Томагавк

Томагавк (англ. tomahawk ['tɔməhɔːk]) — боевой топор индейцев Северной Америки. Название происходит от английской транслитерации термина различных восточно-алгонкинских языков. Первоначально так назывались разнообразные боевые дубинки и палицы, позднее — металлические топорики. В других языковых группах имелись собственные соответствующие обозначения. Например, у ирокезов слово «o-sque’-sont» первоначально относилось к каменным топорам с поперечным желобком. Оно же перешло и на металлические топорики.

Лопасти (полотна) томагавков имеют или одну из многочисленных форм топорика, или выполнены в виде острия копья, перпендикулярного рукоятке («эспонтонные томагавки»). Обух может иметь чашечку для курения («трубочные томагавки»), остриё, молоток или просто быть закруглённым. Иногда у томагавка сверху дополнительно прилажен наконечник копья или рог. Получается очень похоже на маленькую алебарду, особенно, если оружие имело ещё на обухе шип или крюк. Такие томагавки нередко использовали индейцы восточных лесов.

Использовался как оружие ближнего боя и как спортивный снаряд для метания, но в бою метался исключительно редко.

Традиционные названия

• Алгонкинские языки: протоалгонкинский корень temah- — «отрезать», повхатаны — tamahaac; делавары — tëmahikàn (-ni), təmahikan, где təmə- «отрезать» и -hikan — суффикс, означающий «орудие», малеситы и пассамакводди — tomhikon, абенаки — demahigan.
• Ирокезские языки: ирокезы — o-sque’-sont; чероки — ᎷᏯᏍᏗ (galuysdi, топор).
• Сиуанские языки: санти дакоты — oŋspecaŋnoŋpa.

Происхождение томагавков

Металлическими топорами и томагавками индейцев снабжали поселенцы. Томагавки завозили даже из Европы. Предпочтения тех или иных форм томагавков индейцами разных племён менялось со временем и определялось предложением производителей. Бойки или головки томагавков первоначально изготовлялись из железа. Затем — также из бронзы или латуни. Или из железа или цветного металла, но со стальным лезвием.

Испанцы производили томагавки с широкими лунообразно закруглёнными полотнами. Для англичан характерны варианты обычных топориков, часто с узким и изящно изогнутым книзу полотном. Французы Канады первыми стали производить томагавки в форме не топорика, а клевца — «эспонтонные томагавки».

Типы томагавков

Беспроушные томагавки

Кельты

Наиболее ранние «томагавки» индейцев с металлическими лезвиями (англ. celtiform или celt form tomahawks) повторяют конструкцию древних каменных и медных клиновидных топоров, не имеющих отверстий для насадки. Их железные лезвия также вставлялись (забивались) заострённым обушком в рукоятку. Железо имеет европейское происхождение. Время бытования — примерно сер. XVI в. — нач. XVII в.

Кельты с остриём

Если кельт имеет форму узкого вытянутого треугольника, то его острый обушок проходит рукоятку насквозь, образуя сзади остриё. Плоские железные топорики изящных очертаний с более широким остриём на обухе поставляли испанцы. Они предназначались для вставки в расщеплённую рукоятку. Сверху и снизу полотна у них имеются углубления, обеспечивающие надёжную фиксацию на рукоятке методом привязки. Позже торговая Компания Гудзонова залива производила подобные топоры из бронзы. Полотно у них в форме простого широкого треугольника и усилено элементами жёсткости. Сверху и снизу также находятся углубления для фиксации на рукоятке.

Даже в конце XIX в. у индейцев обнаруживаются томагавки-кельты: в виде топорика с выступающим отрым обушком или вбитого в рукоять клинка (эспонтонный тип), изготовленные из различного металлолома.

Проушные томагавки

Миссурийские боевые топоры

В районе реки Миссури до середины XIX века были популярны «миссурийские боевые топоры» — имеющие на простом обухе с круглым проухом довольно большое полотно, иногда очень большое. Поверхность полотна может украшаться гравировкой, отверстиями и фигурными прорезями, например, в форме лапы медведя. Использовали только как оружие, поэтому их лезвие не имело закалки. Эти томагавки поставляли канадские французы.

Трубочные томагавки

Это самый распространённый тип. У трубочных томагавков в рукояти имелся сквозной канал по всей длине, а на обухе — чашечка для табака. Верхнее отверстие канала закрывалось круглой пробкой из дерева, металла, рога. При необходимости её можно было вынуть. Совсем не значит, что трубочные томагавки постоянно использовали для курения. Скорее, ценилась сама возможность такого использования. Кроме того, трубочные томагавки, в отличие от «священных трубок», не имели сакрального значения. Подобные богато украшенные томагавки (с гравировкой на лезвии и металлическими деталями на рукоятке) использовались и в дипломатии между белыми и индейцами как дары, потому что являли собой яркий символ, связанный с культурными традициями американских индейцев: с одной стороны имеется как бы символ мира, с другой — «топор войны». К трубочным относятся и крупные томагавки на рукоятке длиной в 60 см, которые можно считать наследниками миссурийских боевых топоров. У трубочного томагавка может быть сломано полотно, тогда он используется просто как трубка.

Эспонтонные томагавки

«Эспонтонный (спонтонный) томагавк» (англ. spontoon tomahawk) произошёл от древкового оружия с аналогичным названием, которым были вооружены сержанты европейских армий. Лопасти этих томагавков бывают различных размеров и очертаний, например, в форме ромба или большого шипастого наконечника стрелы, а у основания нередко имеют пару декоративных спиральных отростков, закрученных в ту или другую сторону. Редко эти отростки были прямыми, направленными под углом вперёд. Иногда отростки двойные или образуют неразделённые колечки, а то и просто здесь имеется пара полукружий. Часто эспонтонные томагавки были трубочными и исключительно редко имели на обухе остриё или второе, меньшее, эспонтонное полотно. К эспонтонным относится тип томагавка, имеющий форму полотна в виде стилизованной головы бизона в фас. У него как бы «обрубленное» спереди лезвие, отростки образуют рога, а четыре отверстия — глаза и ноздри. Томагавки этого типа также иногда делали из латуни.

Так как рукоятки томагавков не расклинивались, то при необходимости, головку эспонтонного томагавка можно было снять с рукоятки и использовать как нож.

Встречались и беспроушные эспонтонные томагавки, наподобие более старых кельтов.

Подобные лезвия применялись и для дубинок. Но последние часто ещё были снабжены — так же как индейские ножи (тип «хвост бобра», фр. dague, дэг, дэгги) и копья — репликой копья армии Конфедерации (т. н. «байонет») с парой или четырьмя прямоугольными выступами в основании.

Томагавки с остриём

Считается, что томагавки с остриём или крюком на обухе (пи́ковые томагавки) (англ. spike axe или spike tomahawk) происходят от абордажных топоров, которые обычно снабжены таким приспособлением. Формы и размеры их довольно разнообразны. Сохранившиеся экземпляры этих топоров могут быть собственно абордажными, могут являются рабочими топорами поселенцев, а также специально изготовленными как оружие, для продажи индейцам. Так как наличие острия на обухе не всегда удобно, то и имеются редкие экземпляры с остриём, загнутым в кольцо.

Томагавки с молотком

Внешне томагавки с молотком на обухе или томагавки-молоты (англ. hammer poll tomahawk) не отличаются от трубочных. Если только это не гораздо менее изящные торговые топоры с молотком. Использовались индейцами и поселенцами и, видимо, были популярны у стрелков-колонистов в качестве ремённых топоров.

Торговые топоры

Эти топоры менее изящны, чем собственно томагавки. Обух их просто закруглён или плоский (чтобы использовать как молоток). Иногда на обухе оформлен прилив-молоток. У некоторых топоров имеются одинаковые лопасти с лезвиями, направленные в разные стороны, как у лабрисов. Многие из них из-за своей формы относятся к так называемым «полутопорам» (англ. half-axes). Рукоятки у разных экземпляров вставлялись или сверху проуха, или снизу. Называли их по-разному: «томагавк», «торговый топор» (англ. trade axe), «топорик» (англ. hatchet), «индейский топор», «топор скво» (англ. squaw axe) или «томагавк-скво» (так как ими часто работали женщины). Названия «ремённый топор» (англ. belt axe) и «сумочный топор» (англ. bag axe) даны наиболее мелким экземплярам за способ ношения. Эти топоры поставлялись для торговли с индейцами Голландией, Францией, Англией и поселенцами самой Северной Америки. Индейцы же использовали их не только для хозяйственных целей, но и для войны.

Алебардовые томагавки

Алебардовые томагавки (англ. halberd tomahawks, trade halberds) являются или собственно алебардами на укороченной рукоятке, или специально сделанными по такой же схеме топориками, предназначенными для торговли с индейцами. Рукоятка обычно крепится с помощью конусной втулки, как у копья, но встречаются и экземпляры с длинным штоком, который забивается в рукоятку. На нижнем конце деревянной рукоятки может находиться железный вток в виде острого конуса. Железная часть монолитна и чаще представляет собой полукруглый или другой формы широкий (редко узкий) топорик с двумя дополнительными плоскими остриями — вверху и на обухе. У других разновидностей на обухе имеется чашечка курительной трубки или изогнутый крюком шип. Верхнее остриё может отсутствовать. Острия могут иметь и форму стамески. Некоторые модели имеют разборную головку. При этом головка навинчивается на вертикальную часть (втулку с остриём) по резьбе. Остриё также может крепиться на резьбе.

Некоторые алебардовые томагавки не имеют втулки для рукоятки. Их рукоятки железные и составляют единое целое с головкой. Реже железная или латунная рукоятка вставлялась в гнездо и закреплялась заклёпкой. Эти рукоятки круглые или плоские и заострены на конце. Внешне такое оружие напоминает средневековый европейский метательный топорик — хёрбат. У других на рукоятках остались отверстия от деревянных накладок.

К алебардовым относят и проушные томагавки, у которых сверху, в проух, вставлен наконечник копья.

Считается, что не очень удобные алебардовые томагавки являлись, скорее, знаком статуса вождей. Их использовали индейцы восточных лесов в 1700-гг. до конца Войны за независимость. Со временем какое-то количество этих томагавков достигло равнин, попав, например, к апачам.

Другие «томагавки»

В литературе название «томагавк» эпизодически применяется и для другого оружия индейцев. В том числе, и для палиц атапасков, представляющих из себя отпиленный рог оленя с выступающим отростком, в который вставлялось маленькое, как наконечник стрелы, каменное или железное остриё. Железные вкладыши могли вбиваться и вдоль рукоятки. Подобное оружие отмечено также у индейцев южной Аляски и северной части Британской Колумбии. Было оно и у американских эскимосов.

Индейцы изготовляли курительные трубки, головки которых иногда более или менее точно передавали форму трубочного томагавка. Для этого использовался камень катлинит. Реже у такой трубки могла быть и отдельная катлинитовая рукоятка-чубук. Если она достаточно длинная, то собиралась из нескольких секций. Трубка в виде трубочного томагавка могла также быть полностью вырезана из дерева (ирокезы). В романе Германа Мелвилла «Моби Дик» «томагавком» именуетая курительная трубка соответствующей формы, принадлежащая одному из персонажей — Квикегу.

Рукоятки

Рукоятки проушных томагавков чаще вставляются сверху, поэтому они не требуют расклинивания. Железо или просто насаживается на дерево, или между ними имеется прокладка из металла, кожи или сукна (если рукоятка обшита сукном). Если отверстие слишком мало, то рукоятка вставлялась снизу. У торговых топоров использовались разные способы насадки.

Рукоятки обычно прямые, но иногда встречаются и с изгибами. Длина их чаще 40—50 см, у крупных — 60 см. Но имеются как совсем короткие рукоятки — около 35 см, так и длинные — около 1 м. В качестве материала для неё традиционно использовалась древесина гикори, ясеня, клёна. Для кельтов с остриём известно применение как рукоятки толстого жильного пучка с бронзовым или железным элементом жёсткости внутри. Некоторые алебардовые томагавки имели металлические рукоятки, иногда с деревянными накладками под ладонь. Известны и томагавки с остриём, имеющие железную рукоятку, скованную с головкой.

Некоторые рукоятки имеют отверстие для петли — темляка на конце или выше. Во втором варианте, отверстие делается в специальном наплыве-выступе и может использоваться для подвески украшений.

Украшения томагавков

Множество индейских томагавков были сделаны довольно просто и далеко не все они дополнительно украшались. Из украшений обычными были рельефные детали на втулке и трубке, фигурные отверстия на полотне и гравировка. Отверстия были круглые, в виде сердечка или треугольные. Последние занимали бо́льшую часть полотна. Гравировка была не только орнаментальной, но иногда и сюжетной. Могла быть и надпись, как у томагавков, подаренных вождю шауни Текумсе. У одного из них она выполнена просто гравировкой по железу. У другого — надпись на серебряной вставке на рукоятке. Ещё один имеет гравировку по золотой полоске инкрустированной в полотно. Золотую и серебряную инкрустацию на бойке имели томагавки, предназначавшиеся в подарки вождям. Причём фигуры инкрустаций могли быть самые разные.

Обычными украшениями для индейских томагавков были обшивка рукоятки мехом или сукном, набивка латунных гвоздиков с крупными шляпками или обмотка её сплошь плотными витками латунной проволоки или полосками кожи, оплетёнными иглами дикобраза. У некоторых томагавков рукоятки отделаны точно так же, как и ружейные ложа в XVIII—XIX вв. — они имеют тёмные поперечные полосы, нанесённые морилкой aqua fortis, то есть азотной кислотой. Индейцы имитировали эту технику, применяя обжиг. Некоторые рукоятки были резными (такую сделал себе вождь апачей Джеронимо). Иногда украшением служили перья, шкурки горностая и скальпы. Танцевально-церемониальные томагавки имели на конце рукоятки различные подвесы в виде расшитых бисером кожаных треугольников с бахромой, бубенчики, полосы из сукна или меха. На последние могли нашиваться круглые зеркальца. Пробка, закрывающая сверху канал в рукоятке трубочного томагавка, иногда может выступать сантиметров на десять и на конце иметь несколько прядей скальповой бахромы. Богато украшенные томагавки-трубки имели рукоятки, отделанные вставками из олова, латуни или даже серебра, где и серебряный мундштук закрывался колпачком на цепочке. Чашечка также могла иметь откидную крышечку. Реже получали богатое оформление томагавки с остриём и алебардовые.

Чехол для томагавка

Изредка применялись чехлы для переноски томагавков (англ. tomahawk case). Они напоминают колчан или чехол для лука в виде трубки из мягкой кожи, украшенной вышивкой и бахромой. Имеется перевязь для ношения через плечо.

Использование европейцами

Томагавк также использовался европейскими поселенцами: охотниками, первопроходцами и до середины XIX века — военными, наряду с близким к нему по параметрам «ремённым топором». Интересный факт — у Петра I был томагавк. Он выставлен в одной из витрин Кунсткамеры.

Томагавки в новейшее время

Американские солдаты брали с собой томагавки на многочисленные войны новейшего времени. Так во время вьетнамской войны у них был популярен пиковый томагавк Питера ЛаГана. При разработке этого «вьетнамского томагавка» уделялось особое внимание на лёгкость его использования при метании. В настоящее время многочисленные модификации топоров с названием «томагавк» (в том числе и «вьетнамского») выпускаются западными фирмами. Многие современные модели рассчитаны на армейское применение (тактические топоры и томагавки) (и применяются). Причём в настоящее время часто используется лишь вторая половина слова «томагавк» — hawk (что на английском звучит как «ястреб»), например, Vietnam War Hawk. С томагавками много работают современные мастера по обработке металла и авторскому художественноу оружию. В обычной жизни томагавки используется в сферах спорта, туризма и исторических реконструкций.

</center>

• Cornplanter.jpg

  Вождь сенека Сеятель Кукурузы с необычным трубочным томагавком.
  F. Bartoli
• Ursprünglicher Tomahawk.jpg

  Прикла́дная дубинка (англ. gunstock war club) с байонетным лезвием.
  Музей Карла Мая в Радебойле
• Standingbear2.jpg

  Вождь понка Стоящий Медведь с крупным трубочным томагавком<center>
• NezPerce Tomahawk.jpg

  Двухлезвийный томагавк не-персе от Компании Гудзонова залива<center>

См. также

• Индеанисты
• Ремённый топор
• Топор войны
• Трубка мира

Литература

• Котенко Ю. Индейцы Великих равнин. — М.: Издательский Дом «Техника — молодёжи», 1997. — С. 105—109. — ISBN 5-88573-005-9.
• Левин Бернард. Каталог ножей. — М.: АСТ, Астрель, 2007. — С. 342—345, 347, 348. — ISBN 978-5-17-056495-8, ISBN 978-5-271-22412-6, ISBN 0-87341-945-6  (англ.).
• Макивой Гарри К. Метание ножей и томагавков / Пер. англ. — М.: АСТ, Астрель, 2006. — С. 109—128. — ISBN 5-17-028733-X, ISBN 5-271-10877-5, ISBN 985-13-3200-3, ISBN 0-8048-1542-9  (англ.).
• Морган Л. Г. Лига ходеносауни, или ирокезов / Пер. с англ. — М.: Глав. ред. восточной лит-ры изд-ва «Наука», 1983. — С. 189—191.
• Попенко В. Н. Холодное оружие. Энциклопедический словарь. — М.: Богучар, 1996. — 479 с. — С. 276, 279, 300, 302, 364, 372, 373, 375, 425, 427, 462—464. — ISBN S-88276-023X. (Имеются значительные искажения в иллюстрациях и ошибки).
• Самойлов Д. Рубящий, режущий, разящий… // Прорез, 2007. — № 6. — С. 32—37.
• Стукалин Ю. В. Энциклопедия военного искусства индейцев Дикого Запада. — М.: Яуза, Эксмо, 2008. — С. 305—307. — ISBN 978-5-699-26209-0.
• Труфанов И. П. Кенайские томагавки из этнографической коллекции И. Г. Вознесенского // Сб. МАЭ. — Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1967. — Т. XXIV. — С. 85—92.
• Mails Thomas E. The Mysnic Warriors of the Plains. — Tulsa, Oklahoma: Council Oak Books, 1991. — S. 471.  (англ.).
• Peterson H. L. American Indian Tomahawks. — New York: Museum of the American Indian, Heye Foundation, 1971.  (англ.).

Ссылки

• [www.wrtcleather.com/1-ckd/hawks/hawks.html Изготовление томагавка]  (англ.)
• [www.furtradetomahawks.com/ Fur Trade Axses & Tomahawks]  (англ.)
• [www2.warwick.ac.uk/fac/arts/history/ghcc/research/global-arts/workshops/materialculture/589.pdf Shannon T. J. Queequeg’s Tomahawk: A Cultural Biography, 1750—1900. — Gettysburg College]  (англ.)
• [tatcalite.tripod.com/index.htm Trade axe & Tomahawk Collectors Association], [tatcalite.tripod.com/id42.htm]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Томагавк

13 го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.
Выехав в ночь с 13 го на 14 е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми.
Французский гусарский унтер офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер офицер, нахмурившись и проворчав какое то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.