Элеонора Ланкастерская

Элеанор Ланкастерская
англ. Eleanor of Lancaster
Описание леди Элеоноры и её второго мужа, Ричарда де Арундела. XVIII век.
Дата рождения:	11 сентября 1318(1318-09-11)
Дата смерти:	11 января 1372(1372-01-11) (53 года)
Место смерти:	Замок Арундел, Арундел, Западный Суссекс
Отец:	Генри Плантагенет, 3-й граф Ланкастер
Мать:	Мод Чауорт
Супруг:	1. Джон де Бомон, 2-й барон Бомон 2. Ричард Фицалан, 10-й граф Арундел
Дети:	от 1-го брака: Генри от 2-го брака: Эдмунд, Ричард, Джон, Томас, Джоан, Элис, Мэри, Элеанор

Элеано́р Ланка́стерская (англ. Eleanor of Lancaster), также Элеано́р Плантагенет (англ. Eleanor Plantagenet; 1318—1372) — пятая дочь Генри, 3-го графа Ланкастера, и Мод Чауорт; фрейлина королевы Филиппы Геннегау.

Её потомками являются Ричард Плантагенет, 3-й герцог Йоркский, заявивший права на английский трон для дома Йорков, Ричард Невилл, 16-й граф Уорик, «делатель королей», Генрих Тюдор, а также Джоанна Бофорт, королева Шотландии, и Кэтрин Парр, королева Англии.

Биография

Элеанор Ланкастерская родилась в 1318 году и была шестой из семи детей и пятой дочерью Генри Плантагенета, 3-го графа Ланкастера, и его жены, Мод Чауорт. Её отец был одним из руководителей низложения английского короля Эдуарда II, позднее выступал против фаворита Изабеллы Французской, Роджера Мортимера; мать была единственным ребёнком и богатой наследницей сэра Патрика де Чауорта, барона Кидуэлли, и его жены, Изабеллы Бошан. По отцовско линии Элеанор была внучкой Эдмунда Горбатого, 1-го графа Ланкастера, и Бланки д’Артуа, и, таким образом, была потомком королей Англии и Франции.

6 ноября 1330 года 12-летняя Элеанор была выдана замуж за Джона де Бомона, 2-го барона Бомона, сына и наследника Генри Бомона, 1-го барона Бомона, и его жены, Элис Комин, 2-ой графини Бьюкен. Джон умер на турнире 14 апреля 1342 года, оставив Элеанор вдовой с двухлетним сыном, родившемся, когда Элеанор была фрейлиной королевы Филиппы Геннегау.

5 февраля 1344 года в церкви Диттон в Сток Поджисе, Бакингемшир, Элеанор вышла замуж во второй раз. Её избранником стал Ричард Фицалан, 10-й граф Арундел, сын и наследник Эдмунда Фицалана, 9-го графа Арундела, и Элис де Варенн. Предыдущий брак Ричарда с Изабеллой ле Диспенсер, заключённый по политическим мотивам, когда Ричарду было 7 лет, был аннулирован папой Климентом VI, сделав бастардами троих детей Ричарда и Изабеллы. Папа также выдал Ричарду разрешение на новый брак, которое было необходимо, поскольку первая и вторая жёны Ричарда были двоюродными сёстрами. Элеанор умерла в Арунделе в возрасте 53-х лет и была похоронена в монастыре Льюиса, Восточный Суссекс. Её муж Ричард скончался четыре года спустя и был похоронен рядом с Элеанор. Последней волей он выразил желание быть похороненным «рядом с могилой Элеанор де Ланкастер, моей женой; и я желаю, чтобы моя могила была не выше её; чтобы ни экипированных мужчин, ни лошадей, ни катафалка, ни другой роскоши не использовалось на моих похоронах, но только пять факелов… как при теле моей жены дозволяю…».

Потомство

От Джона де Бомона

• Генри (1340—1369) — 3-й барон Бомон; был женат на Маргарет де Вер, дочери Джона де Вера, 7-го графа Оксфорда, и его жены, Мод де Бадлсмер; от которой имел одного ребёнка — сына Джона.

От Ричарда Фицалана

• Эдмунд (до 1346—ок. 1366)
• Ричард (1346—1397) — 11-й граф Арундел; был дважды женат: в первый раз — на Элизабет Богун, дочери Уильяма Богуна, 1-го графа Нортгемптона, и его жены, Элизабет де Бадлсмер, от которой имел семерых детей (5 дочерей, 2 сыновей); во второй раз — на Филиппе Мортимер, младшей дочери Эдмунда Мортимера, 3-го графа Марча, и его жены, Филиппы Кларенс, 5-ой графини Ольстер, от которой имел сына Джона.
• Джон (до 1349—1379) — 1-й барон Арундел, граф-маршал Англии; был женат на Элеанор Мальтраверс, 2-ой баронессе Мальтраверс, дочери сэра Джона Мальтраверса и Гвентлиан, от которой имел семерых детей (2 дочери, 5 сыновей).
• Томас (ок. 1353—1413) — архиепископ Кентерберийский, лорд-канцлер Англии.
• Джоан (1347/1348—1419) — была замужем за Хамфри де Богуном, 7-м графом Херефордом, от которого родила двоих дочерей — Элеанор и Мэри.
• Элис (1350—1416) — была замужем за Томасом Холландом, 2-м графом Кент, от которого родила десять детей (6 дочерей, 4 сыновей).
• Мэри
• Элеанор (1356—до 1366)

Примечания

Источники

Предки Элеанор Ланкастерской

16. Иоанн Безземельный               8. Генрих III Английский                       17. Изабелла Ангулемская               4. Эдмунд, 1-й граф Ланкастер                             18. Раймунд Беренгер IV, граф Прованса               9. Элеонора Прованская                       19. Беатриса Савойская               2. Генри, 3-й граф Ланкастер                                   20. Людовик VIII Французский               10. Роберт I д’Артуа                       21. Бланка Кастильская               5. Бланка д’Артуа                             22. Генрих II, герцог Брабанта               11. Матильда Брабантская                       23. Мария Швабская               1. Элеанор Ланкастерская                                         24. Пэйн де Чауорт               12. Патрик де Чауорт                       25. Гундред де ла Фэр               6. сэр Патрик де Чауорт, лорд Кидуэлли                             26. Томас де Лондре               13. Хависа де Лондре                       27. Эва де Трейси               3. Мод Чауорт                                   28. Уильям де Бошан               14. Уильям де Бошан, 9-й граф Уорик                       29. Изабелла Модит               7. Изабелла де Бошан                             30. Джон Фицджоффри               15. Мод Фицджон                       31. Изабелла Бигод             </center>

Отрывок, характеризующий Элеонора Ланкастерская

Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти: