Бернадот, Фольке

Фольке Бернадо́т
швед. Folke Bernadotte af Wisborg
Род деятельности:	шведский общественный деятель
Дата рождения:	2 января 1895(1895-01-02)
Место рождения:	Стокгольм, Швеция
Гражданство:	Швеция Швеция
Дата смерти:	17 сентября 1948(1948-09-17) (53 года)
Место смерти:	Западный Иерусалим, фактически Израиль
Награды и премии:	</div> </td></tr> </table> Фольке Бернадо́т, граф Висбо́ргский (швед. Folke Bernadotte af Wisborg; 2 января 1895, Стокгольм — 17 сентября 1948, Иерусалим) — шведский дипломат, общественный деятель, один из руководителей Международного комитета Красного Креста, спаситель евреев, заключенных лагерей смерти во времена Второй мировой войны. Представитель боковой ветви шведской королевской династии Бернадотов, утратившей право на престолонаследие. Племянник короля Густава V, крестный отец ныне правящего короля Швеции Карла XVI Густава. Биография Родителями Фольке были принц Оскар Карл Август (1859—1953), второй сын короля Оскара II, и придворная дама Эбба Мунк (Ebba Munck af Fulkila). Так как брак, заключённый 15 марта 1888 года, являлся морганатическим, принц Оскар был вынужден отказаться от прав на шведский престол и от династических титулов принца Шведского и герцога Готландского. С этого момента Оскар и Эбба именовались принц и принцесса Бернадот. В 1892 году дядя принца Оскара, Великий герцог Люксембургский Адольф пожаловал им титул графов Висборгских. У Оскара и Эббы родилось 5 детей. Фольке был младшим ребёнком в семье. Посещал школу в Стокгольме, после окончания которой поступил в Военную академию Карлсберг. В 1915 году сдал экзамен на офицерский чин и начал службу в королевской конной гвардии, дослужившись к 1930 году до чина майора. В 1933 году представлял Швецию на Всемирной выставке в Чикаго. В 1939—1940 годах служил главным уполномоченным от Швеции на Всемирной выставке в Нью-Йорке. Длительное время был связан с шведской организацией бой-скаутов и в 1937 году возглавил эту организацию. После начала Второй мировой войны принимал меры для обучения скаутов мерам противовоздушной обороны и в качестве медицинских помощников. Деятельность в Красном Кресте В 1943 году граф Фольке Бернадот стал вице-президентом шведского отделения Красного Креста. Занимая эту должность, граф участвовал в переговорах с одним из главных военных и политических функционеров Третьего рейха Генрихом Гиммлером, в результате которых на определённых условиях миссионеру удалось выговорить сохранение жизни тридцати тысячам заключённых разной национальности. Граф действовал по распоряжению шведского отделения Красного Креста. В обмен на жизнь заключённых шведская сторона пошла на такие, например, уступки как разрешение использовать территорию Швеции для транспортировки военных частей и продовольственных грузов в соседние государства. Освобождённых заключённых на территории Швеции кормили и отправляли на родину. Участие в переговорах с Гиммлером В 1945 году, незадолго до окончания войны, рейхсминистр внутренних дел гитлеровской Германии, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер попытался использовать графа Бернадота в своих целях. «Верный Генрих» наладил связь с представителями союзников и планировал наделить графа посредническими функциями при организации сепаратных переговоров. Между Бернадотом и Гиммлером состоялось несколько встреч. Одной из наиболее актуальных тем для обсуждения стала возможность передачи концентрационных лагерей под опеку Международного Красного Креста, а также была затронута тема освобождения женщин из Равенсбрюка. Двойная позиция Гиммлера не могла не сказаться на ходе и темпе ведения переговоров: рейхсминистр всё ещё пытался сохранять преданность фюреру, но в то же время не терял надежды на выход на самого Эйзенхауэра. Гиммлер сделал предложение англичанам и американцам о капитуляции Германии и получил от них ответ, что они будут согласны вести переговоры, если к этому привлекут третьего партнёра - СССР. Это было для Гиммлера совершенно неприемлемо. Тем более на освобождение польских женщин из Равенсбрюка должна была последовать санкция Гитлера, без которой освобождение не могло состояться. В итоге через несколько дней, 27 апреля, Бернадот сообщил, что «половинчатая» капитуляция ни в коей мере не может устроить союзников. Вскоре после ультимативного заявления графа произошло разоблачение сепаратных контактов рейхсминистра. 28 апреля Гитлеру принесли сводку радиоперехвата, согласно которой агентство «Рейтер» и Стокгольмское радио сообщали о переговорах Гиммлера с западными союзниками и о его предложении о капитуляции. После этого, обвинив Гиммлера в измене, Гитлер снял его со всех постов. Миссия по спасению заключённых Тем не менее, заручившись согласием гитлеровской Германии, а также не без ведома союзников, графу Бернадоту удалось организовать спасение заключённых посредством их транспортировки в так называемых «Белых автобусах», которые были отмечены знаком Международного комитета Красного Креста — с целью избежать ненужных жертв при бомбардировках. Несмотря на подобную меру предосторожности, без потерь обойтись не удалось — во время бомбардировок союзников погибли 16 освобождённых узников. До капитуляции вермахта было вывезено более 15 000 человек, после официального подписания акта капитуляции Германии были перевезены ещё 10,000. Считается, что эта операция по вывозу узников концентрационных лагерей на территорию Шведского королевства стала самой крупной в истории. В общей сложности она заняла 3 месяца — с марта по май 1945 года. Операция по спасению узников была увековечена в национальном мемориале холокоста «Яд ва-Шем», который находится в Иерусалиме. Также в экспозиции музея представлен один из «белых автобусов», который использовался для выполнения миссии. В 2008 году в Израиле инициировали бурную дискуссию по поводу необходимости поименовать графа Фольке Бернадота в числе других Праведников мира. Этот титул получили 22 000 неевреев из 44 стран мира. Титул Праведника мира присуждается лицам, внесшим свой вклад в спасение еврейского населения от Холокоста. В настоящее время на имя графа Бернадота в Яд ва-Шем заведена специальная папка, однако до недавних пор вопрос о включении миссионера-спасителя в число «Праведников мира» всерьёз не рассматривался. Историк Хью Тревор-Ропер утверждал в своей книге,[уточнить] что во время контактов между Бернадотом и Гиммлером, последний предложил перевезти десятки тысяч евреев в Швецию. Бернадот не согласился, написав в ответном письме от 13 марта 1945 года: «Моё и твое отношение к евреям одинаково». Деятельность на посту посредника ООН Принятие ноябрьской резолюции 1947 Далее карьера Фольке Бернадота достигла своего пика. По окончании войны шведский аристократ, потомок маршала Жана Батиста Жюля Бернадота стал в 1946 году президентом шведского Красного Креста. Уже в следующем, 1947 году, были созданы предпосылки для будущего затяжного арабо-израильского конфликта, длящегося и по сей день. Британская сторона отказалась от мандата на Палестину, мотивировав это невозможностью урегулирования противоречий между арабами и евреями. 29 ноября 1947 года Организация Объединенных Наций приняла Резолюцию 181 по разделу подмандатной Палестины. Таким образом, на месте подмандатной Палестины должны были появиться два новых государства — арабское и еврейское. Во избежание конфликтов по поводу спорного Иерусалима, в резолюции было рекомендовано особый его статус: он объявлялся международным городом под эгидой ООН. Руководство еврейского ишува Палестины приняло план ООН, однако он был категорически отвергнут арабским миром в лице Лиги арабских государств и Верховного арабского комитета. После провозглашения государственной независимости Израиля 14 мая 1948 года арабы объявили новопровозглашённому государству войну. Начало первой арабо-израильской войны подтолкнуло Генеральную Ассамблею ООН утвердить должность посредника ООН, на которую был назначен граф Фольке Бернадот. Планы Бернадота по урегулированию Арабо-израильского конфликта Его назначение произошло на следующий день после начала войны. Благодаря активным посредническим усилиям Бернадота, 29 мая было достигнуто соглашение о прекращении огня сроком на четыре недели, которое вступало в силу с 11 июня. Непосредственную роль в процессе достижения перемирия сыграл Фольке Бернадот. Как куратор миротворческой миссии, граф настаивал на запрете на ввоз вооружения на территории конфликтующих государств. Вместе с тем он лоббировал начало окончательных мирных переговоров в период, когда действовало соглашение о прекращении огня. Еврейская сторона воспротивилась одному из пунктов плана Бернадота, согласно которому вводился запрет на въезд в страну людей, достигших призывного возраста. Тем не менее, по мнению экспертов, достигнутое перемирие сыграло на руку Израилю, который приступил к работе по увеличению численности армии и реформированию вооружения. В конце концов граф Бернадот 27 июня 1948 года представил на обсуждение компромиссный план, по которому территория Палестины, так и не ставшая суверенной, подлежала управлению, которое бы осуществляли совместно Израиль и Трансиордания. План, в частности, содержал отказ от интернационализации Иерусалима и включение его в состав расширенной Трансиордании. Бернадот усиленно акцентировал внимание на проблеме беженцев, которые были вынуждены бежать из районов, оккупированных израильскими войсками, считая, что этот факт подрывает усилия по достижению долговременного мира. 15 июля 1948 года представитель Украины в Совете Безопасности ООН, выступавший от лица СССР, подверг уничижительной критике план Бернадота, который по его мнению вступал в противоречие принципам ноябрьской резолюции 1947 года. План был охарактеризован как «имеющий намерение уничтожить государство Израиль». Он мало устраивал еврейскую сторону, так как ущемлял её права в отношении территории. Арабская же сторона ставила перед собой цель добиться полной ликвидации государственности Израиля, не соглашаясь на частичные уступки. В результате, стороны отвергли предложение Бернадота. Однако ещё 7 июля большинством в СБ ООН была принята резолюция о продлении перемирия на срок, установить который был уполномочен сам Совет Безопасности. После длительных консультаций с Ф. Бернадотом, военные действия были возобновлены после 9 июля — в день, когда истекал срок первоначального соглашения. Окончательно стороны прервали боевые действия только 18 июля того же года. Бернадот ставил перед собой цель добиться решения по самым наболевшим и неразрешимым вопросам, провоцировавшим конфликт, который, казалось бы, был обречен на то, чтобы быть законсервированным в латентной фазе, периодически обостряясь и вновь затухая. Бернадоту виделись три краеугольных камня, на которых базировался конфликт: проблема палестинских беженцев, потерявших свои дома, проблема границ (пожалуй, наиболее острая и противоречивая), и проблема неустановленного статуса Иерусалима. Можно сделать вывод, что именно последний пункт стоил дипломату жизни. Первоначально Бернадот планировал оставить Иерусалим под управлением арабов, чем вызвал откровенное негодование Израиля, а затем, в последующих редакциях своего доклада, как уже было сказано выше, предоставил Иерусалиму статус города под международным контролем. 16 сентября, за день до убийства, Бернадот выступил с окончательным вариантом доклада, в котором высказал идею международного города. В частности, согласно плану, озвученному в докладе, большая часть пустыни Негев переходила арабам, а израильской стороне в качестве символической компенсации доставался участок Западной Галилеи. Исследователи признают, что в докладе ощущалось сильное влияние американской стороны. Убийство 17 сентября 1948 года Бернадот в процессии из трёх автомобилей выехал на узкую дорогу, ведущую из Катамона, занятого армией Израиля, к Рехавии, в которой располагался дом военного губернатора Иерусалима. Израильский военный джип стал поперек дороги, чтобы остановить продвигающуюся колонну. Три молодых солдата в форме израильской армии приблизились к машине, ехавшей во главе эскорта, чтобы проверить документы находившихся в ней людей. Неожиданно ещё один солдат подбежал к «крайслеру», в котором находился Бернадот, и, просунув в окно автомобиля дуло немецкого ручного пулемета, в упор расстрелял графа Бернадота, всадив в него 6 пуль. Ещё 18 досталось сидевшему рядом полковнику Андре Серо, сопровождавшему посредника ООН и выполнявшего миссию обозревателя. Поднялась паника, было приказано срочно добираться до больницы, однако жертва покушения скончалась по пути, не приходя в сознание. Расследование покушения началось через 24 часа. По предположению многих историков, прямыми организаторами и исполнителями убийства были боевики еврейской подпольной группировки «Лехи». Через некоторое время после террористического акта по обвинению в его совершении был задержан один из руководителей «Лехи» Натан Елин-Мор. Вскоре обвиняемые в убийстве дипломата были отпущены на свободу. Современная оценка Убийство Фольке Бернадота является одним из самых загадочных — во многом из-за того, что на данный момент невозможно с точностью указать на тех, кто курировал реализацию этого плана. Много кривотолков вызывает непонятная реакция израильских властей, последовавшая на покушение. Признание того факта, что убийство было совершено членами организации «Лехи», переодевшимися в солдат израильской армии, последовало только через 30 лет. Однако 17 сентября 2008 года в Иерусалиме, Стокгольме и Нью-Йорке прошли памятные мероприятия, посвящённые шестидесятой годовщине этого политического убийства. Именем Бернадота был назван один из лесов, посаженных в Израиле Еврейским национальным фондом. Критика Существует также мнение историков о том, что роль Фольке Бернадота, как спасителя евреев, является чрезмерно преувеличенной. Переговоры о вывозе всех скандинавских заключенных из концлагерей Германии с Гиммлером провел его личный врач, шведский подданный Феликс Керстен. Соглашение об этом было заключено между Керстеном и Гиммлером еще 8 декабря 1944 года, причем заключено письменно. Далее Керстену удалось убедить Гиммлера освободить не только скандинавских заключенных, но и поляков, французов, евреев т.д. Всех, кому гарантировалось убежище в Швеции. Согласно Керстену, Бернадот выступил лишь в роли исполнителя договоренностей, что не помешало ему после войны преувеличить свою роль спасителя, и отказывая в таковой Керстену. Решающую роль Керстена в переговорах, равно как и чисто исполнительскую роль Бернадота подтверждали и многочисленные комиссии, например, под руководством голландского профессора Постхумуса, являвшегося после войны директором Института военной документации Нидерландов. Профессор Постхумус выступил в 1949 году с докладом, в котором убедительно, на основе многочисленных документов, доказал, что граф Бернадот не играл существенной роли в спасении евреев, заслуга эта принадлежит доктору Феликсу Керстену. См. предисловие британского историка Хью Тревора-Ропера к книге Феликса Керстена «Пять лет рядом с Гиммлером» и другие источники. Семья 1 декабря 1928 года в Нью-Йорке граф Фольке Бернадот женился на американке Эстель Мэнвилл (Estelle Romaine Manville, 1904—1984). У них родилось четверо детей: Густаф Эдуард (Gustaf Edward, 30 января 1930 — 2 февраля 1936) Фольке (Folke, род. 8 февраля 1931), имеет 4 детей и 8 внуков Фридрих Оскар (Fredrik Oscar, 10 января 1934 — 20 августа 1934) Бертиль Оскар (Bertil Oscar, род. 6 октября 1935), имеет 3 детей Напишите отзыв о статье "Бернадот, Фольке" Примечания Ссылки На Викискладе есть медиафайлы по теме Фольке Бернадот [www.eleven.co.il/article/10564 Бернадот Фольке] — статья из Электронной еврейской энциклопедии

Отрывок, характеризующий Бернадот, Фольке

Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!