Христианская эсхатология

Христианская эсхатология — раздел эсхатологии (от др.-греч. ἔσχατος — «конечный», «последний» + λόγος — «слово», «знание»), который отражает воззрения христиан на вопрос о Конце света и Второго Пришествия Христа. Христианская эсхатология, подобно иудейской эсхатологии, отвергает цикличность времени и провозглашает конец этого мира.

В христианстве эсхатологию можно условно разделить на общую и частную. Первая говорит о судьбе этого мира и о том, что ожидает его в конце. Частная эсхатология учит о посмертном бытии каждого человека.

Огромную роль для христианской эсхатологии играет хилиазм (или милленаризм) и мессианизм. Большинство христианских конфессий верит в ту или иную форму установления тысячелетнего царства, то есть милленаризм. Кроме того, все христиане находятся в ожидании второго пришествия Мессии, явление которого и будет концом этого мира, и установления царства Божьего, то есть мессианизм.

Исторический обзор

Христианство возникло и развивалось на первых порах как эсхатологическая религия. Все послания апостолов и особенно книга Откровения пропитаны мыслью о том, что скоро грядет конец и христиане должны ожидать возвращения Иисуса Христа на землю. Кроме Откровения в церкви существовало множество других сочинений о Конце Света: «Пастырь Ерма», «Откровение Мефодия Патарского»…

В последующие века идея близкого пришествия Христа пронизывала многие книги Отцов Церкви. Так епископ иерапольский Папий по свидетельству св. Иринея страстно ожидал наступления тысячелетнего царства. Толкованием Апокалипсиса в Православной церкви занимались: Андрей Кесарийский, Феофилакт Болгарский, Серафим Роуз.

Основные теологические направления

Исторически сложилось, что основные взгляды на конец мира у теологов связаны именно с милленаризмом, то есть с упоминающимся в книге Откровение Иоанна Богослова тысячелетним царством Христа:

И увидел я престолы и сидящих на них, которым дано было судить, и души обезглавленных за свидетельство Иисуса и за слово Божие, которые не поклонились зверю, ни образу его, и не приняли начертания на чело своё и на руку свою. Они ожили и царствовали со Христом тысячу лет (Откр. 20:4)

Первая группа богословов считает, что пришествие Иисуса Христа будет предшествовать установлению тысячелетнего царства и именно с приходом Мессии будет установлено на земле Его царство, и под самим царством подразумевается земное правление Христа в течение тысячи лет. Этот взгляд получил название премилленаризм (от лат. pre — «до», millennium — «тысяча лет»), а его последователи — премилленарии.

Другая же группа считает, что царство возникнет в результате исторического развития Церкви и её задача, как раз и состоит в том, чтобы подготовить царство к пришествию Христа. Т.о. по их мнению пришествие Христа состоится после установления (или окончания) тысячелетнего царства. Этот взгляд соответственно называется постмилленаризм.

И, наконец третья группа считает, что понятие «тысячелетнее царство» является прообразом и его нельзя понимать буквально. Многие из них считают, что царство уже установлено после пришествие Христа через Церковь и нам не следует ожидать установления буквального царства на земле. Эта группа богословов называется амилленарии, а их взгляды получили название амилленаризм.

Христианский диспенсационализм

Особое место в христианской эсхатологии, и в первую очередь в протестантизме, занимает диспенсационализм и учение о восхищении церкви. Основателем диспенсационализма является Д. Дарби, а популяризатором С. Скоуфилд, благодаря своей популярнейшей Библии с комментариями.

Диспенсационалисты верили, что вся история человечества разделена на несколько периодов (диспенсаций), в рамках которых Бог совершает определенные вещи.

Теология диспенсационалистов повлияла очень сильно на премилленариев и привнесла новые черты в это учение. Израилю и евреям отводилась отдельная роль в эсхатологии. В отличие от других богословов диспенсационалисты не верили в то, что Церковь заменила собой Израиль в избрании Бога и, как результат, в последние времена Израиль должен играть большую роль перед пришествием Христа. Диспенсационалисты верили в полное восстановление государственности Израиля, и осуществление этого в 1948 году восприняли как знамение скорого возвращения Христа. Это объяснялось тем, что диспенсация язычников заканчивается и начинается восстановление отношений Бога с Израилем. Особую роль в этой эсхатологических воззрениях играет учение о невидимом «восхищении церкви».

Восхищение церкви

Еще одна популярная эсхатологическая теория — «восхищение Церкви» (англ. [en.wikipedia.org/wiki/Rapture Rapture]). Её суть в том, что Церковь во время последних событий будет восхищенна с земли на встречу с Иисусом Христом.

Потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем (1Фес. 4:17)

Великая скорбь

Другая особенность учения состояла в том, что непосредственному предшествию Христа должна предшествовать, т. н. «великая скорбь», то есть особенное время, когда Бог будет изливать ярость на всех живущих на Земле, в результате чего всех постигнет великая скорбь. Некоторые считают, что это период будет насчитывать 7 лет, другие 3,5 года.

Ибо тогда будет великая скорбь, какой не было от начала мира доныне, и не будет (Мф. 24:21)

Я сказал ему: ты знаешь, господин. И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца (Откр. 7:14)

В свою очередь премилленарии, то есть верящие в пришествие Христа до наступления тысячелетнего царства, делятся на три группы в соответствии со своими взглядами на «великую скорбь» и восхищение Церкви.

Основных теологических направлений в отношении «восхищения церкви» насчитывается три.

• Претрибуционалисты верят в то, что верующие будут восхищены до «великой скорби», так как Бог желает избавить свою Церковь от грядущих страданий и бедствий.
• Мидтрибуционалисты считают, что восхищение случится ровно по середине «великой скорби», но еще до начала основных бедствий, то есть Церковь не будет переживать основную часть гнева Божьего.
• Посттрибуционалисты верят, что Церковь пройдет через весь период «великой скорби» и будет восхищена только после всех страданий.

См. также

• Эсхатология свидетелей Иеговы
• Антихрист

Ссылки

• [apocalypse.orthodoxy.ru/kesar// Толкование на Апокалипсис Андрея Кесарийского (Византия, VI век)]
• [www.eshatologia.org/ Сайт о Православной эсхатологии]
• [apokalypsis.ru/ Сайт об Апокалипсисе в православном толковании]

Отрывок, характеризующий Христианская эсхатология

– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.