Чигринов, Иван Гаврилович

Иван Чигринов
Іван Чыгрынаў
Место рождения:	д. Великий Бор, Костюковичский район, БССР, СССР
Род деятельности:	прозаик, драматург, переводчик, публицист, редактор, сценарист
Годы творчества:	1958—1996
Направление:	социалистический реализм
Жанр:	военная проза
Язык произведений:	белорусский
Премии:
Награды:	Медаль им. А. Фадеева

Ива́н Гаври́лович Чигри́нов (белор. Іван Гаўрылавіч Чыгрынаў; 1934 — 1996) — народный писатель Белоруссии, публицист, драматург, сценарист. Лауреат Государственной премии БССР (1974). Член СП СССР (1964).

Биография

Иван Чигринов родился 21 декабря 1934 года в деревне Великий Бор Могилёвской области Белорусской ССР в семье председателя сельсовета. В детстве пережил Великую Отечественную войну, на которой потерял отца. После окончания Великоборской семилетней школы продолжил обучение в средней школе Самотевичей, находившейся за восемь километров от дома.

В 1952 году поступил на отделение журналистики филологического факультета Белорусского государственного университета имени В. И. Ленина. После окончания университета, с 1957 по 1962 год работал в издательстве АН БССР.

С 1965 года редактор отдела публицистики журнала «Полымя». В 1973 году вступил в КПСС. С 1975 года заместитель начальника, а с 1976 — секретарь правления Союза писателей БССР.

С 1986 года депутат ВС БССР. С 1987 года — председатель правления Белорусского отделения советского фонда культуры. С 1989 года — главный редактор журнала «Спадчына»..

Был женат, есть две дочери.

Умер Чигринов 5 января 1996 года. Похоронен в Минске, на Восточном (Московском) кладбище.

Творчество

Впервые начал писать и публиковать стихи в республиканской прессе ещё в школе, находился под влиянием творчества Аркадия Кулешова. Как прозаик дебютировал в 1958 году в молодёжной газете «Чырвоная змена».

Первые сборники рассказов посвящены жизни и труду советских людей, героике и последствиям прошедшей войны. Романная трилогия «Плач перепёлки» (белор. Плач перапёлкі; 1972), «Оправдание крови» (белор. Апраўданне крыві; 1977) и «Свои и чужие» (белор. Свае і чужыя; 1982) передаёт драматизм событий и человеческих судеб в начале Великой Отечественной войны.

Принимал участие в создании шестисерийного телевизионного фильм о минском партийном подполье «Руины стреляют...». Кроме того, в 1990 году Игорь Добролюбов снял девятисерийный фильм «Плач перепёлки» по одноимённому роману Чигринова. Также по некоторым произведениям поставлены спектакли.

Писателем были переведены на белорусский язык пьесы «На дне» М. Горького и «Оптимистическая трагедия» В. В. Вишневского. Чигринов заявил о себе также и в области критики, публицистики, литературоведения. Его авторству принадлежит ряд книг и статей по данной тематике. Написал монографию об этнографе и фольклористе Н. Я. Никифоровском.

Библиография

Сборники прозы

• белор. «Птушкі ляцяць на волю» («Птицы летят на волю») (1965)
• белор. «Самы шчаслівы чалавек» («Самый счастливый человек») (1967)
• белор. «Ішоў на вайну чалавек» («Шёл на войну человек») (1973)
• белор. «Ці бываюць у выраі ластаўкі?» («Бывают ли ласточки в раю?») (1983)

Романы

• белор. «Плач перапёлкі» («Плач перепёлки») (1972)
• белор. «Апраўданне крыві» («Оправдание крови») (1977)
• белор. «Свае і чужыя» («Свои и чужие») (1984)
• белор. «Вяртанне да віны» («Возвращение к вине») (1992)
• белор. «Не ўсе мы згінем» («Не все мы умрём») (1996)

Пьесы

• белор. «Дзівак з Ганчарнай вуліцы» («Чудак с Гончарной улицы») (1986)
• белор. «Следчая справа Вашчылы» («Следственное дело Ващилы») (1988)
• белор. «Чалавек з мядзвежым тварам» («Человек с медвежьим лицом») (1988)
• белор. «Звон — не малітва» («Звон — не молитва») (1988)
• белор. «Толькі мёртвыя не вяртаюцца» («Только мёртвые не возвращаются») (1989)
• белор. «Ігракі» («Игроки») (1989)
• белор. «Прымак» («Примак») (1994)

Книги критики и публицистики

• белор. «Новае ў жыцці, новае ў літаратуры» («Новое в жизни, новое в литературе») (1983)
• белор. «Паміж сонцам і месяцам» («Между солнцем и луной») (1994)

Избранное

• белор. «Выбраныя творы : У 3 т.» («Избранные сочинения: В 3 т.») (1984)
• белор. «Выбраныя творы» («Избранные сочинения») (2008)
• белор. «Выбраныя творы» («Избранные сочинения») (2013)

Сценарии

• 1972 «Руины стреляют…» (совместно с И. Г. Новиковым) (реж. В. П. Четвериков, Беларусьфильм)
• 1990 «Плач перепёлки» (реж. И. М. Добролюбов, Беларусьфильм)

Признание

• 1974 — Государственная премия БССР как соавтор сценария фильма «Руины стреляют».
• 1979 — СП СССР и ГлавПУ за романы «Плач перепёлки» и «Оправдание крови» наградили Чигринова серебряной медалью им. А. Фадеева.
• 1984 — орден Дружбы народов.
• 1992 — медаль Франциска Скорины.
• 1994 — народный писатель Белоруссии.
• 1996 — имя Ивана Чигринова присвоено Костюковичской центральной библиотеке.
• 2003 — открыта мемориальная доска в Могилёве, на здании средней школы № 6, которая находится на улице Чигринова.

Также Чигринову присвоено звание почётного гражданина города Костюковичи. Проводятся выставки, посвящённые творчеству писателя.

Писателю посвящён документальный фильм «Иван Чигринов» (1994, режиссёр Станислав Гайдук).

Ссылки

• [knihi.com/Ivan_Cyhrynau/ Иван Гаврилович Чигринов] в библиотеке «Беларуская Палічка»  (белор.)

Отрывок, характеризующий Чигринов, Иван Гаврилович

– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.