Артоболевский, Иван Алексеевич

Ива́н Алексе́евич Артоболе́вский (9 [21] января 1872, село Проказна, Мокшанский уезд, Пензенская губерния, Российская империя — 17 февраля 1938, Бутовский полигон, Московская область, СССР) — протоиерей, учёный-богослов. Причислен к священномученикам Русской православной церкви.

Семья

• Родители: отец — священник Алексей Семенович Артоболевский (1837—1909), настоятель кладбищенской Митрофаниевской церкви г. Пензы; мать — Елизавета Ивановна Артоболевская (1836—1901)
• Братья:
  • Владимир Алексеевич (1873—1941) — протоиерей.
  • Сергей Алексеевич (1877—1920) — священнослужитель, духовный писатель, последний ректор Витебской духовной семинарии. Пятерых его детей взял на воспитание Иван Алексеевич Артоболевский.
• Сестра — Елена Алексеевна, в замужестве Уранова. Муж, Александр Сергеевич Уранов Уранов, священнослужитель. Их сын, А. А. Уранов, известный советский геоботаник, фитоценолог);
• Жена — Зинаида Петровна.
• Сыновья:
  • Сергей Иванович (1903—1961), доктор технических наук, профессор Энергетического института
  • Иван Иванович (1905—1977), академик АН СССР.
• Дочери:
  • Елизавета
  • Зинаида.

Образование

Окончил Пензенскую духовную семинарию (1891) и Московскую духовную академию (1895); кандидатом богословия был утверждён 19 июня 1896 года. В ноябре 1899 года удостоен степени магистра богословия за диссертацию: «Первое путешествие св. апостола Павла с проповедью Евангелия»). В своей магистерской работе он собрал исчерпывающие по тем временам сведения о странах и городах, где побывал апостол Павел во время первого путешествия, дал тщательный анализ всех важнейших мест Деяний апостолов, относящихся к этому путешествию, использовал обширную литературу, как древнюю, так и современную. В работе был также дан анализ апокрифического «Деяния Павла и Феклы».

Преподаватель и священник

• 1896 — помощник секретаря Совета Московской духовной академии и Правления Александро-Мариинского дома призрения в Сергиевом Посаде; с сентября 1896 года — учитель географии в женском Филаретовском училище при доие призрения;
• 1896—1905 — преподаватель Священного Писания в Вифанской духовной семинарии;
• С 1 июля 1905 — законоучитель и настоятель храма Марии Магдалины при Московском коммерческом училище (рукоположен во иерея 6 июля 1905 года);
• 8 августа 1911—1918 — профессор богословия Московского сельскохозяйственного института (избран на эту должность, несмотря на противодействие министра народного просвещения Л. А. Кассо, который считал его либералом); одновременно, до 1924 года был настоятелем храма апостолов Петра и Павла при институте (с 1919 года — протоиерей); в 1915—1918 годах был членом правления института; в 1916—1917 годах читал лекции по богословию студентам Рижского политехнического института, эвакуированного в Москву; был награждён орденом Св. Станислава 3-й степени;
• 1924—1933 — настоятель храма Адриана и Наталии на Мещанской улице, затем — Введенской церкви в Аптекарском (ныне Зельевом) переулке.

Будучи профессором сельскохозяйственного института, описал историю села Петровско-Разумовское, автор работы об архитектуре петропавловского храма.

Был одним из наиболее либеральных членов московского Общества любителей духовного просвещения, выступал за умеренные реформы в церкви. В 1917—1918 годах был членом Поместного собора (от московского епархиального съезда), на котором работал в отделах богослужения и преподавания богословия в высших учебных заведениях. В 1924 году включён в состав Высшего Церковного совета при Патриархе Тихоне (фактически этот орган не функционировал).

Аресты и пребывание в тюрьмах

В ночь с 16 на 17 августа 1922 года был арестован и заключен во Внутреннюю тюрьму ГПУ. Обвинён в организации в Петровской сельскохозяйственной академии кружков христианской молодёжи, «в использовании своего положения священнослужителя с целью контрреволюционной агитации во время проповедей в храме и в частном быту». 22 августа коллегия ГПУ постановила выслать его за границу и на время подготовки к отъезду освободить из тюрьмы. Но уже 23 августа он был вновь арестован, заключён в Таганскую тюрьму и обвинён в том, что «в период изъятия церковных ценностей оглашал в церкви с амвона во время богослужения послание бывшего Патриарха Тихона, призывающее к сопротивлению изъятию церковных ценностей». На процессе, проходившем в Московском революционном трибунале в ноябре-декабре 1922, виновным себя не признал. Приговорён к трём годам тюремного заключения, но 17 января 1923 года постановлением ВЦИК был освобождён.

28 января 1933 года был вновь арестован и заключён в Бутырскую тюрьму; обвинён в том, что участвовал в собраниях для бесед на религиозные темы, на которых вёл антисоветскую пропаганду — речь шла всё о тех же кружках начала 1920-х годов. Виновным себя не признал, но 15 марта 1933 года Особое совещание при коллегии ОГПУ приговорило его к трём годам ссылки в Вологду. Однако уже 4 апреля он был освобождён из тюрьмы.

Последний арест и мученическая кончина

22 января 1938 года арестован и заключён в Таганскую тюрьму в Москве. Обвинён в том, что в кругу своих единомышленников говорил: «Никогда ещё в истории так не страдал наш русский народ, как сейчас. Но что делать? Наш русский народ — православный богоносец. Придет время, он покажет свою силу и свергнет безбожное иго силой Божией». 14 февраля Тройка НКВД приговорила его к расстрелу. Был расстрелян и погребён в общей могиле на полигоне Бутово под Москвой.

Прославлен в сонме новомучеников Российских на юбилейном Архиерейском соборе Русской православной церкви в августе 2000 года.

Труды

• О именуемом Феодоритовом слове (1894).
• Проконсул Сергий Павел и волхв Вариисус (Деян. XIII. 6-12) // «Вера и разум». — 1898. — Т. 1. — Ч. 2.
• Первое путешествие св. апостола Павла с проповедью Евангелия. Опыт историко-экзегетического исследования. — Сергиев Посад, 1900.
• К вопросу о разработке священно-исторического материала для жизнеописания св. ап. Павла // «Богословский вестник». — 1899. — № 12.
• Человечество Христа Спасителя и Его значение в нашей духовной жизни. — Сергиев Посад, 1913.

Литература

• Волков В. А., Куликова М. В., Логинов В. С. Московские профессора XVIII — начала XX веков. Гуманитарные и общественные науки. — М.: Янус-К, 2006. — С. 20—21. — 300 с. — 2000 экз. — ISBN 5—8037—0318—4.

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?4_3318 Биография]
• [www.krotov.info/history/20/1930/golubzov.htm#n59 Биография]

Отрывок, характеризующий Артоболевский, Иван Алексеевич

– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.