Марк Корнелий Нигрин Куриаций Матерн

Марк Корнелий Нигрин Куриаций Матерн лат. Marcus Cornelius Nigrinus Curiatius Maternus
Консул-суффект Римской империи
83 год

Марк Корнелий Нигрин Куриаций Матерн (лат. Marcus Cornelius Nigrinus Curiatius Maternus) — римский политический деятель второй половины I века.

Нигрин происходил из всаднического рода. Он был уроженцем города Лирия, расположенного в Тарраконской Испании. Его семья, по всей видимости, имела корни среди местного населения, и, вероятно, получил своё родовое имя «Корнелий» в правления Октавиана Августа, когда Лирия приобрела статус муниципалитета. Известно о поэте Куриации Матерне, упоминаемом у Тацита. Скорее всего, Марк был сыном Корелия Нигрина и Куриации Матерны, сестры поэта. Его имя может также указывать на то, что был усыновлён сенатором Куриацием Матерном.

В правление Веспасиана, около 70 года, Нигрин был военным трибуном в XIV Парном легионе, расположенном в Могонциаке. Он был вошёл в состав сената, вероятно, в 73/74 году, во время совместной цензуры Веспасиана и его сына Тита. Затем Нигрин находился на посту легата VIII Августова легиона в Верхней Германии. С 79 по 82 год он был легатом пропретором провинции Аквитания. В 83 году Нигрин занимал должность консула-суффекта.

После вторжения в Мезию даков в 85 году и гибели наместника провинции Мезия, она была разделена на две части. Нигрин был назначен наместником Нижней Мезии около 85/86 года и оставался на этом посту примерно до 88/89 года. Он принимал участие в войнах Домициана на дунайской границе и был награждён четырьмя коронами, четырьмя почётными копьями и четырьмя знаменами. Он имел больше всего наград среди военачальников эпохи Домициана. Между 93/95 и 97 годом Нигрин возглавлял Сирию.

Одно время Нигрин считался возможным преемником Нервы, но в конце концов от усыновил Траяна, которая была принята. После усыновления Траяна Нигрин был освобожден от полномочий наместника Сирии и удалился в свой родной город. Иногда считается, что Нигрин был второй раз консулом-суффектом между сентябрем и ноябрем 97 года, однако, консул-суффект 97 года чаще отождествляется с Луцием Помпонием Матерном.

Литература

• Géza Alföldy et Helmut Halfmann, " M. Cornelius Nigrinus Curiatius Maternus, General Domitians und Rivale Trajans " dans Chiron 3, 1973, pp. 331—373.
• John D. Grainger, Roman Succession Crisis of AD 96-99 and the Reign of Nerva, Routledge, 2003.
• Françoise Des Boscs-Plateaux, Un parti hispanique à Rome ? Ascension des élites hispaniques et pouvoir politique d’Auguste à Hadrien (27 av. J-C — 138 ap. J-C), Madrid, Casa de Velazquez,‎ 2006, 763 p.

Отрывок, характеризующий Марк Корнелий Нигрин Куриаций Матерн

– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.