Боевой молот

Боевой молот — древнейшее древковое дробящее оружие, функционально аналогичное булаве. В позднее Средневековье — разновидности универсального древкового оружия, имеющего на боевой части в различных сочетаниях молоток, клюв, топорик и предназначающегося для нанесения дробящих, рубящих и колющих ударов.

Древние молоты

Молот применялся в неолите, бронзовом веке, Средневековье. Это могло быть и орудие двойного назначения (инструмент и оружие). Первоначально он имел каменное навершие. Часто молот служил обухом боевого или церемониального каменного топора. В Средние века иногда использовались обычные железные кузнечные молоты на длинной рукоятке, которыми, подобно булаве, наносились оглушающие, проламывающие или деформирующие доспехи удары. Самый известный боевой молот, носящий имя собственное — Мьёлльнир, мифический молот Тора, ставший религиозным символом, амулетом и геральдической эмблемой. Но до XI в. молотом продолжали пользоваться в основном немцы.

Позднее Средневековье

Полэксы. Слева — вороний клюв или люцернский молот, справа — собственно полэкс

Более широкое применение молотов, особенно у всадников, началось в XIII в., с распространением доспехов. В позднее Средневековье (XIV—XVI вв.), с введением нового средства защиты — лат, против которых мечи, топоры, булавы и другое оружие ближнего боя оказывалось малоэффективным, стали широко использовались разнообразные варианты боевых молотов. Это древковое оружие, набалдашник которого представлял собой собственно молот или имел с одной стороны молоток, а с другой — клюв, то есть разной длины толщины гранёный шип или массивное лезвие, прямое или слегка изогнутое. Название молот исходит от одного из элементов боевой головки и сохраняется, даже если собственно молотка на ней может и не быть. Из-за своего вида, молоты с клювами имеют и другие названия: вороний клюв — в Испании, Франции (старофр. bec de corbin), клюв сокола — в Италии, Франции (старофр. bec de faucon), клюв попугая или попугай — в Германии, Польше. Часто ещё имелось остриё, направленное вверх, и дополнительные короткие шипы, прямо на ударной поверхности молотка или направленные вбок. Клюв был способен разорвать кольчугу или пробить пластину доспеха. Молотком можно оглушить противника и деформировать доспех.

Длиннодревковые молоты

Длиннодревковые молоты завоевали широкую популярность с середины XIV в. Эти молоты могут иметь длинные, от 1,2 до 2 м, рукоятки. Они похожи на некоторые виды алебард, в отличие от которых имеют не цельнокованую боевую часть, а собранную из отдельных элементов. Часто молоты сверху имели ещё и остриё — копьё или пику. Молоток дополнял не всегда клюв, но и небольшой или достаточно крупный топор. Это оружие ещё называют полэкс (полакс). Ударная поверхность молотка могла быть гладкой, усеянной мелкими зубцами (алмазная грань), нести вызывающую надпись или (у люцернского молота) иметь шип или разделяться на четыре коротких или более длинных шипа. Имеются варианты оружия, где боевая головка с четырёх сторон несёт молоток, клюв, трезубый клюв и лезвие топора, а сверху — пику. Противоположный конец древка мог иметь заостренный подток, который также можно было использовать для ударов. Длиннодревковые молоты применялись пешими воинами для борьбы с кавалерией противника. Но его использовали и рыцари в пешем строю. Варианты такого длиннодревкового оружия, снабжённые круглой гардой, использовались и для пешего фехтования.

Короткодревковые молоты

Короткодревковые молоты с рукояткой в 60—80 см появился ещё в X в. Они предназначались для ближней рукопашной схватки, часто ими вооружались всадники, но стали всюду применяться в кавалерии с середины XV в. В Европе их и называли рыцарскими молотами или кавалерийскими молотами. Короткие древки европейских и восточных молотов часто были полностью из железа и снабжались рукояткой, рассчитанной для одной или двух рук. Противоположный клюву прилив в форме молотка мог иметь различную ударную поверхность: гладкую, шипастую, пирамидальную, конусную, с какой-либо фигуркой или монограммой. Последние два вида предназначены, чтобы отпечататься на поверженном противнике. Имеется вариант польского наджака, когда на месте молоточка находится навершие (било) булавы-буздыгана. Сверху часто имелось направленное вверх остриё (по-русски — копьецо). На Руси применялись только короткодревковые молоты, которые назывались — клевец (от слова «клюв») и чекан. Они также были популярны у польско- литовских гусаров. На Украине были в ходу названия: келеф, келеп, чекан, фокош (последнее — также венгерское название валашки).

Клюв может дополняться не молотком, а небольшим топориком. Это уже кавалерийский топор. Но чаще на обухе такого топорика вместо клюва, находится прилив в форме молоточка квадратного или круглого сечения. Боёк молоточка обычно имеет плоскую или реже округлую поверхность. Его полотно может быть подтреугольной формы с лезвием, направленным прямо вперёд; узким и слегка изогнутым вниз; с лезвием так сильно повёрнутым книзу, что форма полотна приближается к клювам; полукруглым и редко — лунообразным (вогнутостью вперёд). Это оружие является также разновидностью боевого топора. На Руси такие топорики назывались топорок или топорец — за величину и использование гражданским населением. Также на Руси (как и в Польше) имелось и более конкретное название — чекан.

Восточные аналоги

Короткодревковые клевцы использовались не только в Европе, но и на Востоке (Индия — загнал и посох факира (bairagi), Персия — табар, афгано-пакистанская граница — лохар. Считается даже, что, например, в Польшу они пришли из Турции через Венгрию (старопол. czakan, czera из венг. csokany и тур. czakmak). Это оружие близко европейскому. Так встречается такое же разделение молотка на четыре шипа, как у люцернского молота. На Востоке, среди военных и у гражданского населения, подобное оружие продержалось дольше, чем в Европе. В XVII—XIX вв. оно было популярно в индо-персидском регионе под одинаковым названием «вороний клюв». В Индии изготовлялось и комбинированное оружие. Более отдалённые аналоги имеются в Китае — гэ (также длиннодревковые), фанг; а также в Япония — кама-яри).

Комбинированное оружие

Примерно с середины XVI и в XVII вв., вплоть до XIX в. появляются разнообразные образцы комбинированного оружия, в том числе, и с использованием молотов или их элементов. Простейшие — это молоты с клевцами или топориками, имеющие в рукоятке клинок шпаги. Такой клинок могли иметь и подсошники — подставки для арбалетов или огнестрельного оружия. Они также иногда снабжались клевцом и молотком. Сложнее усторены брандестоки, молоты с клевцами и топориками, имеющие автоматически выдвигающиеся и даже выстреливающие из верха рукоятки длинные (до полутора метров) лезвия. Были и крикеты — комбинации с ружьями и пистолетами.

Поздний этап

Со временем, теряя боевое применение, клевец и чекан стали атрибутами воинского начальства (Германия, Италия и др.), а также казачьих и разбойничьих атаманов. В этот период в их рукоятках могли помещаться ввинчивающиеся кинжалы. В Польше (XVIII в.), с утратой боевого применения клевца (чекана) и постоянным изданием соответствующих запрещающих законов на их ношение гражданским населением как посохов или тростей, появилась такая разновидность, как обух или по-граждански — обушок. Он отличается сильно загнутым вниз клювом железного, латунного или серебряного набалдашника. Обычно клюв загнут полукругом и направлен остриём в древко или образует кольцо. Реже глухо загнут только самый кончик или изгиб имеет более причудливую форму. Противоположный конец древка, длинной 80—100 см, был тоже окован. Использовался польской шляхтой как гражданское оружие (то есть оружие самообороны). Причём были варианты ношения его как набалдашником вверх, так и вниз. Надзяк и чэкан были распространены и у белорусской шляхты, а также у венгерской знати. Иногда аналогичный обуху келеп применяли карпатские горцы вместо валашки.

См. также

• Гэ (оружие)

• Загнал
• Клевец

• Люцернский молот
• Наджак
• Чекан
• Чекан (топор)

Литература

• Боевой молот // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Бехайм В. Энциклопедия оружия / Пер. с нем. — СПб.: АО «Санкт-Петербург оркестр», 1995. — 576 с. — С. 262—265, 268—276. — ISBN 5-87685-029-2.
• Квасневич В. Лексикон холодного и метательного оружия / Пер. с польск. — СПб.: ООО «Издательство „Атлант“», 2012. — С. 33, 69—71, 115, 116, 124, 125, 134—136, 153, 224, 225. — ISBN 978-5-98655-042-8.
• Попенко В. Н. Комбинированное холодное оружие. — М.: Богучар, 1994. — 112 с. — С. 32—38, 43—48, 89—91, 96—106.
• Попенко В. Н. Холодное оружие. Энциклопедический словарь. — М.: Богучар, 1996. — 479 с. — С. 120—122, 128—130, 133, 158, 164, 165, 243, 274, 280, 281, 425, 427, 428. — ISBN S-88276-023X.
• Стоун Джордж Камерон. Большая энциклопедия оружия и доспехов. Оружие и доспехи всех времён и народов / Пер с англ. — М.: АСТ, Астрель, 2008. — 767 с. — С. 77, 104, 105, 108, 109, 235, 298, 299, 369, 371, 381, 407—409, 504, 506, 617, 622, 623, 648, 649, 704. — ISBN 978-5-17-052742-7, ISBN 978-5-271-21108-9, ISBN 978-5-17-052752-6, ISBN 978-5-271-21109-6, ISBN 0-486-40726-8  (англ.).
• Югринов П. Малая энциклопедия холодного оружия. — М.: Центрполиграф, 2010. — С. 30—37, 57, 65, 67, 79, 91, 92. — ISBN 978-5-9524-4613-7.
• [archive.org/details/dictionnairerai06violuoft Viollet-le-Duc Е. Dictionnaire raisonné du mobilier français de l'époque carlovingienne à la Renaissance — Paris : Librairie centrale d’architecture, 1814—1879. — T. VI. — P. 16—23, 178—192.]  (фр.).

Отрывок, характеризующий Боевой молот

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.