Авл Буций Лаппий Максим

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Авл Буций Лаппий Максим
лат. Aulus Bucius Lappius Maximus
Консул-суффект Римской империи
86 год, 95 год
 

Авл Буций Лаппий Максим (лат. Aulus Bucius Lappius Maximus) — римский политический деятель второй половины I века.

О происхождении Максима нет никаких сведений. Возможно его следует идентифицировать с Лаппием, который был легатом VIII Августова легиона в правление Веспасиана. При Тите Максим входил в состав императорского совета. Между 83 и 86 годом он находился на посту проконсула провинции Вифиния и Понт. С сентября по декабрь 86 года Максим находился на посту консула-суффекта.

Затем, с 87/88 по 89/90 год он был легатом пропретором провинции Нижняя Германия. На этом посту он участвовал в подавлении восстания наместника Верхней Германии Луция Антония Сатурнина. Максим сжёг документы бунтовщика, чтобы не выдать других участников заговора и избежать дальнейшего кровопролития. Можно подумать, что Домициан не считал его из-за этого надежным, но как показывает дальнейшая карьера Авла, император не сомневался в его лояльности. Впоследствии он был назначен легат пропретором Сирии, которым был с 90/91 по 93 год. С мая по август 96 года Максим снова был консулом-суффектом. В 102 году упоминается некий Лаппий, входивший в состав жреческой коллегии понтификов. Может быть его можно отождествлять с Максимом.

Напишите отзыв о статье "Авл Буций Лаппий Максим"



Литература

  • Werner Eck: Senatoren von Vespasian bis Hadrian. Prosopographische Untersuchungen mit Einschluss der Jahres- und Provinzialfasten der Statthalter. Beck, München 1970, ISBN 3-406-03096-3, S. 62, 133, 138ff., 141ff. (Vestigia, Bd. 13).

Отрывок, характеризующий Авл Буций Лаппий Максим

С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.