боснии и Герцеговины. Танкосич расширял зону действия школы и набирал добровольцев, готовых к неизбежному, по мнению Танкосича, столкновению с австро-венграми. Парадоксально действия Танкосича шли вразрез с политикой властей Сербии, которые опасались влияния Австро-Венгрии. В Сербии набралось целых 5 тысяч человек. По данным австро-венгерской прессы, в Сербии пребывала как минимум тысяча рот по 20 человек в каждой, и каждый из солдат носил по два ружья, одно из которых он готов был дать любому боснийскому сербу, готовому к восстанию. Набор добровольцев в Джуприи прекратился после того, как Сербия в 1909 году признала аннексию Боснии, но угроза конфликта не уменьшилась после этого.

Воислав был членом движения «Млада Босна», а также стал сооснователем организации «Единство или смерть», позднее получившей название «Чёрная рука» (она курировала деятельность организации «Млада Босна»). Он стал членом Верховной центральной управы этого движения: она состояла из 11 человек, и только её члены подписывались полными именами, а остальные имели порядковый номер и должны были подчиняться своему руководству. В соавторстве с Богданом Раденковичем и Любомиром Йовановичем-Чупом Танкосич написал устав движения. Целью «Чёрной руки» была «борьба за объединение сербства» (серб. борба за уједињење српства). На печати организации были изображены череп и кости, кинжал, бомба и сосуд с ядом. При вступлении в союз в письменном виде давалась торжественная клятва верности его идеям, подписывавшаяся кровью, а за нарушение клятвы грозила смертная казнь.

В проскрипционных списках «Чёрной руки» числились болгарский царь Фердинанд I, король Греции Константин I, черногорский князь (с 1911 года — король) Никола Негош и австрийский престолонаследник Франц Фердинанд.

Балканские войны

В марте 1912 года перед началом Первой Балканской войны капитан Воислав Танкосич был командирован в штаб пограничных войск с целью вербовки добровольцев. Танкосич был очень требователен и строг к желающим сражаться: из 2 тысяч добровольцев им были отобраны всего 245 человек. В числе отсеянных был и Гаврило Принцип по причине слабого зрения. Перед самым началом войны Танкосич стал вооружать косовских албанцев и всех арнаутов, которые тогда считались союзниками Сербии по борьбе с Турцией: одним из его друзей стал полевой командир Иса Болетини, который в сербских источниках назывался «Болетинец» (серб. Бољетинац / Boljetinac).

В годы войны Танкосич командовал Лапским четническим отрядом. Первую атаку отряд предпринял за два дня до начала войны, атаковав вместе с арнаутами турецкой пост в Мердаре. Это расценивалось как многими как самоуправство и начало войны без разрешения свыше, но существует версия, по которой «Чёрная рука» нанесла тем самым упреждающий удар, опасаясь того, что союзники не поддержат Сербию в войне. Четники вели бои в течение трёх дней, пока не прибыли регулярные сербские части. Сербы одержали победу, а четники первыми вошли в Приштину, положив начало освобождению Косово от турецкого владычества. Танкосич был награждён Орденом Звезды Карагеоргия с мечами и произведён в майоры.

Первая мировая война

Танкосич оказывал вместе со всеми членами «Чёрной руки» давление на правительство Сербии, во главе с Николой Пашичем, перед заключением Бухарестского мирного договора. Пашич попытался отправить Танкосича и Аписа на пенсию, но король воспротивился этому. В 1913 году произошло столкновение военных и гражданских властей, после чего некоторые министры стали открыто угрожать Танкосичу.

Воислав Танкосич принимал непосредственное участие в организации убийства 28 июня 1914 года эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараево. Считается, что именно он передал Принципу и его подельникам оружие и бомбы, а также какое-то время занимался их обучением. Террористы получили доступ к тайным каналам перехода границы с Австро-Венгрией. После убийства власти Австро-Венгрии 23 июля 1914 предъявили ультиматум сербским властям, в котором выдвинули следующее требование: «Срочно арестовать коменданта Воя Танкесича и некоего Милана Цигановича, чиновника сербской государственной службы, скомпрометированного результатами Сараевского расследования». В ответ на это власти перевели Танкосича в штаб Дунайской дивизии 1-го формирования. Отказ от выполнения требования был расценен властями Австро-Венгрии как отказ выполнять весь ультиматум, и в итоге Сербии была объявлена война.

В ходе Первой мировой войны командовал Белградским и Рудникским добровольческими отрядами. Участвовал в боях на Дрине (Восточная Босния, 1914 год), командуя Лимским добровольческим отрядом. Сражался на Лознице, у Крупаня и на Мачковом-Камне. Будучи в должности командира батальона, был смертельно ранен 31 октября 1915 года в боях под Пожаревацем во время отступления сербской армии. Умер 2 ноября 1915 года.

Гибель

31 октября 1915 Воислав Танкосич, уже командовавший Лимским добровольческим отрядом и ставший командиром батальона, получил ранение в боях за Игриште у Велики-Поповича. От последствий ранения он скончался 2 ноября 1915 в возрасте 35 лет в Трстенике. Солдаты тайно похоронили его на Трстеникском кладбище, однако австрийцы вынудили их эксгумировать тело, чтобы по документам убедиться, что захороненным является Танкосич. После похорон в австро-венгерских газетах появилась фотография трупа Танкосича и статья, в которой сообщалось о кончине Танкосича, об убийстве престолонаследника, об отказе правительства от ультиматума, о развязанной войне, участии Танкосича в ней и его гибелью как наказании Сербии за дерзость.

Останки Танкосича перезахоронила его мать Миля при поддержке Объединения сербских четников на Новом кладбище в 1922 году.

Память

• В честь майора Танкосича названы улицы в ряде сербских городов, в том числе в Нише и Белграде (община Врачар).
• В Косово есть село Танкосич, названное в честь майора.

Литература

• Белић Милорад «Комитетски војвода Војислав Танкосић - живот и деловање у периоду 1903-1915», у публикацији „Гласник“, број 37, Међуопштински историјски архив Ваљево, 2003.
• Дедијер Владимир «Сарајево-1914.» - Просвета, Београд 1966.
• Живановић М. «Пуковник Апис.» - Београд, 1955.
• «Историја Југославије», група аутора. - Просвета, Београд 1972.
• Миленковић Бранко Цига «Београд-људи и улице.» - Беостар, Београд, 1998.
• «Оранжевая книга.» - СПБ, 1914.
• Bataković Dušan «Histoire du peuple serbe.» - Lausanne, L’Age d’Homme, 2005.
• Savary Michèle «La vie et mort de Gavrilo Princip.» - L’Age d’Homme, 2004.

Ссылки

• [www.gradub.info/index.php/O-Ubu/Poznati-Ubljani/Vojislav-Tankosic.html Биографија Војислава Танкосића]  (серб.)
• [militera.lib.ru/prose/russian/pikul6/ В. Пикуль «Честь имею. Исповедь офицера Генштаба»]  (рус.)
• [www.srpska.ru/article.php?nid=6202 Старые четники]  (рус.)

Отрывок, характеризующий Танкосич, Воислав

В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.