Ханский огонь

Ханский огонь
Жанр:	рассказ
Автор:	Михаил Булгаков
Язык оригинала:	русский
Дата написания:	1924
Дата первой публикации:	1924
Текст произведения в Викитеке

«Ханский огонь» — рассказ Михаила Булгакова, действие которого происходит на территории музея-усадьбы под названием «Ханская ставка» в начале 1920-х годов. Написан в разгар работы над «Белой гвардией» и связан с романом единством размышлений о судьбах России.

Впервые был опубликован в «Красном журнале для всех» (№ 2, 1924). Найден, выверен текстологически, заново опубликован и прокомментирован Лидией Яновской в журнале «Наш современник» (№ 2, 1974).

История создания

Литературовед Лидия Яновская полагала, что замысел «Ханского огня» связан с поездками Булгакова в подмосковное имение Архангельское в поисках материалов к нереализовавшемуся замыслу пьесы о Распутине и князе Ф. Юсупове. Так, Лидия Яновская писала:

В образных реалиях рассказа отразились впечатления от поездки Булгакова в усадьбу-музей Архангельское, бывшее подмосковное имение Юсуповых. Булгаков был в Архангельском дважды — летом 1922 г. и летом 1923 г… Приметы Архангельского <…> безошибочно узнаваемы.

Другая версия, по воспоминаниям И. Овчинникова, относится к работе Булгакова в газете «Гудок». Когда Валентин Катаев посетовал, что современные авторы пишут неинтересно, с предсказуемым финалом, Булгаков пообещал написать рассказ с такой развязкой, что её никто не распутает до последней строчки. Вскоре он представил коллегам рассказ «Антонов огонь», сюжет которого близок к «Ханскому огню».

Прототипом Тугай-Бега, по мнению литературоведа Бориса Соколова, стал персонаж романа Генрика Сенкевича «Пан Володыёвский» Тугай-беевич. Кроме того, Булгаков, по предположению литературоведа Виктора Лосева, очевидно прочитал вышедшие в 1923 году «Белые мемуары» Ильи Василевского, в которых речь идёт о князе Голицыне, писавшем мужикам: «Грабьте моё добро, только липовой аллеи не трогайте! На этих липах я вас <…> вешать буду».

Тема пожара, по мнению Б. Соколова, могла быть также навеяна воспоминаниями о событиях в Смоленской губернии, где Булгаков в 1916—1917 годах работал земским врачом. Барская усадьба Муравишниково после Февральской революции сгорела дотла, и причины пожара остались невыясненными. Вопрос о будущем России в начале 1920-х годов оставался для Булгакова открытым, считает В.Лосев. Л. Яновская же пишет о «необратимости крушения старого мира», раскрывающейся перед Тугай-Бегом (в отличие от героев «Белой гвардии») «в крушении авторитета вещей, по-прежнему прекрасных и целых».

Текст рассказа «Ханский огонь» перепечатывается, как правило, с публикации 1974 г. "Не верьте «составителям», когда они уверяют, что дают текст по прижизненной публикации 1924 года: между прижизненной публикацией рассказа в 1924 году и <…> публикацией в 1974-м имеются разночтения", - по свидетельству текстолога Л.Яновской .

Сюжет

Ночью у смотрительницы музея-усадьбы «Ханская ставка» Татьяны Михайловны разболелись зубы, и она попросила камердинера Иону принять группу экскурсантов и провести их по залам. Экскурсанты приехали из Москвы в половине седьмого на дачном поезде. Их было человек двадцать, из которых Иона выделил двоих: Семёна Антонова — мужчину в «коротеньких бледно-кофейных штанишках», прибывшего в компании молодежи, — и пожилого богатого иностранца в золотых очках, широком сером пальто, с тростью.

Камердинер показал гостям кабинет бывшего владельца усадьбы — князя Тугай-Бега, провёл их через курительную комнату, игральную, бильярдную, продемонстрировал шатёр с двуспальной резной кроватью. Экскурсанты обсудили портреты, колонны и судьбу самого князя, который «отбыл за границу в самом начале».

Когда гости ушли, уборщица Дунька закрыла дверь на замок. Ночью Иона услышал во дворце шаги. Потом в дверях бального зала показался иностранец в золотых очках. Это был Тугай-Бег. Он сообщил, что приехал ненадолго и тайно, дал камердинеру бумажник и сорвал сургучную пломбу с дверей своего бывшего кабинета. Ночь князь провёл за рабочим столом, разбирая архив. Пачку документов с печатями он положил в карман пальто, а прочие бумаги сгрёб на пол и поджёг весь ворох в трёх местах. Наблюдая, как разрастается пламя, Тугай-Бег бормотал: «Не вернётся ничего. Всё кончено. Лгать не к чему».

Вышел он через восточную террасу и «незабытыми тайными тропами нырнул во тьму».

«Ханский огонь» — наиболее булгаковская вещь. По жанру это скорее повесть, чем рассказ, — с острейшим занимательным сюжетом и с рельефно выписанными типами. Изобразительная сила его рассказа равна бунинской. Может быть, это самый живописный из повествовательных рассказов Булгакова. И самый историчный. Весь его строй утверждает: логика истории имеет свои законы. — Василий Новиков

Художественные особенности

Литературовед Василий Новиков, отмечая «почти авантюрный сюжет» «Ханского огня», обращает особое внимание на авторский стиль: «Булгаков словно демонстрирует своё мастерство, своё умение заглянуть во внутренний мир, передать психологические переживания бывшего кавалергарда».

Литературный критик Всеволод Сахаров констатирует, что в «Ханском огне» встретились два мира. Один представлен всем блеском «многовековой рафинированной культуры», другой — товарищем Семёном Антоновым: «Здесь нет ещё ни вещей, ни Пушкина, ни предания».

Л. Яновская подчеркивает проявившуюся в «Ханском огне» особенность булгаковского стиля — «свободное обращение с пространствами реальных пейзажей и интерьеров». Л.Яновская отмечает также портретное и именное сходство окруженного молодежью Семена Антонова с Антоном Семеновичем Макаренко, известным воспитателем и педагогом.

Литературные параллели

Б.Соколов видит в персонажах «Ханского огня» героев будущих произведений Булгакова. Так, образ человека-тени будет два года спустя использован в «Зойкиной квартире». Пожилой иностранец в золотых очках — это прямой предшественник «иностранца» Воланда. Серый цвет пальто, в котором приезжает Тугай-Бег — «намек на его инфернальность. Ведь дьявол — это „Некто в сером, именуемый Он“, если воспользоваться образом пьесы Леонида Андреева „Жизнь человека“».

Финал «Ханского огня» предвосхищает, по мнению составителя Булгаковской энциклопедии, пожар в доме Грибоедова («Мастер и Маргарита»).

Момент, когда Тугай-Бег спрашивает себя: «Я — тень? Но ведь я живу», напоминает Б.Соколову сцену в Театре Варьете, когда финдиректор Римский видит Варенуху.

Литература

• Лидия Яновская. О рассказе Михаила Булгакова "Ханский огонь". Комментарий к публикации. // Наш современник. — 1974. — № 2. — С. 125.
• Борис Соколов. Булгаковская энциклопедия. — М.: Локид, Миф, 2000. — 588 с.

Отрывок, характеризующий Ханский огонь

Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.