Ороки

Не следует путать с Орочи.

Ороки (ульта)

Самоназвание	на̄́ни, ульта, уйльта
Численность и ареал
Всего: от 400 до 1300 Россия Россия: 295 (2010 г.), 346 (2002 г.) Сахалинская область Сахалинская область: 259 (2010), 298 (2002) Хабаровский край Хабаровский край: 7 (2010), 24 (2002) Москва Москва: 7 (2010), 2 (2002) Санкт-Петербург Санкт-Петербург: 5 (2010), 5 (2002) Бурятия Бурятия: 4 (2010), 0 (2002) Приморский край Приморский край: 2 (2010), 2 (2002) Сомнительно: Украина Украина: 959 (перепись 2001) Донецкая область: 200 Автономная Республика Крым Автономная Республика Крым: 131 Днепропетровская область Днепропетровская область: 103 Киев: 101 Одесская область: 89 Севастополь: 38 Киевская область: 23 Япония Япония: около 20 (оценка 1989)
Язык	русский, орокский (ульта) язык
Религия	православие, шаманизм
Расовый тип	байкальский тип
Входит в	тунгусо-маньчжурские народы
Родственные народы	эвенки, эвены, нанайцы, удэгейцы, ульчи, орочи, негидальцы, сибо, маньчжуры
Этнические группы	северные ороки, южные ороки

Оро́ки (самоназвание: ульта́, уйльта, на̄́ни) — тунгусо-маньчжурский народ, один из коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока Российской Федерации. В 2002 году численность ороков в России составляла 346 человек, в 2010 году — 295 человек. Входит в Единый перечень коренных малочисленных народов Российской Федерации.

Ороки подразделяются на две исторически сложившиеся группы — северную (доронени ‘люди, живущие на Севере’) и южную (суннени ‘люди, живущие ближе к солнцу’). Уникальной особенностью, выделяющей их среди других народов российского Дальнего Востока, является необычайное (более 20) обилие наименований, применяемых или применявшихся к данному этносу: орок, орокко, ораката, ороцко, орокхо, орохко, орокес, ороксы, орочоны, оронгодохун, орныр, додзин, тазунг, тозунг, уйльта, уилта, ульта, уйрута, ульчар, улка, улька, ольчи, ольча и др. С 1991 года за ороками — наряду с традиционным для российской научной литературы названием «ороки» — официально закреплено и наименование «ульта».

Численность и расселение

Первые данные о численности ороков относятся к 1897 году: 749 человек. В 1920-е годы они насчитывали 450—460 чел.; а по переписи населения СССР 1989 года их было в РСФСР 179 человек (в том числе 129 чел. на Сахалине), но эти данные исследователи считают не вполне достоверными (лица женского пола и у ороков, и у орочей одинаково записывались в официальных документах как ороченки). По уточнённым данным, в сентябре 1989 года на Сахалине жило 196 ороков.

В России ороки проживают в основном в Сахалинской области (в 2002 году — 298 из 346 чел. в РФ). Бо́льшая часть ороков сосредоточена в городе Поронайск (119 чел.) и селе Вал Ногликского района (105 чел.). Также проживают в пгт Ноглики того же района и в пгт Гастелло и Вахрушев Поронайского района, селе Виахту Александровск-Сахалинского района, посёлке Смирных Смирныховского района, в Охинском районе и в Южно-Сахалинске.

Общее число ороков в РФ согласно переписи 2002 года — 346 человек. Это суммарное количество было получено после обработки переписных листов, зафиксировавших: 37 ороков, 42 ульта, 72 уйльта, 37 орочей с родным языком ульта, 148 орочёнов с родным языком ульта, 10 ульча с родным языком ульта.

Кроме того, ороки проживают на острове Хоккайдо в Японии: община ороков, насчитывавшая около 20 человек, в 1989 году существовала возле города Абасири (в настоящее время численность общины неизвестна).

Интересная коллизия была зафиксирована во время переписи населения на Украине. Согласно обработанным данным, на территории страны проживало 959 ороков, из которых только 12 (то есть чуть более 1 %) назвали орокский язык родным, 179 человек (19 %) родным посчитали украинский, 710 чел. (74 %) — русский. При этом по переписи населения СССР 1989 года в УССР насчитывалось всего 2 орока.

Антропологическая характеристика

Ороки относятся к байкальскому типу североазиатской малой расы.

Язык

Язык ороков принадлежит к тунгусо-маньчжурской языковой группе. В 2002 году из сахалинских ороков им владели 64 человека; при этом все ороки владели русским языком. В 2010 году родным языком владели 47 ороков.

Орокский язык — бесписьменный, и в настоящее время ограниченно используется в сфере бытового общения. В 1990-х годах в детском саду села Вал и в начальных классах Валовской средней школы было введено обучение орокскому языку.

Ороки родственны по языку и близки по культуре тунгусо-маньчжурским народам Приамурья — нанайцам, ульчам, орочам, удэгэйцам; в хозяйственном отношении отличаются от них наличием оленеводства.

Хозяйство и культура

В XIX — начале XX века ороки, занимавшиеся преимущественно оленеводством, кочевали по северному Сахалину; в летнее время они выходили на восточное побережье острова и занимались рыболовством и морской охотой (прежде всего — на нерпу), а зимой вместе с оленями уходили в тайгу, где вели пушной промысел. Олени использовались на мясо и как тягловая сила. Часть ороков в середине XIX века жила и на южном Сахалине; они вместо оленей в качестве упряжных животных использовали собак (в 1897 году на северном Сахалине было учтено 445, на южном — 304 орока). Ороки изготовляли различные орудия из железа, причём не только удовлетворяли собственные потребности, но и сбывали часть изделий нивхам.

Вообще, ороки северного Сахалина имели с нивхами тесные и разнообразные контакты и нередко вступали с ними в брачные отношения; общались они и с жившими в низовьях Амура ульчами, причём нередко приезжали на материк (а ульчи — на Сахалин). Некоторые семьи северных ороков уезжали на материк и селились среди ульчей и нивхов, постепенно ассимилируясь. Контакты южных ороков с айнами в основном ограничивались взаимным обменом (айны снабжали ороков продуктами морского промысла, получая взамен предметы женского рукоделия: берестяную утварь, сапоги-торбаза, орнаментированные рукавицы и др.).

Во время ловли рыбы ороки применяли разнообразные орудия: сети (адули), неводы (кэрэку), удочки (умбу), различные крючки. Зимнюю охоту в тайге они вели верхом на оленях. Применялись также разнообразные ловушки для пушных зверей: самострелы (дэнггурэ), падающие ловушки (нангу), петли (пута). При охоте на оленей или медведей использовались лук, копья или ружья.

В начале XX века семьи северных ороков, как правило, имели в собственности не более 15—20 оленей; только у отдельных (считавшихся очень богатыми) семей численность стада доходила до сотни особей. Больше всего оленей (около 300) имел род Нучи Баяуса; его стадо и послужило основой хозяйства организованного в 1932 году оленеводческого колхоза «Вал», который объединил почти всех ороков северного Сахалина. Колхоз пережил расцвет в 1960—1970-е годы, когда стадо достигло наибольшей численности, но в постсоветский период распался. В начале XXI века ороки вернулись к семейному способу выпаса оленей, но теперь оленеводством занято меньшинство представителей этноса.

Зимним жилищем ороков традиционно служил конический чум (сходный с эвенкийским и сооружавшийся из наклонных плах). Летним жилищем был обычно двускатный шалаш, крытый корой и близкий по типу к жилищу орочей; однако у ороков бытовал также и оригинальный (не встречавшийся у соседних народов) тип шалаша, у которого поперечные стены были не вертикальными, а наклонными (он выглядел двускатным только с двух сторон, а с двух других казался коническим).

Традиционная одежда ороков была сходна с одеждой эвенков. Получили распространение тканевые халаты покроя кимоно, охотники и оленеводы носили куртки и шубы из оленьих шкур, юбки из шкур нерпы. Женщины надевали под халаты нагрудники (ноллу) с украшениями из бус и подвешенных на ремешках металлических бляшек.

Жили ороки семьями, объединявшимися в территориальные группы, каждая из которых включала семьи из различных экзогамных патрилинейных родов, которых насчитывалось более 15. Для ороков была характерна вера в духов природы: воды, огня, земли, неба, тайги; духам приносили бескровные жертвы. Определённое распространение получил и шаманизм.

Литература

• БСЭ, 2-е изд., том 31, стр. 220.
• Миссонова Л. И.  [src-h.slav.hokudai.ac.jp/publictn/acta/27/08Missonova.pdf Оленеводство и идентичность уйльта Сахалина (советский и постсоветский периоды)] // Acta Slavica Iaponica. — 2009. — Т. 27. — С. 177—199.
• Миссонова Л. И.  Уйльта Сахалина: Большие проблемы малочисленного народа / Отв. ред. С. А. Арутюнов. — М.: Наука, 2006. — 296 с. — ISBN 5-02-010329-2.
• Народы Дальнего Востока СССР в XVII—XX вв.: Историко-этнографические очерки / Отв. ред. И. С. Гурвич. — М.: Наука, 1985. — 239 с.
• Новикова К. А., Сем Л. И.  Орокский язык // Языки мира: Монгольские языки. Тунгусо-маньчжурские языки. Японский язык. Корейский язык / Отв. ред. В. Н. Ярцева. — М.: Индрик, 1997. — 408 с. — ISBN 5-85759-047-7. — С. 201—215.
• Озолиня Л. В.  Орокский язык // Языки народов России. Красная книга / Гл. ред. В. П. Нерознак. — М.: Academia, 2002. — 378 с. — ISBN 5-87444-149-2. — С. 143—148.
• Смоляк А. В.  Ороки // Народы России: энциклопедия / Гл. ред. В. А. Тишков. — М.: Большая Российская энциклопедия, 1994. — 479 с. — ISBN 5-85270-082-7. — С. 259—260.
• Смоляк А. В.  Ороки // Народы и религии мира: энциклопедия / Гл. ред. В. А. Тишков. — М.: Большая Российская энциклопедия, 1998. — 928 с. — ISBN 5-85270-155-6.

Ссылки

• [www.indigenous.ru/modules.php?name=Content&pa=showpage&pid=22 Ороки в Полярной энциклопедии школьника] (рус.)
• [www.eki.ee/books/redbook/oroks.shtml Ороки в Красной книге народов Российской империи] (англ.)

Отрывок, характеризующий Ороки

– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…