Ворт, Адам

Адам Ворт
англ. Adam Worth
Дата рождения:	1844(1844)
Место рождения:	Пруссия
Дата смерти:	8 января 1902(1902-01-08)
Место смерти:	Лондон
Принадлежность:	США США
Работа:	клерк в универмаге
Преступления
Преступления:	грабежи, кражи (из банков, ломбардов)
Период совершения:	1865—1897
Регион совершения:	США, Великобритания, Южная Африка, Бельгия
Дата ареста:	5 октября 1892
Признан виновным в:	грабеже
Наказание:	7 лет тюрьмы

Адам Ворт (англ. Adam Worth; 1844, Пруссия — 8 января 1902, Лондон) — американский преступник XIX века. Детектив Скотланд-Ярда Роберт Андерсон назвал его «Наполеоном преступного мира», и он обычно упоминается как «Наполеон преступлений».

Ранняя жизнь

Адам Ворт родился в бедной еврейской семье в Германии. Его настоящая фамилия была «Верт». Когда ему было пять лет, его семья переехала в Кембридж, штат Массачусетс, в Соединённые Штаты Америки, где его отец стал портным. В 1854 году он сбежал из дома и переехал сначала в Бостон, а затем, в 1860 году, — в Нью-Йорк. Он работал клерком в универмаге в течение одного месяца.

Когда началась Гражданская война, Ворту было 17 лет. Он солгал о своём возрасте и был зачислен в армию Союза. Ворт служил во 2-й Нью-Йоркской батарее тяжёлой артиллерии L (позже названной 34-й Нью-Йоркской батареей) и получил звание сержанта через два месяца. Он был ранен во Втором сражении при Булл-Ране 30 августа 1862 года и был отправлен по морю в Джорджтаунский госпиталь в Вашингтон (округ Колумбия). В госпитале он узнал, что он был указан в списках как «погиб в бою», и после выздоровления покинул его.

Преступная карьера

Ворт стал «наёмным прыгуном»: он начал присоединяться к различным полкам под вымышленными именами, получал свою плату, выполнял небольшую работу, а затем дезертировал. Когда Национальное детективное агентство Пинкертона начало отслеживать его, как и многих других, использующих подобные методы, он бежал в Нью-Йорк и затем в Портсмут.

После войны Ворт стал карманником в Нью-Йорке. Со временем он основал свою собственную банду воров-карманников, а затем приступил к организации грабежей и краж. Когда он был пойман за кражу денег из сейфа фургона компании Adam Express, он был приговорён к трём годам лишения свободы в тюрьме Синг-Синг, но бежал через пару недель и возобновил свою преступную карьеру.

Ворт начал работать на известную в криминальных кругах женщину-авторитета и автора преступных схем Фредерику «Марм» («Учительница») Мандельбаум. С её помощью около 1866 года он начал заниматься ограблениями банков и магазинов, в конце концов перейдя к планированию своих собственных краж. В 1869 году он помог Мандельбаум вытащить медвежатника Чарли Булларда из тюрьмы в Уайт-Плейнс через туннель.

Вместе с Буллардом Ворт ограбил хранилище Бойлстонского Национального банка в Бостоне 20 ноября 1869 года — опять же через туннель, на этот раз из соседнего магазина. Банк предупредил сыщиков Пинкертона, которые отследили партию ящиков, которые Уорт и Буллард использовали для переправки добычи в Нью-Йорк. Ворт решил переехать в Европу вместе с Буллардом.

Действия в Европе

Буллард и Ворт сначала отправились в Ливерпуль. Буллард взял имя «Чарльз Х. Уэллс», нефтяник из Техаса. Ворт прикинулся финансистом по имени «Генри Джадсон Рэймонд» — имя, которое он будет использовать в течение многих лет после этого. Они начали соревноваться за благосклонность барменши по имени Китти Флинн, которая в конце концов узнала их истинные личности. Она стала женой Булларда, но Ворт при этом отнюдь не впал в её немилость. В октябре 1870 года Китти родила дочь, Люси Аделайн, а семь лет спустя — вторую дочь по имени Кэтрин Луиза. Отцовство этих двух девочек остаётся дискуссионным вопросом. Вполне возможно, что Китти сама не знала, кто был их отцом, но Буллард и Ворт оба предъявляли права на каждого ребёнка. Уильям Пинкертон считал, что обе дочери Китти были от Адама Ворта.

Когда Булларды отправились в свадебное путешествие, Ворт начал грабить местные ломбарды. Он разделил добычу с Буллардом и Флинн, когда они вернулись, и вместе троица переехала в Париж в 1871 году.

В Париже полиция находилась в дезорганизации после событий Парижской Коммуны. Ворт и его подельники основали «Американский бар», ресторан и бар на первом этаже и зал азартных игр на верхнем этаже. Поскольку азартные игры были незаконными, игровые столы были построены таким образом, что они могли в любой момент быть сложены внутрь стен и пола. С лестницы раздавался звонок, который предупреждал клиентов, прежде чем полицейские ворвутся. Ворт создал новую банду преступников, некоторые из соучастников были его старыми товарищами из Нью-Йорка.

Когда Алан Пинкертон, основатель Детективного агентства Пинкертона, побывал в этом месте в 1873 году, Ворт узнал его. Позднее парижская полиция совершила рейды на место несколько раз, и Ворт и Булларды решили отказаться от ресторана. Ворт использовал это место в последний раз, чтобы обмануть алмазных дилеров, и троица затем переехала в Лондон.

Действия в Лондоне

В Англии Уорт и его подельники купили Уэст-Лодж на Кэпхэм-Коммон (особняк в георгианском стиле на юге Лондона). Он также арендовал квартиру в Мэйфере и примкнул к высшему обществу. Он сформировал свою собственную преступную сеть и организовывал крупные грабежи и кражи через нескольких посредников. Те, кто участвовал в его схемах, никогда не знали его имени. Он настаивал на том, что его подчинённые не должны применять насилие.

В конце концов Скотланд-Ярд узнал о его сети, хотя они изначально были не в состоянии что-либо доказать. Инспектор Джон Шор сделал поимку Ворта целью своей жизни.

Всё начало идти не так, когда брат Ворта Джон был направлен обменять поддельный чек на деньги в Париже, — он был арестован и выдан в Англию; Ворту удалось вытащить его и добиться, чтобы его отправили обратно в США. Четверо из его бандитов были арестованы в Стамбуле за распространение поддельных чеков, и ему пришлось потратить значительную сумму денег, чтобы подкупить судей и полицию. Буллард стал более склонен к насилию, так как его алкоголизм прогрессировал, и он в конце концов уехал в Нью-Йорк вскоре после Китти.

В 1876 году Ворт лично украл недавно вновь обнаруженную картину Томаса Гейнсборо с портретом Джорджианы Кавендиш, герцогини Девонширской, из галереи Лондона «Агню и сыновья» с помощью двух помощников. Он взял картину себе и не пытался её продать. Двое участвовавших в грабеже, Джинка Филлипс и Маленький Джо, потеряли терпение. Филлипс попытался заставить его рассказать о воровстве в присутствии осведомителя полиции, и Ворт быстро выгнал его. Ворт дал немного денег Джо для возвращения в США, где он пытался ограбить компанию Union Trust, был арестован и был допрошен Пинкертоном. Они предупредили Скотланд-Ярд, но всё ещё не могли ничего доказать.

Ворт хранил картину у себя даже тогда, когда путешествовал и организовывал новые схемы и грабежи. В конце концов он решил отправиться в Южную Африку, где украл на 500000 долларов необработанных алмазов. Вернувшись в Лондон, он основал компанию Wynert & Company, которая продавала алмазы по более низкой цене, чем конкуренты.

В 1880-х годах Ворт женился на Луизе Маргарет Больжан, используя имя Генри Реймонд, и у них родились сын Генри и дочь Беатрис. Возможно, его жена не знала о его реальной личности. Он контрабандно переправил картину в США и оставил её там.

Ошибка и арест

В 1892 году Ворт решил посетить Бельгию, где Буллард находился в тюрьме. Тот работал с Макс Шинбурном, соперником Ворта, когда бельгийская полиция захватила их обоих. В Бельгии он услышал, что Буллард недавно умер.

5 октября Ворт организовал ограбление кареты доставки денег в Льеже с двумя подследственными партнёрами, одним из которых был американец Джонни Кертин. Грабёж был организован плохо, и полиция захватила его на месте. Двое других бандитов скрылись.

В тюрьме Ворт отказался назвать себя, и бельгийская полиция навела справки за рубежом. Нью-йоркская полиция и Скотланд-Ярд опознали его как Ворта, хотя Пинкертон не сказал ничего. Макс Шибурн, находившийся в бельгийской тюрьме, рассказал полиции всё, что знал. В тюрьме Ворт ничего не слышал о своей семье в Лондоне, но получил письмо от Китти Флинн, которая предложила финансировать его защиту.

Суд над Вортом состоялся 20 марта 1893 года. Прокурор использовал все факты, что знал о Ворте. Ворт категорически отрицал, что имел что-либо общее с различными приписываемыми ему преступлениями, заявив, что последний грабёж был глупым поступком, который он совершил из-за потребности в деньгах. Все другие обвинения, в том числе британских и американских полицейских, были просто слухами. Он утверждал, что его богатство нажито на законных азартных играх. В конце концов Ворт был приговорён к семи годам за грабёж и был отправлен в тюрьму города Лёвена.

Во время первого года в тюрьме Шибурн нанял других заключённых, чтобы избивать Ворта. Позже Ворт слышал, что Джонни Кертин, который должен был позаботиться о его жене, соблазнил и бросил её. Она сошла с ума и попала в психиатрическую лечебницу. Дети находились под присмотром его брата Джона в Соединённых Штатах.

Освобождение и последние годы

Ворт был досрочно освобождён за примерное поведение в 1897 году. Он вернулся в Лондон и украл 4000 фунтов стерлингов из магазина алмазов, чтобы получить средства к существованию. Когда он навестил свою жену, она едва узнала его. Он отправился в Нью-Йорк и встретился со своими детьми. Потом он встретился с Уильямом Пинкертоном, которому он описывал события своей жизни в мельчайших подробностях. Рукопись, которую Пинкертон написал после ухода Ворта, до сих пор сохранилась в архивах детективного агентства Пинкертона в Ван-Найс, штат Калифорния.

Через Пинкертона Ворт организовал возвращение портрета герцогини Девонширской галерее «Агню и сыновья» в обмен на 25000 долларов. Портрет был обменян на деньги в Чикаго 28 марта 1901 года. Ворт вернулся в Лондон со своими детьми и провёл остаток своей жизни с ними. Его сын, воспользовавшись соглашением между отцом и Аланом Пинкертоном, стал детективом в агентстве Пинкертона.

Адам Ворт умер 8 января 1902 года. Он похоронен на кладбище Хайгейт на участке для нищих под именем «Генри Дж. Раймонд». Небольшой надгробный памятник был воздвигнут на его могиле в 1997 году еврейским Американским обществом охраны памятников истории.

В культуре

Считается, что Адам Ворт послужил прототипом для образа профессора Мориарти, героя произведений Артура Конан-Дойля о Шерлоке Холмсе.

Отрывок, характеризующий Ворт, Адам

Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.