Алкмена

Алкме́на (др.-греч. Ἀλκμήνη, лат. Alcmena, Alcmene) — по древнегреческому преданию, дочь царя микенского Электриона и Анаксо, (по Еврипиду и Плутарху - Лисидики, дочери Пелопа). Согласно Асию, дочь Амфиарая и Эрифилы.

Супруга Амфитриона, от которого она родила Ификла; от принявшего же на себя вид Амфитриона Зевса произошёл Алкид, позже принявший имя Геракл. Зевс провел с ней две ночи подряд, а также день, превращенный в ночь; либо 3 вечера, либо 4 ночи подряд, либо 9 ночей. Ификл и Алкид были близнецами. Миф о рождении от Алкмены смертного и божественного детей, является проявлением так называемого близнечного культа. В греческой мифологии сходный сюжет см. в статье Диоскуры. В этих мифах нашло своё отражение верование, что при рождении близнецов лишь один из них зачинается его смертным отцом. Второй же — зачат кем-то из сверхъестественных существ.

Алкмена не могла родить Геракла 7 дней и ночей. По версии, родив Геракла, отнесла его в Гераклово поле. Гера дала ему грудь, но отбросила младенца. Афина отнесла его к матери и велела кормить его. Либо Гера, обманутая Зевсом, кормила ребёнка. Либо Гермес отнес его на небо и приложил к соску Геры, но Гера стряхнула его, и молоко образовало Млечный путь.

После смерти своего супруга она вступила в брак с сыном Зевса, Радамантом, жившим в Окаме, в Беотии. По более древнему преданию, Зевс велел Гермесу перевезти её труп на острова блаженных, где она и была обвенчана с Радамантом. Как мать Геракла и родоначальница Гераклидов, она была неоднократно воспеваема греческими поэтами. Известным сюжетом является также сцена, когда сын Ификла (внук Алкмены) Иолай добыл в битве голову Еврисфея, много лет преследовавшего Геракла. Когда голову принесли к Алкмене, то она выколола веретеном его глаза.

После смерти Гилла Алкмена отправилась в Фивы и, исчезнув там бесследно, стала почитаться у фиванцев наравне с богами. Либо умерла по дороге в Мегаре, идя в Фивы из Аргоса, оракул в Дельфах изрек, что её лучше похоронить в Мегаре, её памятник показывали в Мегаре. По фиванцам, когда она умерла, то превратилась в камень. Гераклиды жили в Фивах у Электриных ворот. Когда она умерла, в гробу обнаружили камень. Гермес унес её на Острова Блаженных и дал в жены Радаманту. Камень фиванцы поставили в священной роще, где находится героон Алкмены. Могилы Радаманта и Алкмены были также в Галиарте. Одиссей встречает её в Аиде.

Действующее лицо трагедии Эсхила «Алкмена», трагедий Еврипида «Гераклиды» и «Алкмена», Иона Хиосского, Астидаманта Младшего, Дионисия Сиракузского «Алкмена», трагедии Сенеки «Геркулес на Эте».

В честь Алкмены назван астероид (82) Алкмена, открытый в 1864 году.

Ссылки

• Алкмена // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Алкмена

– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.