Коса (оружие)

Боевая коса — это древковое оружие пехоты, которое представляло собой древко или шест, с насаженной на него хозяйственной косой, шинковочным ножом или специально изготовленным двулезвийным клинком, чаще дугообразной формы. Оружие это употреблялось польскими мятежниками (см. Косиньер), а также встречалось в вооружении китайцев.

По словам В.Бейхама (известного австрийского оружиеведа) — боевой косой можно считать также гизарму (фр. guisarme) — древковое оружие серповидной формы, имевшее на обухе шиловидный отросток, направленный вверх.

История

История появления боевой косы берет своё начало еще в XIV—XVI вв. Первоначально это было обычное сельскохозяйственное орудие, которое крестьяне слегка переделав (разогнув угол соединения) стали использовать как боевое оружие. Впервые, согласно источникам, подобие боевой косы (нем. schweizerisch kriegsgertel) (с прорезным крестиком в боевой части) применили в XIV—XVI вв. швейцарские крестьяне-пехотинцы кантонов Ури, Швиц и Унтервальден, сражаясь против австрийской рыцарской конницы. Позднее боевые косы (нем. Streitsense, Sturmsense, Kriegssense) неоднократно использовались восставшими гуситами (XV в.) и немецкими крестьянами в период так называемой «Великой крестьянской войны» 1525 г. Популярность боевых кос среди крестьянской пехоты объяснялась тем, что это было наиболее удобное, универсальное и маневренное оружие для борьбы с рыцарской конницей. Дошедшие до нас и хранящиеся в западноевропейских музеях косы датируются, в основном, XVI веком, но есть и исключения. Например, боевая коса прусского ландштурма 1813 г. (нем. Kriegssense fur den Landsturm). В Германии боевые косы, как оружие, соответствующее возможностям крестьян, еще долго применялось в Тироле, во время восстаний 1703, 1805 и 1809 гг.

Наряду с боевыми косами в позднее средневековье применялось и оружие очень похожее на них, и также происходящее от сельскохозяйственных орудий — глефы и кузы.

По общему мнению практически всех польских историков и оружиеведов (В. Кващневич и др.) боевая коса (укр. бойова коса) была «изобретением» именно запорожской пехоты XVII в., которая в большинстве своем состояла из вчерашних крестьян. Поэтому боевая коса надолго становится одним из основных видов оружия запорожских казаков (см. Запорожская Сечь) времен национально-освободительной войны украинского народа (XVII в.), а позже — в XVIII в. — и оружием крестьянских повстанцев-гайдамаков. Из польских источников точно известно, что украинское казацко-крестьянское войско применяло боевые косы в знаменитой битве под Берестечком 1651 г. Польские шляхтичи вспоминали, что казаки эффективно использовали тогда боевую косу в оборонительных целях. В России боевая коса также была известна в XVII—XVIII вв., её употребляли крестьяне в период восстаний под предводительством Стеньки Разина и Емельяна Пугачева. Кроме того, и украинское и русское крестьянство применило боевые косы во время партизанской войны против наполеоновских солдат в 1812 г.(см. Отечественная война 1812 года).

Что касается Польши, то здесь боевые косы (польск. kosa bojowa) использовались холопами еще в период Речи Посполитой во время «шведского потопа» 1655—1660 гг., а также во время восстания Тадеуша Костюшки (1794 г.)

По словам Влоджимежа Кващневича, в битве под Рославицами, в которой боевая коса сыграла важную роль, принимало участие две тысячи «косиньеров», образовавших т. н. Краковскую милицию; она выстраивалась в три шеренги, из которых первая была вооружена огнестрельным оружием, остальные — пиками и косами, которыми в сражении рубили, как саблей, а кололи, как копьем. Её применяли во время Ноябрьского восстания (29 ноября 1830 — 21 октября 1831)., когда каждый третий старый батальон регулярной пехоты, также как и вторые, и третьи новых полков повстанцев, были вооружены боевыми косами. Юзеф Кощчушко-Ожегальский вспоминал, что «в 1863 г. ни один пехотинец со штыком, имея разряженный карабин, не мог идти врукопашную с косиньером, который мог рубить и колоть неистово своей тяжелой и длинной косой». О том, каким огромным был вклад косиньеров в дело Ноябрьского восстания, свидетельствует фрагмент из «Разбора критического кампании 1831 г.» генерала Х. Дембиньского, в котором подается, между прочим, что только одно Краковское воеводство выставило в течение недели едва ли не 60 тысяч косиньеров. Генерал Ю. Хлопицкий, недооценивший роли косы в восстании, писал: «Не был я ополченцем и, не будучи в каких-либо близких отношениях с крестьянином, не ведал, что его мужество врожденное может его сделать страшным, когда он вооружен косой».

Перед Январским восстанием 1863-64 гг., по словам Кващневича, заново разработал тактику косиньеров генерал Л.Мерославский. Скоро свидетель восстания наблюдатель швейцарского Генштаба, подполковник фон Эрлах написал в своей работе «Партизанская война в Польше в 1863 г.»: «это было единственное самое страшное оружие, причем такое, что отряд косиньеров уже во время марша, время от времени издавая приглушенный звук случайно задетых друг о друга кос, производит страшное впечатление. Их (косиньеров) вид с определенного расстояния будит больше гроз, чем стрелки или кавалерия.» Собственно, командуя косиньерами, ведя их на бой, погиб 05.03.1863 г. под Скалой российский революционер Анджей (Андрей) Потебня. Оружию этому, как впрочем и его творцам, и тем, которые им воевали, посвятил свою прекрасную картину «Кование кос» живописец Январского восстания Артур Гротгер. Со слов Кващневича, в ХХ в. боевая коса была применена последний раз, сыграв свою роль в крестьянском Шленском (Силезском) восстании 1921 г. в Шопеницах, а также в сентябре 1939 г. в Гдыне, где косами пользовались т. н. «червонные косиньеры Гдыньские».

Устройство и применение

Клинок косы помещался в расщепленной верхней части древка и обтягивался железными обручами или приклепывался в древку, при этом древко в верхней части было обмотано проволокой с целью предохранения от перерубания. Боевой косой с крюком можно было легко зацепить и стащить с коня рыцаря, ею было удобно перерезать сухожилья лошадям и тем самым нейтрализовать кавалериста, наносить сильный рубящий удар.

Примерно в 1550 году в Аугсбурге (Германия) вышел двухтомный трактат о боевых искусствах «De arte athletica», автором которого был Пауль Гектор Майр (Paul Hector Mair). В этом прекрасно иллюстрированном трактате, написанном на латинском языке, подробно рассказано об обучении различным приемам рукопашного боя и боя на всевозможных видах холодного оружия (вплоть до предметов крестьянского инвентаря: серпах, молотах, косах и др.!), включая различные «грязные» приемы и уловки. Приводятся приемы ведения боя «пехотинец-кавалерист» и «кавалерист-кавалерист». Описание каждого приема сопровождается красивой цветной иллюстрацией, точно изображающей одежду и доспехи пехоты и рыцарей того периода (особенно красивы иллюстрации второго тома).

П. Айгнер в разделе своей работы «Тактика корпуса пикинеров и косиньеров» писал: «по правилам хорошей тактики оружие в трех рядах должно быть смешанным: первый ряд — огнестрельное оружие, 2-й пики, третий — косы. Есть и другие хорошие способы, согласно которым 1-й ряд может иметь оружие со штыками, 2-й — косы, а 3-й — пики; или: 1-й ряд — 1 человек имел пику, направленную в сторону атаки, а 2-й просто идет, держа косу для рубки вертикально, 2-й ряд — пики, а 3-й — вспомогательный — косы». Кроме работы Айгнера, публиковался ряд других монографий, посвященных тактике боя боевой косой. Другая книга Айгнера — «Краткая наука о косах и пиках» помимо описания приемов пользования тем повстанческим оружием рекомендовала глубокую продуманную тактику войны этим оружием: бег с косами в строю во взаимодействии с пикинерами и стрелками, вооруженными карабинами, то же — во взаимодействии с артиллерией, которая во время атаки «косиньеров» добивала артиллерийским огнём неприятеля. Айгнер писал: «Косы были оружием страшным в руках их владельцев, сражавшихся за свободу и независимость. Коса блеском своим пугает коня, лишая кавалерию преимущества и делает это оружие страшнее палаша и наносит им смертельные удары.»

См. также

• Косиньеры
• Коса
• Запорожская Сечь
• Польское восстание (1863)

Литература

• Коса боевая // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Коса (оружие)

После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.