Дмитриев, Лев Александрович
Поделись знанием:
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.
Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.
Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.
Тот идеал славы и величия, состоящий в том, чтобы не только ничего не считать для себя дурным, но гордиться всяким своим преступлением, приписывая ему непонятное сверхъестественное значение, – этот идеал, долженствующий руководить этим человеком и связанными с ним людьми, на просторе вырабатывается в Африке. Все, что он ни делает, удается ему. Чума не пристает к нему. Жестокость убийства пленных не ставится ему в вину. Ребячески неосторожный, беспричинный и неблагородный отъезд его из Африки, от товарищей в беде, ставится ему в заслугу, и опять неприятельский флот два раза упускает его. В то время как он, уже совершенно одурманенный совершенными им счастливыми преступлениями, готовый для своей роли, без всякой цели приезжает в Париж, то разложение республиканского правительства, которое могло погубить его год тому назад, теперь дошло до крайней степени, и присутствие его, свежего от партий человека, теперь только может возвысить его.
Он не имеет никакого плана; он всего боится; но партии ухватываются за него и требуют его участия.
Он один, с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи, – он один может оправдать то, что имеет совершиться.
Он нужен для того места, которое ожидает его, и потому, почти независимо от его воли и несмотря на его нерешительность, на отсутствие плана, на все ошибки, которые он делает, он втягивается в заговор, имеющий целью овладение властью, и заговор увенчивается успехом.
Его вталкивают в заседание правителей. Испуганный, он хочет бежать, считая себя погибшим; притворяется, что падает в обморок; говорит бессмысленные вещи, которые должны бы погубить его. Но правители Франции, прежде сметливые и гордые, теперь, чувствуя, что роль их сыграна, смущены еще более, чем он, говорят не те слова, которые им нужно бы было говорить, для того чтоб удержать власть и погубить его.
Случайность, миллионы случайностей дают ему власть, и все люди, как бы сговорившись, содействуют утверждению этой власти. Случайности делают характеры тогдашних правителей Франции, подчиняющимися ему; случайности делают характер Павла I, признающего его власть; случайность делает против него заговор, не только не вредящий ему, но утверждающий его власть. Случайность посылает ему в руки Энгиенского и нечаянно заставляет его убить, тем самым, сильнее всех других средств, убеждая толпу, что он имеет право, так как он имеет силу. Случайность делает то, что он напрягает все силы на экспедицию в Англию, которая, очевидно, погубила бы его, и никогда не исполняет этого намерения, а нечаянно нападает на Мака с австрийцами, которые сдаются без сражения. Случайность и гениальность дают ему победу под Аустерлицем, и случайно все люди, не только французы, но и вся Европа, за исключением Англии, которая и не примет участия в имеющих совершиться событиях, все люди, несмотря на прежний ужас и отвращение к его преступлениям, теперь признают за ним его власть, название, которое он себе дал, и его идеал величия и славы, который кажется всем чем то прекрасным и разумным.
Как бы примериваясь и приготовляясь к предстоящему движению, силы запада несколько раз в 1805 м, 6 м, 7 м, 9 м году стремятся на восток, крепчая и нарастая. В 1811 м году группа людей, сложившаяся во Франции, сливается в одну огромную группу с серединными народами. Вместе с увеличивающейся группой людей дальше развивается сила оправдания человека, стоящего во главе движения. В десятилетний приготовительный период времени, предшествующий большому движению, человек этот сводится со всеми коронованными лицами Европы. Разоблаченные владыки мира не могут противопоставить наполеоновскому идеалу славы и величия, не имеющего смысла, никакого разумного идеала. Один перед другим, они стремятся показать ему свое ничтожество. Король прусский посылает свою жену заискивать милости великого человека; император Австрии считает за милость то, что человек этот принимает в свое ложе дочь кесарей; папа, блюститель святыни народов, служит своей религией возвышению великого человека. Не столько сам Наполеон приготовляет себя для исполнения своей роли, сколько все окружающее готовит его к принятию на себя всей ответственности того, что совершается и имеет совершиться. Нет поступка, нет злодеяния или мелочного обмана, который бы он совершил и который тотчас же в устах его окружающих не отразился бы в форме великого деяния. Лучший праздник, который могут придумать для него германцы, – это празднование Иены и Ауерштета. Не только он велик, но велики его предки, его братья, его пасынки, зятья. Все совершается для того, чтобы лишить его последней силы разума и приготовить к его страшной роли. И когда он готов, готовы и силы.
Нашествие стремится на восток, достигает конечной цели – Москвы. Столица взята; русское войско более уничтожено, чем когда нибудь были уничтожены неприятельские войска в прежних войнах от Аустерлица до Ваграма. Но вдруг вместо тех случайностей и гениальности, которые так последовательно вели его до сих пор непрерывным рядом успехов к предназначенной цели, является бесчисленное количество обратных случайностей, от насморка в Бородине до морозов и искры, зажегшей Москву; и вместо гениальности являются глупость и подлость, не имеющие примеров.
Нашествие бежит, возвращается назад, опять бежит, и все случайности постоянно теперь уже не за, а против него.
Совершается противодвижение с востока на запад с замечательным сходством с предшествовавшим движением с запада на восток. Те же попытки движения с востока на запад в 1805 – 1807 – 1809 годах предшествуют большому движению; то же сцепление и группу огромных размеров; то же приставание серединных народов к движению; то же колебание в середине пути и та же быстрота по мере приближения к цели.
Париж – крайняя цель достигнута. Наполеоновское правительство и войска разрушены. Сам Наполеон не имеет больше смысла; все действия его очевидно жалки и гадки; но опять совершается необъяснимая случайность: союзники ненавидят Наполеона, в котором они видят причину своих бедствий; лишенный силы и власти, изобличенный в злодействах и коварствах, он бы должен был представляться им таким, каким он представлялся им десять лет тому назад и год после, – разбойником вне закона. Но по какой то странной случайности никто не видит этого. Роль его еще не кончена. Человека, которого десять лет тому назад и год после считали разбойником вне закона, посылают в два дня переезда от Франции на остров, отдаваемый ему во владение с гвардией и миллионами, которые платят ему за что то.
Движение народов начинает укладываться в свои берега. Волны большого движения отхлынули, и на затихшем море образуются круги, по которым носятся дипломаты, воображая, что именно они производят затишье движения.
Но затихшее море вдруг поднимается. Дипломатам кажется, что они, их несогласия, причиной этого нового напора сил; они ждут войны между своими государями; положение им кажется неразрешимым. Но волна, подъем которой они чувствуют, несется не оттуда, откуда они ждут ее. Поднимается та же волна, с той же исходной точки движения – Парижа. Совершается последний отплеск движения с запада; отплеск, который должен разрешить кажущиеся неразрешимыми дипломатические затруднения и положить конец воинственному движению этого периода.
Человек, опустошивший Францию, один, без заговора, без солдат, приходит во Францию. Каждый сторож может взять его; но, по странной случайности, никто не только не берет, но все с восторгом встречают того человека, которого проклинали день тому назад и будут проклинать через месяц.
Человек этот нужен еще для оправдания последнего совокупного действия.
Действие совершено. Последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится.
И проходят несколько лет в том, что этот человек, в одиночестве на своем острове, играет сам перед собой жалкую комедию, мелочно интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им.
Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам.
– Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а Я двигал вас?
Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого.
Еще большую последовательность и необходимость представляет жизнь Александра I, того лица, которое стояло во главе противодвижения с востока на запад.
Что нужно для того человека, который бы, заслоняя других, стоял во главе этого движения с востока на запад?
Нужно чувство справедливости, участие к делам Европы, но отдаленное, не затемненное мелочными интересами; нужно преобладание высоты нравственной над сотоварищами – государями того времени; нужна кроткая и привлекательная личность; нужно личное оскорбление против Наполеона. И все это есть в Александре I; все это подготовлено бесчисленными так называемыми случайностями всей его прошедшей жизни: и воспитанием, и либеральными начинаниями, и окружающими советниками, и Аустерлицем, и Тильзитом, и Эрфуртом.
Во время народной войны лицо это бездействует, так как оно не нужно. Но как скоро является необходимость общей европейской войны, лицо это в данный момент является на свое место и, соединяя европейские народы, ведет их к цели.
Цель достигнута. После последней войны 1815 года Александр находится на вершине возможной человеческой власти. Как же он употребляет ее?
Александр I, умиротворитель Европы, человек, с молодых лет стремившийся только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшей властью и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, если бы имел власть, Александр I, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти, отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных людей и говорит только:
– «Не нам, не нам, а имени твоему!» Я человек тоже, как и вы; оставьте меня жить, как человека, и думать о своей душе и о боге.
Как солнце и каждый атом эфира есть шар, законченный в самом себе и вместе с тем только атом недоступного человеку по огромности целого, – так и каждая личность носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим.
Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль к приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.
Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.
Свадьба Наташи, вышедшей в 13 м году за Безухова, было последнее радостное событие в старой семье Ростовых. В тот же год граф Илья Андреевич умер, и, как это всегда бывает, со смертью его распалась старая семья.
События последнего года: пожар Москвы и бегство из нее, смерть князя Андрея и отчаяние Наташи, смерть Пети, горе графини – все это, как удар за ударом, падало на голову старого графа. Он, казалось, не понимал и чувствовал себя не в силах понять значение всех этих событий и, нравственно согнув свою старую голову, как будто ожидал и просил новых ударов, которые бы его покончили. Он казался то испуганным и растерянным, то неестественно оживленным и предприимчивым.
Свадьба Наташи на время заняла его своей внешней стороной. Он заказывал обеды, ужины и, видимо, хотел казаться веселым; но веселье его не сообщалось, как прежде, а, напротив, возбуждало сострадание в людях, знавших и любивших его.
После отъезда Пьера с женой он затих и стал жаловаться на тоску. Через несколько дней он заболел и слег в постель. С первых дней его болезни, несмотря на утешения докторов, он понял, что ему не вставать. Графиня, не раздеваясь, две недели провела в кресле у его изголовья. Всякий раз, как она давала ему лекарство, он, всхлипывая, молча целовал ее руку. В последний день он, рыдая, просил прощения у жены и заочно у сына за разорение именья – главную вину, которую он за собой чувствовал. Причастившись и особоровавшись, он тихо умер, и на другой день толпа знакомых, приехавших отдать последний долг покойнику, наполняла наемную квартиру Ростовых. Все эти знакомые, столько раз обедавшие и танцевавшие у него, столько раз смеявшиеся над ним, теперь все с одинаковым чувством внутреннего упрека и умиления, как бы оправдываясь перед кем то, говорили: «Да, там как бы то ни было, а прекрасжейший был человек. Таких людей нынче уж не встретишь… А у кого ж нет своих слабостей?..»
Именно в то время, когда дела графа так запутались, что нельзя было себе представить, чем это все кончится, если продолжится еще год, он неожиданно умер.
Николай был с русскими войсками в Париже, когда к нему пришло известие о смерти отца. Он тотчас же подал в отставку и, не дожидаясь ее, взял отпуск и приехал в Москву. Положение денежных дел через месяц после смерти графа совершенно обозначилось, удивив всех громадностию суммы разных мелких долгов, существования которых никто и не подозревал. Долгов было вдвое больше, чем имения.
Родные и друзья советовали Николаю отказаться от наследства. Но Николай в отказе от наследства видел выражение укора священной для него памяти отца и потому не хотел слышать об отказе и принял наследство с обязательством уплаты долгов.
Кредиторы, так долго молчавшие, будучи связаны при жизни графа тем неопределенным, но могучим влиянием, которое имела на них его распущенная доброта, вдруг все подали ко взысканию. Явилось, как это всегда бывает, соревнование – кто прежде получит, – и те самые люди, которые, как Митенька и другие, имели безденежные векселя – подарки, явились теперь самыми требовательными кредиторами. Николаю не давали ни срока, ни отдыха, и те, которые, по видимому, жалели старика, бывшего виновником их потери (если были потери), теперь безжалостно накинулись на очевидно невинного перед ними молодого наследника, добровольно взявшего на себя уплату.
Ни один из предполагаемых Николаем оборотов не удался; имение с молотка было продано за полцены, а половина долгов оставалась все таки не уплаченною. Николай взял предложенные ему зятем Безуховым тридцать тысяч для уплаты той части долгов, которые он признавал за денежные, настоящие долги. А чтобы за оставшиеся долги не быть посаженным в яму, чем ему угрожали кредиторы, он снова поступил на службу.
Ехать в армию, где он был на первой вакансии полкового командира, нельзя было потому, что мать теперь держалась за сына, как за последнюю приманку жизни; и потому, несмотря на нежелание оставаться в Москве в кругу людей, знавших его прежде, несмотря на свое отвращение к статской службе, он взял в Москве место по статской части и, сняв любимый им мундир, поселился с матерью и Соней на маленькой квартире, на Сивцевом Вражке.
Наташа и Пьер жили в это время в Петербурге, не имея ясного понятия о положении Николая. Николай, заняв у зятя деньги, старался скрыть от него свое бедственное положение. Положение Николая было особенно дурно потому, что своими тысячью двумястами рублями жалованья он не только должен был содержать себя, Соню и мать, но он должен был содержать мать так, чтобы она не замечала, что они бедны. Графиня не могла понять возможности жизни без привычных ей с детства условий роскоши и беспрестанно, не понимая того, как это трудно было для сына, требовала то экипажа, которого у них не было, чтобы послать за знакомой, то дорогого кушанья для себя и вина для сына, то денег, чтобы сделать подарок сюрприз Наташе, Соне и тому же Николаю.
Соня вела домашнее хозяйство, ухаживала за теткой, читала ей вслух, переносила ее капризы и затаенное нерасположение и помогала Николаю скрывать от старой графини то положение нужды, в котором они находились. Николай чувствовал себя в неоплатном долгу благодарности перед Соней за все, что она делала для его матери, восхищался ее терпением и преданностью, но старался отдаляться от нее.
Он в душе своей как будто упрекал ее за то, что она была слишком совершенна, и за то, что не в чем было упрекать ее. В ней было все, за что ценят людей; но было мало того, что бы заставило его любить ее. И он чувствовал, что чем больше он ценит, тем меньше любит ее. Он поймал ее на слове, в ее письме, которым она давала ему свободу, и теперь держал себя с нею так, как будто все то, что было между ними, уже давным давно забыто и ни в каком случае не может повториться.
Положение Николая становилось хуже и хуже. Мысль о том, чтобы откладывать из своего жалованья, оказалась мечтою. Он не только не откладывал, но, удовлетворяя требования матери, должал по мелочам. Выхода из его положения ему не представлялось никакого. Мысль о женитьбе на богатой наследнице, которую ему предлагали его родственницы, была ему противна. Другой выход из его положения – смерть матери – никогда не приходила ему в голову. Он ничего не желал, ни на что не надеялся; и в самой глубине души испытывал мрачное и строгое наслаждение в безропотном перенесении своего положения. Он старался избегать прежних знакомых с их соболезнованием и предложениями оскорбительной помощи, избегал всякого рассеяния и развлечения, даже дома ничем не занимался, кроме раскладывания карт с своей матерью, молчаливыми прогулками по комнате и курением трубки за трубкой. Он как будто старательно соблюдал в себе то мрачное настроение духа, в котором одном он чувствовал себя в состоянии переносить свое положение.
В начале зимы княжна Марья приехала в Москву. Из городских слухов она узнала о положении Ростовых и о том, как «сын жертвовал собой для матери», – так говорили в городе.
«Я и не ожидала от него другого», – говорила себе княжна Марья, чувствуя радостное подтверждение своей любви к нему. Вспоминая свои дружеские и почти родственные отношения ко всему семейству, она считала своей обязанностью ехать к ним. Но, вспоминая свои отношения к Николаю в Воронеже, она боялась этого. Сделав над собой большое усилие, она, однако, через несколько недель после своего приезда в город приехала к Ростовым.
Николай первый встретил ее, так как к графине можно было проходить только через его комнату. При первом взгляде на нее лицо Николая вместо выражения радости, которую ожидала увидать на нем княжна Марья, приняло невиданное прежде княжной выражение холодности, сухости и гордости. Николай спросил о ее здоровье, проводил к матери и, посидев минут пять, вышел из комнаты.
Когда княжна выходила от графини, Николай опять встретил ее и особенно торжественно и сухо проводил до передней. Он ни слова не ответил на ее замечания о здоровье графини. «Вам какое дело? Оставьте меня в покое», – говорил его взгляд.
– И что шляется? Чего ей нужно? Терпеть не могу этих барынь и все эти любезности! – сказал он вслух при Соне, видимо не в силах удерживать свою досаду, после того как карета княжны отъехала от дома.
– Ах, как можно так говорить, Nicolas! – сказала Соня, едва скрывая свою радость. – Она такая добрая, и maman так любит ее.
Николай ничего не отвечал и хотел бы вовсе не говорить больше о княжне. Но со времени ее посещения старая графиня всякий день по нескольку раз заговаривала о ней.
Графиня хвалила ее, требовала, чтобы сын съездил к ней, выражала желание видеть ее почаще, но вместе с тем всегда становилась не в духе, когда она о ней говорила.
Николай старался молчать, когда мать говорила о княжне, но молчание его раздражало графиню.
– Она очень достойная и прекрасная девушка, – говорила она, – и тебе надо к ней съездить. Все таки ты увидишь кого нибудь; а то тебе скука, я думаю, с нами.
– Да я нисколько не желаю, маменька.
– То хотел видеть, а теперь не желаю. Я тебя, мой милый, право, не понимаю. То тебе скучно, то ты вдруг никого не хочешь видеть.
– Да я не говорил, что мне скучно.
– Как же, ты сам сказал, что ты и видеть ее не желаешь. Она очень достойная девушка и всегда тебе нравилась; а теперь вдруг какие то резоны. Всё от меня скрывают.
– Да нисколько, маменька.
– Если б я тебя просила сделать что нибудь неприятное, а то я тебя прошу съездить отдать визит. Кажется, и учтивость требует… Я тебя просила и теперь больше не вмешиваюсь, когда у тебя тайны от матери.
– Да я поеду, если вы хотите.
– Мне все равно; я для тебя желаю.
Николай вздыхал, кусая усы, и раскладывал карты, стараясь отвлечь внимание матери на другой предмет.
На другой, на третий и на четвертый день повторялся тот же и тот же разговор.
После своего посещения Ростовых и того неожиданного, холодного приема, сделанного ей Николаем, княжна Марья призналась себе, что она была права, не желая ехать первая к Ростовым.
«Я ничего и не ожидала другого, – говорила она себе, призывая на помощь свою гордость. – Мне нет никакого дела до него, и я только хотела видеть старушку, которая была всегда добра ко мне и которой я многим обязана».
Но она не могла успокоиться этими рассуждениями: чувство, похожее на раскаяние, мучило ее, когда она вспоминала свое посещение. Несмотря на то, что она твердо решилась не ездить больше к Ростовым и забыть все это, она чувствовала себя беспрестанно в неопределенном положении. И когда она спрашивала себя, что же такое было то, что мучило ее, она должна была признаваться, что это были ее отношения к Ростову. Его холодный, учтивый тон не вытекал из его чувства к ней (она это знала), а тон этот прикрывал что то. Это что то ей надо было разъяснить; и до тех пор она чувствовала, что не могла быть покойна.
В середине зимы она сидела в классной, следя за уроками племянника, когда ей пришли доложить о приезде Ростова. С твердым решением не выдавать своей тайны и не выказать своего смущения она пригласила m lle Bourienne и с ней вместе вышла в гостиную.
При первом взгляде на лицо Николая она увидала, что он приехал только для того, чтобы исполнить долг учтивости, и решилась твердо держаться в том самом тоне, в котором он обратится к ней.
Они заговорили о здоровье графини, об общих знакомых, о последних новостях войны, и когда прошли те требуемые приличием десять минут, после которых гость может встать, Николай поднялся, прощаясь.
Княжна с помощью m lle Bourienne выдержала разговор очень хорошо; но в самую последнюю минуту, в то время как он поднялся, она так устала говорить о том, до чего ей не было дела, и мысль о том, за что ей одной так мало дано радостей в жизни, так заняла ее, что она в припадке рассеянности, устремив вперед себя свои лучистые глаза, сидела неподвижно, не замечая, что он поднялся.
Николай посмотрел на нее и, желая сделать вид, что он не замечает ее рассеянности, сказал несколько слов m lle Bourienne и опять взглянул на княжну. Она сидела так же неподвижно, и на нежном лице ее выражалось страдание. Ему вдруг стало жалко ее и смутно представилось, что, может быть, он был причиной той печали, которая выражалась на ее лице. Ему захотелось помочь ей, сказать ей что нибудь приятное; но он не мог придумать, что бы сказать ей.
– Прощайте, княжна, – сказал он. Она опомнилась, вспыхнула и тяжело вздохнула.
– Ах, виновата, – сказала она, как бы проснувшись. – Вы уже едете, граф; ну, прощайте! А подушку графине?
– Постойте, я сейчас принесу ее, – сказала m lle Bourienne и вышла из комнаты.
Оба молчали, изредка взглядывая друг на друга.
– Да, княжна, – сказал, наконец, Николай, грустно улыбаясь, – недавно кажется, а сколько воды утекло с тех пор, как мы с вами в первый раз виделись в Богучарове. Как мы все казались в несчастии, – а я бы дорого дал, чтобы воротить это время… да не воротишь.
Княжна пристально глядела ему в глаза своим лучистым взглядом, когда он говорил это. Она как будто старалась понять тот тайный смысл его слов, который бы объяснил ей его чувство к ней.
– Да, да, – сказала она, – но вам нечего жалеть прошедшего, граф. Как я понимаю вашу жизнь теперь, вы всегда с наслаждением будете вспоминать ее, потому что самоотвержение, которым вы живете теперь…
– Я не принимаю ваших похвал, – перебил он ее поспешно, – напротив, я беспрестанно себя упрекаю; но это совсем неинтересный и невеселый разговор.
И опять взгляд его принял прежнее сухое и холодное выражение. Но княжна уже увидала в нем опять того же человека, которого она знала и любила, и говорила теперь только с этим человеком.
– Я думала, что вы позволите мне сказать вам это, – сказала она. – Мы так сблизились с вами… и с вашим семейством, и я думала, что вы не почтете неуместным мое участие; но я ошиблась, – сказала она. Голос ее вдруг дрогнул. – Я не знаю почему, – продолжала она, оправившись, – вы прежде были другой и…
– Есть тысячи причин почему (он сделал особое ударение на слово почему). Благодарю вас, княжна, – сказал он тихо. – Иногда тяжело.
«Так вот отчего! Вот отчего! – говорил внутренний голос в душе княжны Марьи. – Нет, я не один этот веселый, добрый и открытый взгляд, не одну красивую внешность полюбила в нем; я угадала его благородную, твердую, самоотверженную душу, – говорила она себе. – Да, он теперь беден, а я богата… Да, только от этого… Да, если б этого не было…» И, вспоминая прежнюю его нежность и теперь глядя на его доброе и грустное лицо, она вдруг поняла причину его холодности.
– Почему же, граф, почему? – вдруг почти вскрикнула она невольно, подвигаясь к нему. – Почему, скажите мне? Вы должны сказать. – Он молчал. – Я не знаю, граф, вашего почему, – продолжала она. – Но мне тяжело, мне… Я признаюсь вам в этом. Вы за что то хотите лишить меня прежней дружбы. И мне это больно. – У нее слезы были в глазах и в голосе. – У меня так мало было счастия в жизни, что мне тяжела всякая потеря… Извините меня, прощайте. – Она вдруг заплакала и пошла из комнаты.
– Княжна! постойте, ради бога, – вскрикнул он, стараясь остановить ее. – Княжна!
Она оглянулась. Несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу, и далекое, невозможное вдруг стало близким, возможным и неизбежным.
……
Осенью 1814 го года Николай женился на княжне Марье и с женой, матерью и Соней переехал на житье в Лысые Горы.
В три года он, не продавая именья жены, уплатил оставшиеся долги и, получив небольшое наследство после умершей кузины, заплатил и долг Пьеру.
Еще через три года, к 1820 му году, Николай так устроил свои денежные дела, что прикупил небольшое именье подле Лысых Гор и вел переговоры о выкупе отцовского Отрадного, что составляло его любимую мечту.
Начав хозяйничать по необходимости, он скоро так пристрастился к хозяйству, что оно сделалось для него любимым и почти исключительным занятием. Николай был хозяин простой, не любил нововведений, в особенности английских, которые входили тогда в моду, смеялся над теоретическими сочинениями о хозяйстве, не любил заводов, дорогих производств, посевов дорогих хлебов и вообще не занимался отдельно ни одной частью хозяйства. У него перед глазами всегда было только одно именье, а не какая нибудь отдельная часть его. В именье же главным предметом был не азот и не кислород, находящиеся в почве и воздухе, не особенный плуг и назем, а то главное орудие, чрез посредство которого действует и азот, и кислород, и назем, и плуг – то есть работник мужик. Когда Николай взялся за хозяйство и стал вникать в различные его части, мужик особенно привлек к себе его внимание; мужик представлялся ему не только орудием, но и целью и судьею. Он сначала всматривался в мужика, стараясь понять, что ему нужно, что он считает дурным и хорошим, и только притворялся, что распоряжается и приказывает, в сущности же только учился у мужиков и приемам, и речам, и суждениям о том, что хорошо и что дурно. И только тогда, когда понял вкусы и стремления мужика, научился говорить его речью и понимать тайный смысл его речи, когда почувствовал себя сроднившимся с ним, только тогда стал он смело управлять им, то есть исполнять по отношению к мужикам ту самую должность, исполнение которой от него требовалось. И хозяйство Николая приносило самые блестящие результаты.
Принимая в управление имение, Николай сразу, без ошибки, по какому то дару прозрения, назначал бурмистром, старостой, выборным тех самых людей, которые были бы выбраны самими мужиками, если б они могли выбирать, и начальники его никогда не переменялись. Прежде чем исследовать химические свойства навоза, прежде чем вдаваться в дебет и кредит (как он любил насмешливо говорить), он узнавал количество скота у крестьян и увеличивал это количество всеми возможными средствами. Семьи крестьян он поддерживал в самых больших размерах, не позволяя делиться. Ленивых, развратных и слабых он одинаково преследовал и старался изгонять из общества.
При посевах и уборке сена и хлебов он совершенно одинаково следил за своими и мужицкими полями. И у редких хозяев были так рано и хорошо посеяны и убраны поля и так много дохода, как у Николая.
С дворовыми он не любил иметь никакого дела, называл их дармоедами и, как все говорили, распустил и избаловал их; когда надо было сделать какое нибудь распоряжение насчет дворового, в особенности когда надо было наказывать, он бывал в нерешительности и советовался со всеми в доме; только когда возможно было отдать в солдаты вместо мужика дворового, он делал это без малейшего колебания. Во всех же распоряжениях, касавшихся мужиков, он никогда не испытывал ни малейшего сомнения. Всякое распоряжение его – он это знал – будет одобрено всеми против одного или нескольких.
Он одинаково не позволял себе утруждать или казнить человека потому только, что ему этого так хотелось, как и облегчать и награждать человека потому, что в этом состояло его личное желание. Он не умел бы сказать, в чем состояло это мерило того, что должно и чего не должно; но мерило это в его душе было твердо и непоколебимо.
| Ле́в Алекса́ндрович Дми́триев | |
 | |
| Научная сфера: |
история древнерусской литературы, текстология, археография, литературоведение |
|---|---|
| Место работы: | |
| Учёная степень: | |
| Учёное звание: | |
| Альма-матер: |
Санкт-Петербургский государственный университет |
| Научный руководитель: |
М. О. Скрипиль, И. П. Ерёмин, В. П. Адрианова-Перетц, Б. М. Эйхенбаум, Д. С. Лихачёв |
| Известные ученики: |
В. И. Охотникова, Е. К. Ромодановская |
| Известен как: |
исследователь «Слова о полку Игореве», «Сказания о Мамаевом побоище», «Задонщины» |
| Награды и премии: |
|
Ле́в Алекса́ндрович Дми́триев (18 августа 1921, г. Сызрань — 21 февраля 1993, Санкт-Петербург) — известный российский учёный литературовед, исследователь древнерусской литературы. Член-корреспондент АН СССР (с 1984), член-корреспондент РАН (1991). Участник Великой Отечественной войны.
Главный научный сотрудник Института русской литературы РАН.
Лауреат Государственной премии Российской Федерации (1993, посмертно).
Учителя: М. О. Скрипиль, И. П. Ерёмин, В. П. Адрианова-Перетц, Б. М. Эйхенбаум, Д. С. Лихачёв.
Содержание
Биография
Родился в семье железнодорожника одним из пятерых детей. Его отец, Александр Андреевич Дмитриев, окончил Музыкально-драматическое училище и был актёром театра Корша, но после революции приобрёл профессию инженера-путейца.
В 1933 семья переехала в Ленинград. В 1939 Л. А. Дмитриев поступил на филологический факультет Ленинградского университета, но уже в ноябре призван в армию. Во время зимней финской кампании 1939—1940 служил на Карельском перешейке в 115 зенитно-артиллерийском полку. В 1941—1945 выполнял обязанности дежурного сержанта по связи в Управлении ПВО Ленинградского военного округа.
Уволившись в октябре 1945, восстановился в университете, который окончил в 1950. В 1953 окончил аспирантуру при Пушкинском Доме (тема кандидатской диссертации — «Сказание о Мамаевом побоище») и в том же году зачислен младшим научным сотрудником сектора древнерусской литературы. В 1974 году защитил докторскую диссертацию на тему «Легендарно-биографические повествования древнего Новгорода».
Многократно выезжал в археографические экспедиции, его усилиями в значительной мере было создано Карельское собрание рукописей Древлехранилища Пушкинского Дома.
Внук — композитор и пианист Н. Ю. Мажара.
Награды
Награждён орденом Отечественной войны 2-й степени и медалями: «За боевые заслуги», «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.».
Сочинения
 |
Данный раздел имеет чрезмерный объём или содержит маловажные подробности. Если вы не согласны с этим, пожалуйста, покажите в тексте существенность излагаемого материала. В противном случае раздел может быть удалён. Подробности могут быть на странице обсуждения.
|
- 1951
- На выставке в литературном музее. (Выставка, посвященная 150-летию первого издания «Слова о полку Игореве», в Институте литературы АН СССР) // Ленинский путь. Путивль, 26 января.
- Археографические экспедиции в Заонежский район Карело-Финской ССР // Доклады и сообщения Филологического ин-та ЛГУ. Л. Вып. 3. С. 287—290.
- Юбилей первого издания «Слова о полку Игореве» (1800—1950) // ТОДРЛ. М.; Л. Т. 8. С. 415—423.
- 1952
- Слово о полку Игореве / Ред. М. Скрипиль. Л. 308 с. (Библиотека поэта. Большая сер.). Подгот. текстов; статья: «Слово о полку Игореве» — величайший памятник мировой культуры — с. 5—49 (совместно с В. Л. Виноградовой); примеч. — с. 233—305.
- 1953
- Глагол «каяти» и река Каяла в «Слове о полку Игореве» // ТОДРЛ. М.; Л. Т. 9. С. 30—38. Сказание о Мамаевом побоище. Автореф. канд. дис. Л. 20 с.
- 1954
- О датировке «Сказания о Мамаевом побоище» // ТОДРЛ. М.; Л. Т. 10. С. 185—199.
- 1955
- Публицистические идеи «Сказания о Мамаевом побоище» // ТОДРЛ. М.; Л. Т. 11. С. 140—155.
- «Слово о полку Игореве»: Библиография изданий, переводов и исследований. 1938—1954/ Сост. Л. А. Дмитриев; Отв. ред. М. О. Скрипиль. М.; Л. 90 с.
- Ред.: Библиография древнерусской повести / Сост. А. А. Назаревский; Ред. Н. К. Гудзий и Л. А. Дмитриев. М.; Л. 192 с.
- 1957
- М. О. Скрипиль. (Некролог) // ТОДРЛ. М.; Л. Т. 13. С. 721—724.
- Список трудов М. О. Скрипиля // Там же. С. 725—730.
- Славяно-русские рукописи Отдела редких книг Латвийской гос. библиотеки в Риге // Там же. С. 579—580.
- Памяти Михаила Осиповича Скрипиля // ИОЛЯ. Т. 16, вып. 4. С. 386—392.
- 1958
- Повести о житии Михаила Клопского / Отв. ред. И. П. Еремин. М.; Л. 172 с.
- Факсимильные издания «Слова о полку Игореве» // ТОДРЛ. М.; Л. Т. 14. С. 77—82.
- Ответ на 7-й вопрос Советского комитета славистов «Какие возникают задачи дальнейшего изучения “Слова о полку Игореве”»? // IV Международный съезд славистов. Сборник ответов на вопросы по литературоведению. М. С. 31—32; то же // ИОЛЯ. Т. 17, вып. 2. С. 190—191.
- Русские повести XV—XVI веков / Сост. М. О. Скрипиль; Ред. Б. А. Ларин. Л. 488 с. Подгот. текстов: «Задонщина» — с. 9—15, «Сказание о Мамаевом побоище» — с. 16—38; статьи и примеч.: «Задонщина» — с. 341—348, «Сказание о Мамаевом побоище» — с. 349—365.
- 1959
- Повести о Куликовской битве / Изд. подгот. М. Н. Тихомиров, В. Ф. Ржига, Л. А. Дмитриев; Отв. ред. М. Н. Тихомиров. М. 512 с. (Сер. «Литературные памятники»). Подгот. текстов: «Сказание о Мамаевом побоище». Основная редакция — с. 43—76. Распространенная редакция — с. 111—162; примеч. к переводу Основной редакции (совместно с М. Н. Тихомировым) — с. 277—287; статьи: К литературной истории Сказания о Мамаевом побоище — с. 406—448, Обзор редакций Сказания о Мамаевом побоище — с. 449—480, Описание рукописных списков Сказания о Мамаевом побоище — с. 481—509.
- Книга о рукописном отделе Библиотеки Академии наук [Рец. на кн.: Исторический очерк и обзор фондов рукописного отдела Библиотеки Академии наук / Отв. ред. В. П. Адрианова-Перетц. Вып. 1: XVIII в. М.; Л., 1956. 483 с.; вып. 2: XIX—XX вв. М.; Л., 1958. 398 с.] // Исторический архив. М. Т. 4. С. 231—233.
- 1960
- История первого издания «Слова о полку Игореве»: Материалы и исследование / Отв. ред. Д. С. Лихачев. М.; Л. 378 с.
- Новонайденная повесть XVIII в. «История о португальской королевне Анне и о гишпанском королевиче Александре» // ТОДРЛ. М.; Л. Т. 16. С. 490—505 (совместно с Ю. М. Лотманом).
- Принцип трехчленности в композиционном построении «Слова о полку Игореве» [Рец. на ст.: Б. Н. Двинянинов. Принцип трехчленности в плане и композиции «Слова о полку Игореве» // Учен. зап. Тамбовского гос. пед. ин-та. Воронеж, 1958. Вып. 12. С. 137—172] // Там же. С. 606—610.
- Собрание рукописей научной библиотеки Саратовского гос. университета им. Н. Г. Чернышевского // Там же. С. 554—560.
- Новый список «Описания трех путей» Афанасия Холмогорского // Археографический ежегодник за 1958 г. М. С. 335—349.
- Былины в записях и пересказах XVII—XVIII веков / Изд. подгот. А. М. Астахова, В. В. Митрофанова, М. О. Скрипиль; Отв. ред. А. М. Астахова. М.; Л. 320 с. (Сер. «Памятники русского фольклора»). Подгот. текстов: «История о славном и о храбром богатыре Илье Мурамце и о Соловье разбойнике» — с. 113—115, [История об Илье Муромце] — с. 129—131; описание рукописей, по которым опубликованы тексты, — с. 271, 277.
- 1961
- Археографическая экспедиция в Беломорский, Кемский и Лоухский районы Карельской АССР летом 1959 г. // ТОДРЛ. М.; Л. Т. 17. С. 531—544 (совместно с А. И. Копаневым).
- Обсуждение проекта «Словаря-комментария “Слова о полку Игореве”» // Научные доклады высшей школы. Филологические науки. № 4. С. 159—163.
- Адрианова-Перетц В. П. // СИЭ. М. Т. 1. Стб. 219.
- 1962
- История открытия рукописи «Слова о полку Игореве» // Слово о полку Игореве — памятник XII века / Отв. ред. Д. С. Лихачев. М.; Л. С. 406—429.
- Н. М. Карамзин и «Слово о полку Игореве» // ТОДРЛ. М.; Л. Т. 18. С. 38—49.
- Вновь найденное сочинение об Иване Грозном // Там же. С. 374—408.
- Археографическая экспедиция в Мурманскую область и Карельскую АССР летом 1960 г. //Там же. С. 412—419 (совместно с А. И. Копаневым).
- Адрианова-Перетц В. П. // КЛЭ. М. Т. 1. Стб. 88.
- Баркулабовская летопись // СИЭ. М. Т. 2. Стб. 133—134.
- Боян // Там же. Стб. 657.
- Рец. на кн.: Министерство культуры РСФСР. Государственная ордена Ленина библиотека СССР им. В. И. Ленина. Отдел рукописей. Музейное собрание рукописей. Описание. Т. 1. № 1 — № 3005 / Под ред. И. М. Кудрявцева. М., 1961. 524 с. // ИОЛЯ. Т. 21, вып. 4. С. 348—350.
- 1963
- Роль и значение митрополита Киприана в истории древнерусской литературы (к русско-болгарским литературным связям XIV—XV вв.) // ТОДРЛ. М.; Л. Т. 19. С. 215—254.
- Великоустюжские летописи // СИЭ. М. Т. 3. Стб. 256.
- Витебская летопись // Там же. Стб. 510.
- Вологодские летописи // Там же. Стб. 673.
- Ред.: ТОДРЛ. Т. 19. Русская литература XI—XVII веков среди славянских литератур / Ред.: Л. А. Дмитриев и Д. С. Лихачев. М.; Л. 456 с.
- 1964
- Нерешенные вопросы происхождения и истории экспрессивно-эмоционального стиля XV века // ТОДРЛ. М.; Л. Т. 20. С. 72—89.
- Важнейшие проблемы исследования «Слова о полку Игореве» // Там же. С. 120—138.
- Игорь Петрович Еремин. (Некролог) // Там же. С. 418—424.
- Задонщина // СИЭ. М. Т. 5. Стб. 595.
- Иларион // Там же. Стб. 787.
- Задонщина // Краткая литературная энциклопедия. М. Т. 2. Стб. 974—975.
- 1965
- Кирик // СИЭ. М. Т. 7. Стб. 280.
- Кирилл Туровский // Там же. Стб. 282.
- Климент Смолятич // Там же. Стб. 425.
- М. Н. Тихомиров. (Некролог) // ТОДРЛ. М.; Л. Т. 21. С. 397.
- 1966
- Киево-Печерский патерик // Краткая литературная энциклопедия. М. Т. 3. Стб. 509—510.
- От редакторов // «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла: К вопросу о времени написания «Слова» / Ред. Д. С. Лихачев и Л. А. Дмитриев. М.; Л. С. 3—10 (совместно с Д. С. Лихачевым).
- Вставки из «Задонщины» в «Сказании о Мамаевом побоище» как показатели по истории текста этих произведений // Там же. С. 385—439.
- Миниатюры «Сказания о Мамаевом побоище» // ТОДРЛ. М.; Л. Т. 22. С. 239—263.
- Памяти Николая Калинниковича Гудзия (1887—1965) // Там же. С. 469—471 (совместно с В. П. Адриановой-Перетц).
- Дмитрий Сергеевич Лихачев (к шестидесятилетию со дня рождения) // Русская литература. № 3. С. 233—240 (совместно с В. П. Адриановой-Перетц и Я. С. Лурье).
- «Новая» работа о «Слове о полку Игореве» [Рец. на кн.: Bibliothèque russe de l’Institut d’études slaves, t. XXXIV. Quelques données historiques sur le Slovo d’Igor’ et Tmutorokan’ par M. I. Uspenskij (1866—1942). Thaduction française et texte russe avec pièces complémentaires et appendice par André Mazon et Michel Laran. Paris, 1965. 176 pp.] // Русская литература. № 2. С. 238—246.
- Ред.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. К вопросу о времени написания «Слова» / Ред.: Д. С. Лихачев и Л. А. Дмитриев. М.; Л. 620 с.
- 1967
- Слово о полку Игореве / Вступ. статья Д. С. Лихачева; Сост. и подгот. текстов Л. А. Дмитриева и Д. С. Лихачева; Примеч. О. В. Творогова и Л. А. Дмитриева. Л. 540 с. (Библиотека поэта. Большая сер. 2-е изд.).
Статья: «Слово о полку Игореве» и русская литература — с. 69—92; переводы: «Слово о полку Игореве» — с. 57—66 (совместно с Д. С. Лихачевым и О. В. Твороговым), «Валентина» — с. 378—388 (совместно с Д. С. Лихачевым и О. В. Твороговым), «Слово о погибели Русской земли» — с. 360—362 (совместно с Д. С. Лихачевым и О. В. Твороговым); примеч. — с. 529—536 (совместно с О. В. Твороговым).
- По поводу статьи А. А. Зимина «Спорные вопросы текстологии “Задонщины”» // Русская литература. № 1. С. 105—121 (совместно с Р. П. Дмитриевой и О. В. Твороговым).
- 1968
- Повесть о разорении Рязани Батыем // СИЭ. М. Т. 11. Стб. 230—231.
- 1969
- «Изборник» (Сборник произведений литературы Древней Руси) / Вступ. статья Д. С. Лихачева; Сост. и общая ред. тома Л. А. Дмитриева и Д. С. Лихачева. М. 800 с. (Библиотека всемирной литературы. Серия первая; Т. 15).
Подгот. древнерусских текстов и переводы: «Киево-Печерский патерик» — с. 290—324, «Задонщина» — с. 380—397, «Повесть о путешествии Иоанна Новгородского на бесе» — с. 404—413, «Житие Михаила Клопского» — с. 414—431, «Повесть о Басарге» — с. 446—453; примеч.: к «Киево-Печерскому патерику» — с. 736—739, к «Задонщине» — с. 747—750, к «Повести о путешествии Иоанна Новгородского на бесе» — с. 751—752, к «Житию Михаила Клопского» — с. 752—754, к «Повести о Басарге» — с. 756.
- Первоначальный вид и время возникновения Сказания о молодце и девице // ТОДРЛ. Л. Т. 24. С. 205—209.
- От редактора // Повесть о Дмитрии Басарге и о сыне его Борзосмысле / Исследование и подгот. текстов М. О. Скрипиля; Отв. ред. Л. А. Дмитриев. Л. С. 3—10.
- Сказание о Мамаевом побоище // СИЭ. М. Т. 12. Стб. 940—941.
- Труд, побеждающий скептиков: (О книге В. П. Адриановой-Перетц «“Слово о полку Игореве” и русская литература XI—XIII веков») // Правда. 5 сентября, № 248 (18661). С. 3 (совместно с Д. С. Лихачевым).
- Рец. на кн.: В. П. Адрианова-Перетц. «Слово о полку Игореве» и русская литература XI—XIII веков. Л. 200 с. // ИОЛЯ. Т. 28, вып. 4. С. 365—369.
- Ред.: Повесть о Дмитрии Басарге и о сыне его Борзосмысле / Исследование и подгот. текстов М. О. Скрипиля; Отв. ред. Л. А. Дмитриев. Л. 218 с.
- Ред.: Панченко А. М. Чешско-русские литературные связи XVII века / Отв. ред. Л. А. Дмитриев. Л. 182 с.
- 1970
- Истоки русской беллетристики: Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе / Отв. ред. Я. С. Лурье. Л. 596 с. Гл. VI. Сюжетное повествование в житийных памятниках конца XIII—XV в. — с. 208—262; гл. VII. Беллетристические элементы в историческом повествовании XIV—XV вв., раздел III — с. 284—319 («Повесть о Царьграде» совместно с Я. С. Лурье).
- Русская литература и фольклор (XI—XVIII вв.) / Отв. ред. В. Г. Базанов. Л. 432 с. Гл. 2. «Слово о полку Игореве» — с. 36—54.
- Повесть о житии Варлаама Керетского // ТОДРЛ. Л. Т. 25. С. 178—196.
- Проблемы изучения севернорусских житий // Пути изучения древнерусской литературы и письменности / Ред.: Д. С. Лихачев, Н. Ф. Дробленкова. Л. С. 65—75.
- 1971
- Автор «Слова о полку Игореве» и анонимные авторы в древнерусской литературе // Русские писатели. Биобиблиографический словарь / Ред. коллегия: Д. С. Лихачев, С. И. Машинский, С. М. Петров, А. И. Ревякин. М. С. 11—18.
- Нестор Летописец // Там же. С. 36—38.
- Исторический эпизод ХVI столетия в устном предании нового времени // ТОДРЛ. Л. Т. 26. С. 50—53.
- Н. В. Шарлемань. (Некролог) // Там же. С. 374—378.
- Слово о полку Игореве // СИЭ. М. Т. 13. Стб. 69—70.
- Скрипиль // КЛЭ. М. Т. 6. Стб. 903—904.
- Ред.: ТОДРЛ. Т. 26. Древнерусская литература и русская культура XVIII—XX вв. / Ред.: Л. А. Дмитриев, Д. С. Лихачев (отв. ред.), М. А. Салмина. Л. 384 с.
- 1972
- Жанр севернорусских житий // ТОДРЛ. Л. Т. 27. С. 181—202.
- Отрывок сборника пословиц XVII в. // Рукописное наследие Древней Руси. По материалам Пушкинского Дома / Отв. ред. А. М. Панченко. Л. С. 28—56.
- Состояние и перспективы изучения книжно-рукописных традиций Заонежья // Там же. С. 330—337.
- К спорам о датировке «Слова о полку Игореве» (по поводу статьи Л. Н. Гумилева) // Русская литература. № 1. С. 83—86.
- Осторожно — «Слово о полку Игореве»! (Письмо в редакцию) // Там же. С. 246—255 (совместно с О. В. Твороговым).
- 1973
- Житийные повести Русского Севера как памятники литературы XIII—XVII вв. Эволюция жанра легендарно-биографических сказаний / Отв. ред. А. М. Панченко. Л. 304 с.(Приложения : с. 271 - 293. Имен. указ. : с. 294 - 299. Указ. произв. : с. 299 - 301. Указ. шифров рукописей : с. 301 - 302).
- Легендарно-биографические повествования древнего Новгорода. Автореф. докт. дис. Л. 32 с.
- Кто с мечом. Три произведения древнерусской литературы XIII—XV веков: Пер. с древнерусского / Консультант акад. Д. С. Лихачев; Сост. А. Д. Шмаринов. М. Примеч. к «Сказанию о Мамаевом побоище» — с. 85—94 (совместно с М. Н. Тихомировым). Переизд.: М., 1975. С. 116—125.
- Литературные судьбы жанра древнерусских житий. (Церковно-служебный канон и сюжетное повествование) // Славянские литературы. VII Международный съезд славистов. Варшава, август 1973 г. Доклады советской делегации / Ред. коллегия: М. П. Алексеев, Д. Ф. Марков, А. Н. Робинсон. М. С. 400-418.
- Варвара Павловна Адрианова-Перетц. Некролог // ИОЛЯ. Т. 32, вып. 1. С. 100—103 (совместно с Н. Дробленковой, Д. Лихачевым, А. Панченко).
- Ред.: Ромодановская Е. К. Русская литература в Сибири первой половины XVII в. (Истоки русской сибирской литературы) / Отв. ред. Л. А. Дмитриев. Новосибирск. 172 с.
- 1974
- Лондонский лицевой список «Сказания о Мамаевом побоище» // ТОДРЛ. Л. Т. 28. С. 155—179.
- «Слово о полку Игореве» в трудах В. П. Адриановой-Перетц // Там же. Т. 29. С. 6—11.
- 1975
- Сто семидесятипятилетие первого издания «Слова о полку Игореве» // Русская литература. № 4. С. 57—65.
- Книге «Слово о полку Игореве» — 175 лет // Неман. Ежемесячный литературно-художественный и общественно-политический журнал. Минск. № 9. С. 162—166.
- К вопросу об издании памятников тырновской книжной школы // ИОЛЯ. Т. 34, вып. 2. С. 175—177.
- Древнерусская литература (конец 10—17 вв.) // БСЭ. 3-е изд. М. Т. 22. С. 266—267.
- Из глубины веков. (К 175-летию первого издания «Слова о полку Игореве») // Литературная газета. 23 июля, № 30. С. 6.
- Ред.: Пустозерский сборник. Автографы сочинений Аввакума и Епифания / Изд. подгот. Н. С. Демкова, Н. Ф. Дробленкова, Л. И. Сазонова; Под ред. В. И. Малышева (отв. ред.), Н. С. Демковой, Л. А. Дмитриева. Л. 264 с.
- Ред. (в сост. редкол.): Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1974. М. 462 с.
- 1976
- 175-летие первого издания «Слова о полку Игореве». (Некоторые итоги и задачи изучения «Слова») // ТОДРЛ. Л. Т. 31. С. 3—13.
- Два замечания к тексту «Слова о полку Игореве» // Там же. С. 285—290.
- Книга академика В. Н. Перетца «Слово о полку Iгоревiм пам’ятка феодальноï Украï-Руси XII вiку» (К 50-летию издания) // Там же. С. 344—350.
- Проблемы изучения древнерусской литературы // Культурное наследие Древней Руси. Истоки. Становление. Традиции. М. С. 3—23 (совместно с Я. С. Лурье и А. М. Панченко).
- Реминисценции «Слова о полку Игореве» в памятнике новгородской литературы // Там же. С. 50—54.
- Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев (К 70-летию со дня рождения) // Русская литература. № 4. С. 251—254 (совместно с Я. С. Лурье и А. М. Панченко).
- Первые издатели «Слова» // Вестник Академии наук СССР. № 4. С. 97—103.
- Нестареющее слово // В мире книг. № 7. С. 85—87.
- О первом издании «Слова о полку Игореве».
- Литературно-книжная деятельность митрополита Киприана и традиции Великотырновской книжной школы (резюме) // Втори международен симпозиум «Ученици и последователи на Евтимий Търновски» (Резюмета на докладите и научните съобщения). Велико Търново. С. 28.
Резюме доклада, прочитанного на Международном симпозиуме в Велико Тырнове в мае месяце 1976 г.
- «Слово о полку Игореве» в интерпретации О. Сулейменова [Рец. на кн.: О. Сулейменов. Аз и Я. Книга благонамеренного читателя. Алма-Ата, 1975] // Русская литература. № 1. С. 251—258 (совместно с О. В. Твороговым).
- Ред.: ТОДРЛ. Т. 31. «Слово о полку Игореве» и памятники древнерусской литературы / Редколлегия: Л. А. Дмитриев, Д. С. Лихачев (отв. ред.), М. А. Салмина. Л. 404 с.
- Ред. (в сост. редкол.): Культурное наследие Древней Руси. Истоки. Становление. Традиции / Редколлегия: М. Б. Храпченко, В. Г. Базанов (отв. ред.), Л. А. Дмитриев, А. М. Панченко, Г. М. Фридлендер, М. А. Салмина. М. 460 с.
- Ред. (в сост. редкол.); Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1975. М. 476 с.
- 1977
- Ред.: Кукушкина М. В. Монастырские библиотеки Русского Севера. Очерки по истории книжной культуры XVI—XVII веков / Отв. ред.: С. Н. Валк, Л. А. Дмитриев Л. 224 с.
- Ред.: Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым / 2-е доп. изд. подгот. А. П. Евгеньева и Б. Н. Путилов; Отв. ред. Л. А. Дмитриев. М. 488 с. (Сер. «Литературные памятники»).
- Ред. (в сост. редкол.): Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1976. М. 406 с.
- Ред. (в сост. редкол.): Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1977. М. 472 с.
- 1978
- Памятники литературы Древней Руси. Начало русской литературы. XI — начало XII века / Вступ. статья Д. С. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. А. Дмитриева, Д. С. Лихачева М. 464 с. Подгот. текста и перевод: Сказание о Борисе и Глебе — с. 278—303; коммент. к Сказанию о Борисе и Глебе — с. 451—456.
- Ред.: Библиография работ по древнерусской литературе, опубликованных в СССР. 1958—1967 гг. / Сост. Н. Ф. Дробленкова; Ред.: В. П. Адрианова-Перетц, Л. А. Дмитриев. Л. Ч. 1 (1958—1962 гг.). 206 с.
- 1979
- «Книга о побоищи Мамая, царя татарского, от князя владимерского и московского Димитрия» // ТОДРЛ. Л. Т. 34. С. 61—71.
- Тысячелетие русской литературы // Русская литература. № 1. С. 3—13 (совместно с Д. С. Лихачевым и О. В. Твороговым).
- Обзор изданий памятников древнерусской литературы (1917—1978) // Там же. С. 183-199.
- Ред.: ТОДРЛ. Т. 34. Куликовская битва и подъем национального самосознания / Редколлегия: О. А. Белоброва, Л. А. Дмитриев, Д. С. Лихачев (отв. ред.). Л. 414 с.
- Ред.: Библиография работ по древнерусской литературе, опубликованных в СССР. 1958—1967 гг. / Сост. Н. Ф. Дробленкова. Ред.: В. П. Адрианова-Перетц, Л. А. Дмитриев. Л. Ч. 2 (1963—1967 гг.). 278 с.
- Ред. (в сост. редкол.): Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство Археология. Ежегодник 1978. Л. 510 с.
- 1980
- История русской литературы XI—XVII веков / Под ред. Д. С. Лихачева. М. 462 с.
Гл. 2-я. Литература второй четверти XIII — конца XIII века — с. 142—181; гл. 3-я. Литература начала XIV — третьей четверти XIV века — с. 183—202; гл. 4-я. Литература конца XIV — первой половины XV века — с. 204—247.
- Памятники литературы Древней Руси. XII век / Вступ. статья Д. С. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. А. Дмитриева, Д. С. Лихачева. М. 704 с. Подгот. текста и перевод: Киево-Печерский патерик — с. 412—623; коммент. к Киево-Печерскому патерику — с. 692—704.
- Задачи и принципы издания «Словаря писателей, деятелей книжной культуры и литературных памятников Древней Руси» // Русская литература. № 1. С. 109—120 (совместно с Д. М. Буланиным).
- История русской литературы в четырех томах. Т. 1: Древнерусская литература. Литература XVIII века / Ред. тома Д. С. Лихачев и Г. П. Макогоненко. Л. 816 с.
Гл. 3-я. Литература первых лет монголо-татарского ига. 1237 год — конец XIII века — с. 90—125; гл. 4-я. Литература эпохи русского предвозрождения. XIV — середина XV века — с. 126—184.
- Куликовская битва 1380 года в литературных памятниках Древней Руси // Русская литература. № 3. С. 3—29.
- Сказание о Мамаевом побоище. Лицевой список конца XVII века / Вступ. Статья Л. А. Дмитриева. Л. 28 с. + 19 табл. (Альбом).
- Повесть о Куликовской битве. Из Лицевого летописного свода XVI века / Науч. ред. Д. С. Лихачев; Авторы статей Д. С. Лихачев, Л. А. Дмитриев; Сост. Л. А. Дмитриев; Пер. с древнерусского О. П. Лихачевой. Л. 196 с.
Статья: Куликовская битва в древнерусских литературных памятниках — с. 178—182.
- Поле Куликово. Сказания о битве на Дону / Вступ. статья Д. С. Лихачева; Сост., подгот. текстов, послесловие и примеч. Л. А, Дмитриева; Пер. Л. А. Дмитриева и В. В. Колесова. М. 220 с.
Текст и пер. «Задонщины» — с. 20—49; текст и пер. Краткой летописной повести о Куликовской битве — с. 54—59; текст и пер. Пространной летописной повести о Куликовской битве — с. 64—105; текст Сказания о Мамаевом побоище — с. 111—217; статья: Куликовская битва в памятниках литературы Древней Руси — с. 219—237.
- За землю Русскую. Древнерусские повести / Пер., сост., предисл. и примеч. Л. А. Дмитриева. М. 128 с.
Предисл.: Героические страницы древнерусской литературы — с. 6—19; Слово о погибели Русской земли (пер.) — с. 23; Повесть о разорении Рязани Батыем (пер.) — с. 26—41; Сказание о Мамаевом побоище (пер.) — с. 44—93; Задонщина (пер.) — с. 96—111; примеч. — с. 112—125.
- На поле Куликовом. Рассказы русских летописей и воинские повести XIII—XV веков. М. 240 с.
Слово о погибели Русской земли (пер.) — с. 91—93; Повесть о Шевкале (пер.) — с. 119—122; О войне и о побоище на реке Воже (пер.) — с. 125—128; Летописная повесть о Мамаевом побоище (пер.) — с. 131—152; Задонщина (пер.) — с. 155—172; предисл. — с. 7—26; коммент. — с. 191—238.
- Задонщина / Подгот. текста, пер. и примеч. О. В. Творогова. М.
Статья: Поэтическое слово о Куликовской битве — с. 5—34; Библиография: Тексты и переводы «Задонщины». Исследования — с. 125—138.
- Поле славы / Сост. В. В. Колчин. Саратов: Приволж. кн. изд-во.
Подгот. текста и пер.: Задонщина — с. 51—61; примеч.: к Сказанию о Мамаевом побоище — с. 214—225 (совместно с М. Н. Тихомировым), к Задонщине — с. 225—228.
- Литературно-книжная деятельность митрополита Киприана и традиции великотырновской книжной школы // Търновска книжовна школа. 2. Ученици и последователи на Евтимий Търновски. Втори международен симпозиум. Велико Търново, 20—23 мая 1976. София. С. 64—70.
- Ред. (в сост. редкол.): Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1979. Л. 488 с.
- 1981
- Памятники литературы Древней Руси. XIII век / Вступ. статья Д. С. Лихачева; Сост. и общ. ред. Л. А. Дмитриева, Д. С. Лихачева. М. 616 с.
Подгот. текста и пер.: Слово о погибели Русской земли — с. 130—131, Сказание об убиении в Орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора — с. 228—235; коммент. к Слову о погибели Русской земли — с. 544—546, к Слову о Меркурии Смоленском — с. 560—561, к Сказанию об убиении в Орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора — с. 563—564.
- К вопросу об истории открытия рукописи «Слова о полку Игореве» // Русская литература. № 3. С. 69—75.
- Мамаево побоище в памятниках древнерусской литературы // Задонщина (Задонщина. Летописная повесть о побоище на Дону. Сказание о Мамаевом побоище) / Иллюстрации худож. Ильи Глазунова. М. С. 197—242.
- Памятники литературы Древней Руси. XIV — середина XV века / Вступ. статья Д. С. Лихачева; Сост. и общ. ред. Л. А. Дмитриева, Д. С. Лихачева. М. 606 с.
Подгот. текста и пер.: «Хождение» Стефана Новгородца — с. 29—41, Повесть о побоище на реке Пьяне — с. 88—91, Повесть о битве на реке Воже — с. 92—95, Задонщина — с. 96—111, Сказание о битве новгородцев с суздальцами — с. 448—453, Повесть о путешествии Иоанна Новгородского на бесе — с. 454—463, Повесть о Благовещенской церкви — с. 464—467; подгот. текста: Сказание о Мамаевом побоище — с. 132—182 (совместно с В. П. Бударагиным); коммент. к «Хождению» Стефана Новгородца — с. 529—531, к Повести о побоище на реке Пьяне — с. 542—543, к Повести о битве на реке Воже — с. 543—544, к Задонщине — с. 545—549, к Сказанию о Мамаевом побоище — с. 553—559, к Сказанию о битве новгородцев с суздальцами — с. 583—584, к Повести о путешествии Иоанна Новгородского на бесе — с. 585, к Повести о Благовещенской церкви — с. 585—586.
- Ред. (в сост. редкол.): Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1980. Л. 568 с.
- 1982
- Сказания и повести о Куликовской битве / Изд. подгот. Л. А. Дмитриев и О. П. Лихачева. Л. 424 с. (Сер. «Лит. памятники»).
Подгот. текстов: Задонщина — с. 7—13, Краткая летописная повесть — с. 14—15, Пространная летописная повесть — с. 16—24, Сказание о Мамаевом побоище. Основная редакция (совм. с В. П. Бударагиным) — с. 25—48, Сказание о Мамаевом побоище. Распространенная редакция (совм. с. Л. А. Чуркиной) — с. 73—102; переводы: Задонщина — с. 131—137, Краткая летописная повесть — с. 138—139, Пространная летописная повесть — с. 140—148; статья: «Литературная история памятников Куликовского цикла» — с. 306—359; текстологический комментарий (совм. с В. П. Бударагиным, О. П. Лихачевой, Л. А. Чуркиной) — с. 369—378; историко-литературный комментарий (совм. с О. П. Лихачевой) — с. 379—409.
- Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XV века / Вступ. статья Д. С. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. А. Дмитриева, Д. С. Лихачева. М. 720 с.
Подгот. текстов и переводы: Повесть о посаднике Добрыне — с. 188—191, Повесть о житии Михаила Клопского — с. 334—349, Рассказ о смерти Пафнутия Боровского — с. 478—513; комментарии: к Повести о посаднике Добрыне — с. 598—599, к Повести о житии Михаила Клопского — с. 618—623, к Рассказу о смерти Пафнутия Боровского — с. 663—667.
- Мнение специалиста // Литературная газета. 1 дек., № 48. С. 5.
- Археографические экспедиции Института русской литературы (Пушкинского Дома) АН СССР // Вопросы собирания, учета, хранения и использования документальных памятников истории и культуры. Часть 2. Памятники старинной письменности. М. С. 17—22.
- 1983
- 600-летний юбилей Куликовской битвы // Русская литература. № 1. С. 216—234.
- «Сказание о некоем молодце, коне и сабле» // ТОДРЛ. Л. Т. 37. С. 305—310.
- Слово о полку Игореве / Вступ. статья и подгот. древнерус. текста Д. Лихачева; Сост., статья и коммент. Л. Дмитриева; Худож. В. А. Фаворский. М. 224 с. (Сер. «Классики и современники. Поэтическая б-ка»).
Переизд: М., 1985; М., 1987.
- Киево-Печерский патерик / Подгот. текста, пер. и примеч. // Повести Древней Руси XI—XII века. Л. С. 428—523 и 568—572.
- Ред. (в сост. редкол.): Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1981. Л. 512 с.
- 1984
- Памятники литературы Древней Руси. Конец XV — первая половина XVI века / Вступ. статья Д. С. Лихачева; Сост. и общ. ред. Л. А. Дмитриева, Д. С. Лихачева. М. 800 с.
Подгот. текста и перевод: Видение хутынского пономаря Тарасия — с. 416—421. Переводы: Повесть о Петре, царевиче ордынском — с. 21—37; Сказание о князьях Владимирских — с. 422—435; Повесть о Петре и Февронии Муромских — с. 627—647; Повесть о рязанском епископе Василии — с. 649—651. Комментарии к Видению хутынского пономаря Тарасия — с. 723—724. Куликовская битва в древнерусских литературных памятниках // Повесть о Куликовской битве. Текст и миниатюры лицевого свода XVI века. Л. С. 329—336 (на с. 382—389 — перевод статьи на англ. яз.).
- Ред. (в сост. редкол.): Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1982. Л. 536 с.
- 1985
- Памятники литературы Древней Руси. Середина XVI века / Вступ. статья Д. С. Лихачева; Сост. и общ. ред. Л. А. Дмитриева, Д. С. Лихачева. М. 565 с.
Перевод Повести о споре жизни и смерти — с. 48—53.
- История русской литературы XI—XVII веков / Под ред. Д. С. Лихачева. 2-е изд., дораб. М. 432 с.
Гл. 2: Литература второй четверти XIII — конца XIII в. — с. 126—158; гл. 3: Литература начала XIV — третьей четверти XIV в.— с. 159—176; гл. 4: Литература конца XIV — первой половины XV в. — с. 177—217.
- Слово о полку Игореве / Вступ. статьи Д. С. Лихачева и Л. А. Дмитриева; Сост. Л. А. Дмитриева, Д. С. Лихачева, О. В. Творогова; Реконстр. древнерус. текста и коммент. Н. А. Мещерского и А. А. Бурыкина; Подгот. текстов и примеч. Л. А. Дмитриева. Л. 498 с. (Б-ка поэта. Большая сер. 3-е изд.).
- Слово о полку Игореве: Альбом / Текст и иллюстр. нарисованы палехским художником Иваном Голиковым; Автор вступ. статьи, перевода на соврем. рус. яз. и коммент. Л. А. Дмитриев. Л. 84 с. (Статья и коммент. в пер. на англ. яз. повторены в изд. этой книги на англ. яз.).
- «Слово о полку Игореве» в русской советской поэзии // Русская литература. № 3. С. 16—30 (совм. с А. И. Михайловым).
- Исследовательские материалы для «Словаря книжников и книжности Древней Руси» // ТОДРЛ. Л. Т. 39.
Статьи: Тимофей — с. 93—95; Артемия Веркольского житие — с. 190—191; Герасима Вологодского житие — с. 194—195; Дмитрия Прилуцкого житие — с. 195—196; Михаила Клопского житие — с. 218—221; Федора Ярославского житие — с. 232—233; Филиппа Иранского житие — с. 234.
- Исследовательские материалы для «Словаря книжников и книжности Древней Руси» //
ТОДРЛ. Л. Т. 40. Статьи: Писатели и книжники XI—XVII вв.— с. 31—32; Автор «Слова о полку Игореве» — с. 32—42, Боян — с. 47—52, Иван Иванович, царевич — с. 91—92, Иона — с. 103—105, Митуса — с. 135—136, Орь — с. 143—144, Петр Бориславич — с. 150—152, Тучков Василий Михайлович — с. 167—169.
- Идейная и художественная сила «Слова» // Коммунист. № 10, июль. С. 54—55.
- Некоторые проблемы (изучения «Слова о полку Игореве») // Вопросы литературы. № 9. С. 146—157.
- 800-летие «Слова о полку Игореве» // Пуналиппу (Петрозаводск). № 12. С. 117—128. На фин. яз.
- Воинские повести Древней Руси / Вступ. статья Л. А. Дмитриева; Сост. Н. В. Понырко. Л. 496 с.
Вступ. статья За землю русскую — с. 3—16; подгот. текстов и переводы: Слово о погибели Русской земли — с. 116—119; Повесть о побоище на реке Пьяне — с. 150—154; Повесть о битве на реке Воже — с. 155—158; Задонщина — с. 159—178; Пространная летописная повесть о Куликовской битве — с. 179—202; подгот. текста (совм. с В. П. Бударагиным): Сказание о Мамаевом побоище — с. 203—235; примечания: к Слову о погибели Русской земли — с. 474, к другим перечисленным произведениям — с. 478—485. Сказание о Борисе и Глебе. Факсимильное воспроизведение житийных повестей из Сильвестровского сборника (2-я половина XIV века). М. Статья: «Сказание о Борисе и Глебе» — литературный памятник Древней Руси — с. 5—24; транскрипция древнерус. текста, пер. на соврем, рус. яз. и примеч. — с. 25—89.
- Испытание «Словом» // Сов. культура. 17 сент. С. 6. (По поводу книги А. Никитина «Точка зрения»).
- Славянска културна столица // Антенн. Седмичник за политика и култура. София. 13 ноември, № 46 (774). С. 3.
- Ред.: Ромодановская Е. К. Повести о гордом царе в рукописной традиции XVII—XIX веков. Новосибирск. 384 с.
- Ред.: Охотникова В. И. Повесть о Довмонте. Исследование и тексты. Л. 232 с.
- Ред.: (в сост. редкол.): Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1983. Л. 536 с.
- 1986
- Предисловие // Исследования «Слова о полку Игореве» / Отв. ред. Д. С. Лихачев. Л. С. 3—8.
- Исследователь «Слова о полку Игореве» И. П. Еремин // Там же. С. 220—228.
- К вопросу о переводе древнерусских текстов на современный русский язык // Армянская и русская средневековые литературы. Ереван. С. 306—316.
- Дмитрий Сергеевич Лихачев — исследователь «Слова о полку Игореве» // Альманах библиофила. Слово о полку Игореве. 800 лет. М. С. 27—35 (совм. с О. В. Твороговым).
- Слово о полку Игореве. Древнерус. текст. Перевод и переложения. Поэтические вариации / Вступ. статья Д. С. Лихачева; Статья, сост. и подгот. текста Л. А. Дмитриева; Коммент. Л. А. Дмитриева, О. В. Творогова. М. 360 с.
- Статья «Слово о полку Игореве» и русская художественная литература — с. 105—121; коммент. (совм. с О. В. Твороговым) — с. 317—357.
- Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XVI века / Вступ. Статья Д. С. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. А. Дмитриева, Д. С. Лихачева. М. 640 с.
- Повести ратной славы Древней Руси / Вступ. статья и сост. Л. А. Дмитриева и В. И. Охотниковой; Отв. ред. Д. С. Лихачев. Воронеж. 352 с.
Вступ. статья (совм. с В. И. Охотниковой): Повести ратной славы — с. 5—20; подгот. текста и пер. Задонщины — с. 109—127.
- К вопросу об авторе «Слова о полку Игореве» // Русская литература. № 4. С. 3—24.
- Путь ученого (К 80-летию академика Д. С. Лихачева) // ИОЛЯ. Т. 45, № 6. С. 483—492.
- К 80-летию академика Д. С. Лихачева // Сов. Россия. 28 нояб., № 274. С. 4.
- «Слово о полку Игореве» и Н. М. Карамзин // Слово о полку Игореве. 800 лет. М. С. 205—214.
- 80-летие академика Д. С. Лихачева //Вопросы истории. № 11. С. 116—121 (совм. с Б. Б. Пиотровским, С. О. Шмидтом, В. Л. Яниным).
- Изборник. Повести Древней Руси / Вступ. статья Д. С. Лихачева; Сост. и коммент. Л. А. Дмитриева и Н. В. Понырко. М. 448 с. (Сер. «Классики и современники. Русская классическая литература»).
Переводы: Киево-Печерский патерик (отрывки) — с. 107—130; Слово о погибели Русской земли — с. 134—135; Задонщина — с. 190—199; Повесть о путешествии Иоанна Новгородского на бесе — с. 208—213; Повесть о Петре и Февронии Муромских Ермолая-Еразма — с. 249—259; комментарии (совм. с Н. В. Понырко) — с. 401—445.
- Ред. (совм. с Д. С. Лихачевым и О. В. Твороговым): Исследования «Слова о полку Игореве». Л. 296 с.
- Ред. (в сост. редкол.): Слово о полку Игореве. 800 лет / Сост. Л. И. Сазонова. М. 576 с.
- Ред. (в сост. редкол.): Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1984. Л. 560 с.
- 1987
- Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 1. (XI — первая половина XIV в.) / Отв. ред. Д. С. Лихачев. Л.
Статьи: «Автор “Слова о полку Игореве”» — с. 16—32; «Боян» — с. 83—91; «Демьян, галицкий тысяцкий» — с. 116—117; «Домид, псковский священник» — с. 117—119; «Житие Варлаама Хутынского» — с. 138—142; «Житие Феодора Ярославского» — с. 179—181; «Козьма Пскович» (совм. с Е. А. Фет) — с. 228—229; «Митуса, “словутьный певец”» — с. 254—256; «Откровение Мефодия Патарского» — с. 283—285; «Петр Бориславич» — с. 329—332; «Сказание о Борисе и Глебе» — с. 398—408; «Сказание о убиении в Орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора» — с. 412—416; «Слово о погибели Русской земли» — с. 432—434; «Стефан Новгородец» — с. 447—448; «Тимофей, “премудрый книжник”» — с. 450—453.
- Некоторые проблемы изучения «Слова о полку Игореве» // В мире отечественной классики: Сб. статей. М. Вып. 2. С. 66—81.
- Записка ли «Записка о последних днях Пафнутия Боровского» Иннокентия? // Исследования по древней и новой литературе. Л. С. 59—64.
- Древнерусская литература // Энциклопедический словарь юного литературоведа. М. С. 82—87.
- Памятники литературы Древней Руси. Конец XVI — начало XVII веков / Вступ. статья Д. С. Лихачева; Сост. и общ. ред. Л. А. Дмитриева, Д. С. Лихачева. М. 616 с.
Вступительная часть к комментариям — с. 542—545.
- Ред. (в сост. редкол.): Исследования по древней и новой литературе. Л. 468 с.
- Ред. (в сост. редкол.): Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1985. М. 534 с.
- Ред. (в сост. редкол.): Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1986. Л. 575 с.
- 1988
- Некоторые итоги и проблемы издания памятников древнерусской литературы // Русская литература. № 1. С. 220—226.
- Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. (Вторая половина XIV — XVI вв.), ч. 1: А—К / Отв. ред. Д. С. Лихачев. Л.
Статьи: «Александр Свирский» — с. 20—21; «Андрей Юрьев» — с. 38—40; «Видение хутынского пономаря Тарасия (Прохора)» — с. 135—138; «Житие Адриана Пошехонского» — с. 239—241; «Житие Герасима Вологодского» — с. 251—252; «Житие Михаила Клопского» — с. 302—305; «Житие Пахомия Нерехтского» — с. 320—321; «Житие Филиппа Иранского» — с. 341—343; «Задонщина» — с. 345—353; «Иван Иванович (царевич)» — с. 384—386; «Иона» — с. 427—430; «Иродион» — с. 440—442.
- Повесть о варяжской божнице // ТОДРЛ. Л. Т. 41. С. 47—48.
- Наталья Александровна Казакова (некролог) // Там же. С. 451—452 (совм. с Н. Ф. Дробленковой и Я. С. Лурье).
- О «Житии Дмитрия Прилуцкого» // Литература и искусство в системе культуры. М. С. 190—194.
- «Слово о полку Игореве» - великий памятник Древней Руси // Слово о полку Игореве (факсимильное воспроизведение первого издания «Слова о полку Игореве» 1800 г.). М. С. 68—96.
- [Транскрипция древнерусского текста «Слова», перевод его на современный русский язык, комментарии к тексту] // Там же. С. 97—123.
- Русская литература XI—XVIII вв. / Сост., вступ. статья, примеч. Л. А. Дмитриева и Н. Д. Кочетковой. М. 493 с. (Сер. «Б-ка учителя»).
Вступ. статья Литература Древней Руси и XVIII века (совм. с Н. Д. Кочетковой) — с. 3—16. Подгот. текстов и переводы: Слово о погибели Русской земли — с. 88—89; Задонщина — с. 104—121; Ермолай-Еразм. Повесть о Петре и Февронии Муромских — с. 152—171. Комментарии: с. 430—452. Словари (совм. с Н. Д. Кочетковой) — с. 472—489.
- Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн. первая / Вступ. статья Д. С. Лихачева; Сост. и общ. ред. Л. А. Дмитриева, Д. С. Лихачева. М. 704 с.
Подгот. текста Повести о португальском посольстве — с. 468—483; комментарии к Повести о португальском посольстве — с. 660—661.
- Перевод отрывка из «Сказания о Борисе и Глебе» // Семья. 24 августа, № 34. С. 8—9.
- Ред. (в сост. редкол.): Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1987. М. 478 с.
- 1989
- Филологические труды Дмитрия Сергеевича Лихачева // Лихачев Д. С. О филологии. М. С. 6—9.
- Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. (Вторая половина XIV — XVI вв.), ч. 2: Л—Я / Отв. ред. Д. С. Лихачев. Л.
Статьи: «Повесть о варяжской божнице» — с. 225—227; «Повесть о построении Благовещенской церкви Иоанном и Григорием» — с. 267—268; «Повесть о Тимофее Владимирском» — с. 287—288; «Протасий» — с. 306—307; «Сказание о битве новгородцев суздальцами» — с. 47—351; «Сказание о Иоанне и Логгине Яренгских» — с. 67—370; «Сказание о Мамаевом побоище» — с. 371—384; «Тучков Василий Михайлович» — с. 446—448; «Феодосий, автор Жития Александра Ошевенского» — с. 462—464; «Житие Иоанна Новгородского» — с. 514—517. Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн. вторая / Сост. и общ. ред. Л. А. Дмитриева, Д. С. Лихачева. М. 704 с. Подгот. текстов: Сказание о молодце и девице — с. 231—233, Притча о старом муже — с. 234—236, Сказка о некоем молодце, коне и сабле — с. 237—238, Житие Елеазара Анзерского, написанное им самим — с. 299—304, Повесть о житии Варлаама Керетского — с. 305—309; комментарии к этим памятникам: с. 631—614, 614, 614—615, 622—623, 624.
- Ред.: Булахов М. Г. «Слово о полку Игореве» в литературе, искусстве, науке. Краткий энциклопедический словарь. Минск. 247 с.
- Ред. (в сост. редкол.): Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1988. М. 574 с.
- 1990
- Слово о полку Игореве / Вступ. статьи Д. С. Лихачева и Л. А. Дмитриева; Реконстр. древнерус. текста и науч. пер. Д. С. Лихачева; Сост., подгот. текстов и примеч. Л. А. Дмитриева. Л. 400 с. (Б-ка поэта. Малая сер. 4-е изд.).
Статья: «Слово о полку Игореве» в русской литературе XIX—XX веков — с. 93—106; примечания — с. 359—396.
- Литература Древней Руси: Хрестоматия / Сост., автор вступ. статьи и коммент. Л. А. Дмитриев; Под ред. Д. С. Лихачева. М. 544 с.
- Библиотека русской фантастики: В 20 т. Т. 1: Сказания о чудесах. М. С. 151—153, 168—170, 517, 518—519.
Переводы и коммент.: Видение хутынского пономаря Тарасия; Повесть о споре жизни и смерти.
- Библиотека русской фантастики: В 20 т. Т. 2: Звездочтец. Русская фантастика XVII века. М. С. 166—172, 173—178, 488—489.
Подгот. текстов и коммент.: Житие Елеазара Анзерского, написанное им самим; Повесть о житии Варлаама Керетского.
- Повесть о житии юродивого Христа ради Михаила Клопского / Пер. Л. А. Дмитриева // Семья. № 47. С. 8—9.
- Ред. (в сост. редкол.): Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1989. М. 479 с.
- 1991
- Мог ли Владимир Ярославич Галицкий быть автором «Слова о полку Игореве»? // Русская литература. № 1. С. 88—103.
- 1992
- Запах ржаного хлеба // Александр Ильич Копанев: Сборник статей и воспоминаний. СПб. С. 90—95.
- 1993
- Лихачев Дмитрий Сергеевич // Российская педагогическая энциклопедия. М. Т. 1: А—М. С. 520 (совместно с Б. Ф. Егоровым).
- 1994
- Ред.: Домострой / Изд. подгот. В. В. Колесов, В. В. Рождественская. СПб.
- Ред.: Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн. третья / Сост. и общая ред. Л. А. Дмитриева, Д. С. Лихачева. М. 652 с.
- 1995
- Энциклопедия «Слова о полку Игореве» / Редкол.: Л. А. Дмитриев, Д. С. Лихачев, С. А. Семячко, О. В. Творогов. СПб. Т. 1—5.
Автор «Слова»; Агафья (Огафья) Ростиславна; Айзеншток И. Я.; Анастасевич В. Г.; Антокольский П. Г.; Асеев Н. Н.; Бальмонт К. Д.; Бариев Ю. А.; Басов-Верхоянцев С. А.; Беловод Просович; Берг Н. В.; Берггольц О. Ф.; Болотова Н. П.; Болховитинов Е. А.; Ботвинник С. В.; Боян; Браун Н. Л.; Брюсов В. Я.; Бунин И. А.; Владимир Ярославич; Время создания «Слова»; Гербель Р. В.; Гнедич Н. И.; Голиков И. И.; Гудзий Н. К.; Державин Г. Р.; Домид; Еремин И. П.; Жуковский В. А.; Забила Н. Л.; Зотов В. Н.; Карамзин Н. М.; Козлов В. П.; Кочкарь; Кугушев Н. М.; Лихачев Д. С.; Майков А. Н.; Малиновский А. Ф.; Мальсагов Д. Д.; Мария Васильковна; Махновец Л. Е.; Мей Л. А.; Минаев Д. И.; Митуса; Новиков И. А.; Ольстин Олексич; Панов Г. П.; Первое издание «Слова»; Перетц В. Н.; Петр Бориславич; Плаутин С. Л.; Прокофьев А. А.; Рагуил Добрынич; Рыленков Н. И.; «Сказание о Мамаевом побоище»; «Слово о погибели Русской земли»; Соболевский В. Ф.; Струйский Д. Ю.; Творогов О. В.; Тимофей; Успенский М. И.; Факсимильные издания «Слова»; Федоров В. Г.
- 1997
- Текст и его интерпретация в изучении древнерусской литературы // Освобождение от догм (задачи и пути изучения русской литературы). М.
Статьи в рукописях (доклады и отзывы):
- Библиотека литературы Древней Руси (XI—XVII вв.). Проблемы и перспективы издания.
- Проблемы агиографического жанра в трудах В. Н. Перетца.
- «Слово о полку Игореве» и Евгений Болховитинов.
Напишите отзыв о статье "Дмитриев, Лев Александрович"
Литература
- Археографический ежегодник за 1993 год: К 100-летию со дня рождения академика М. Н. Тихомирова / Ред. С. О. Шмидт и др.; Государственная архивная служба Российской Федерации, Археографическая комиссия при Отделении истории РАН (М.). — М.: Наука, 1995. — 368 с. — ISBN 5-02-009611-3.
- Водолазкин Е. Г. Инструмент языка. О людях и словах: Эссе. — М.: Астрель, 2012. — 349 [3] с. — 3 000 экз. — ISBN 978-5-271-38599-5.
- Дмитриев Л.А. Письма к родным (1942 - 1944 гг.) / Т.М. Вахитова. — "Верили в Победу свято": Материалы о Великой Отечественной войне в собраниях Пушкинского Дома. — СПб.: Издательство Пушкинского Дома, 2015. — С. 122 - 147. — 380 с. — ISBN 978-5-87781-061-7.
- Дмитриев Лев Александрович // Пушкинский Дом: Материалы к истории. 1905—2005 / Н. Н. Скатов. — СПб.: Дмитрий Буланин, 2005. — С. 437-438. — 600 с. — 800 экз. — ISBN 5-86007-489-1.
- Лев Александрович Дмитриев: Библиография. Творческий путь. Воспоминания. Дневники. Письма. — СПб.: Дмитрий Буланин, 1995.
- Лихачев Д. С. Слово о Л. А. Дмитриеве // Русская литература. — 1993. — Т. 3.
- Творогов О. В. Дмитриев, Лев Александрович // Краткая литературная энциклопедия / Глав. ред. А. А. Сурков. — М.: Советская энциклопедия, 1978. — Т. 9. — С. 277.
- Молок Ф. А. Дмитриев Лев Александрович // Историки России XX века: Биобиблиографический словарь / Под ред. В. А. Динеса. — Саратов: Саратовский государственный социально-экономический университет, 2005. — Т. 1. — С. 281. — 576 с. — ISBN 5-87309-438-1.
Ссылки
- [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke9/ke9-2771.htm Дмитриев, Лев Александрович] // Краткая литературная энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1962—1978.
- [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-50358.ln-ru Профиль Льва Александровича Дмитриева] на официальном сайте РАН
- [feb-web.ru/feb/person/person/feb/dmitriev.htm Страница] в базе данных ФЭБ
- [odrl.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=1994 Статья] на сайте Отдела древнерусской литературы ИРЛИ РАН
- [litpamyatniki.ru/library/100 Статья] на сайте серии «Литературные памятники»
- [isaran.ru/?q=ru/person&guid=19B2F92E-B839-3087-ED04-601DAC9611C0 Историческая справка] на сайте Архива РАН
- Водолазкин Е. Г. [odrl.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket=3knEvJcDkYQ%3d&tabid=2295 Первый год без Л. А. Дмитриева]
- Лихачёв Д. С. [odrl.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket=NTK228Nx12o%3d&tabid=2295 Л. А. Дмитриев (опыт портрета)]
- Творогов О. В. [feb-web.ru/feb/slovenc/es/es2/es2-1161.htm Дмитриев Лев Александрович] в «Энциклопедии „Слова о полку Игореве“»
- [qwercus.narod.ru/zz/dmitrievLA_dnevnik.htm Из солдатского дневника Л. А. Дмитриева (1939—1942)]
- [odrl.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket=aHyl6pxercI%3d&tabid=1994 Лев Александрович Дмитриев: библиография, творческий путь, воспоминания, дневники, письма]
Отрывок, характеризующий Дмитриев, Лев Александрович
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.
Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.
Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.
Тот идеал славы и величия, состоящий в том, чтобы не только ничего не считать для себя дурным, но гордиться всяким своим преступлением, приписывая ему непонятное сверхъестественное значение, – этот идеал, долженствующий руководить этим человеком и связанными с ним людьми, на просторе вырабатывается в Африке. Все, что он ни делает, удается ему. Чума не пристает к нему. Жестокость убийства пленных не ставится ему в вину. Ребячески неосторожный, беспричинный и неблагородный отъезд его из Африки, от товарищей в беде, ставится ему в заслугу, и опять неприятельский флот два раза упускает его. В то время как он, уже совершенно одурманенный совершенными им счастливыми преступлениями, готовый для своей роли, без всякой цели приезжает в Париж, то разложение республиканского правительства, которое могло погубить его год тому назад, теперь дошло до крайней степени, и присутствие его, свежего от партий человека, теперь только может возвысить его.
Он не имеет никакого плана; он всего боится; но партии ухватываются за него и требуют его участия.
Он один, с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи, – он один может оправдать то, что имеет совершиться.
Он нужен для того места, которое ожидает его, и потому, почти независимо от его воли и несмотря на его нерешительность, на отсутствие плана, на все ошибки, которые он делает, он втягивается в заговор, имеющий целью овладение властью, и заговор увенчивается успехом.
Его вталкивают в заседание правителей. Испуганный, он хочет бежать, считая себя погибшим; притворяется, что падает в обморок; говорит бессмысленные вещи, которые должны бы погубить его. Но правители Франции, прежде сметливые и гордые, теперь, чувствуя, что роль их сыграна, смущены еще более, чем он, говорят не те слова, которые им нужно бы было говорить, для того чтоб удержать власть и погубить его.
Случайность, миллионы случайностей дают ему власть, и все люди, как бы сговорившись, содействуют утверждению этой власти. Случайности делают характеры тогдашних правителей Франции, подчиняющимися ему; случайности делают характер Павла I, признающего его власть; случайность делает против него заговор, не только не вредящий ему, но утверждающий его власть. Случайность посылает ему в руки Энгиенского и нечаянно заставляет его убить, тем самым, сильнее всех других средств, убеждая толпу, что он имеет право, так как он имеет силу. Случайность делает то, что он напрягает все силы на экспедицию в Англию, которая, очевидно, погубила бы его, и никогда не исполняет этого намерения, а нечаянно нападает на Мака с австрийцами, которые сдаются без сражения. Случайность и гениальность дают ему победу под Аустерлицем, и случайно все люди, не только французы, но и вся Европа, за исключением Англии, которая и не примет участия в имеющих совершиться событиях, все люди, несмотря на прежний ужас и отвращение к его преступлениям, теперь признают за ним его власть, название, которое он себе дал, и его идеал величия и славы, который кажется всем чем то прекрасным и разумным.
Как бы примериваясь и приготовляясь к предстоящему движению, силы запада несколько раз в 1805 м, 6 м, 7 м, 9 м году стремятся на восток, крепчая и нарастая. В 1811 м году группа людей, сложившаяся во Франции, сливается в одну огромную группу с серединными народами. Вместе с увеличивающейся группой людей дальше развивается сила оправдания человека, стоящего во главе движения. В десятилетний приготовительный период времени, предшествующий большому движению, человек этот сводится со всеми коронованными лицами Европы. Разоблаченные владыки мира не могут противопоставить наполеоновскому идеалу славы и величия, не имеющего смысла, никакого разумного идеала. Один перед другим, они стремятся показать ему свое ничтожество. Король прусский посылает свою жену заискивать милости великого человека; император Австрии считает за милость то, что человек этот принимает в свое ложе дочь кесарей; папа, блюститель святыни народов, служит своей религией возвышению великого человека. Не столько сам Наполеон приготовляет себя для исполнения своей роли, сколько все окружающее готовит его к принятию на себя всей ответственности того, что совершается и имеет совершиться. Нет поступка, нет злодеяния или мелочного обмана, который бы он совершил и который тотчас же в устах его окружающих не отразился бы в форме великого деяния. Лучший праздник, который могут придумать для него германцы, – это празднование Иены и Ауерштета. Не только он велик, но велики его предки, его братья, его пасынки, зятья. Все совершается для того, чтобы лишить его последней силы разума и приготовить к его страшной роли. И когда он готов, готовы и силы.
Нашествие стремится на восток, достигает конечной цели – Москвы. Столица взята; русское войско более уничтожено, чем когда нибудь были уничтожены неприятельские войска в прежних войнах от Аустерлица до Ваграма. Но вдруг вместо тех случайностей и гениальности, которые так последовательно вели его до сих пор непрерывным рядом успехов к предназначенной цели, является бесчисленное количество обратных случайностей, от насморка в Бородине до морозов и искры, зажегшей Москву; и вместо гениальности являются глупость и подлость, не имеющие примеров.
Нашествие бежит, возвращается назад, опять бежит, и все случайности постоянно теперь уже не за, а против него.
Совершается противодвижение с востока на запад с замечательным сходством с предшествовавшим движением с запада на восток. Те же попытки движения с востока на запад в 1805 – 1807 – 1809 годах предшествуют большому движению; то же сцепление и группу огромных размеров; то же приставание серединных народов к движению; то же колебание в середине пути и та же быстрота по мере приближения к цели.
Париж – крайняя цель достигнута. Наполеоновское правительство и войска разрушены. Сам Наполеон не имеет больше смысла; все действия его очевидно жалки и гадки; но опять совершается необъяснимая случайность: союзники ненавидят Наполеона, в котором они видят причину своих бедствий; лишенный силы и власти, изобличенный в злодействах и коварствах, он бы должен был представляться им таким, каким он представлялся им десять лет тому назад и год после, – разбойником вне закона. Но по какой то странной случайности никто не видит этого. Роль его еще не кончена. Человека, которого десять лет тому назад и год после считали разбойником вне закона, посылают в два дня переезда от Франции на остров, отдаваемый ему во владение с гвардией и миллионами, которые платят ему за что то.
Движение народов начинает укладываться в свои берега. Волны большого движения отхлынули, и на затихшем море образуются круги, по которым носятся дипломаты, воображая, что именно они производят затишье движения.
Но затихшее море вдруг поднимается. Дипломатам кажется, что они, их несогласия, причиной этого нового напора сил; они ждут войны между своими государями; положение им кажется неразрешимым. Но волна, подъем которой они чувствуют, несется не оттуда, откуда они ждут ее. Поднимается та же волна, с той же исходной точки движения – Парижа. Совершается последний отплеск движения с запада; отплеск, который должен разрешить кажущиеся неразрешимыми дипломатические затруднения и положить конец воинственному движению этого периода.
Человек, опустошивший Францию, один, без заговора, без солдат, приходит во Францию. Каждый сторож может взять его; но, по странной случайности, никто не только не берет, но все с восторгом встречают того человека, которого проклинали день тому назад и будут проклинать через месяц.
Человек этот нужен еще для оправдания последнего совокупного действия.
Действие совершено. Последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится.
И проходят несколько лет в том, что этот человек, в одиночестве на своем острове, играет сам перед собой жалкую комедию, мелочно интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им.
Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам.
– Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а Я двигал вас?
Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого.
Еще большую последовательность и необходимость представляет жизнь Александра I, того лица, которое стояло во главе противодвижения с востока на запад.
Что нужно для того человека, который бы, заслоняя других, стоял во главе этого движения с востока на запад?
Нужно чувство справедливости, участие к делам Европы, но отдаленное, не затемненное мелочными интересами; нужно преобладание высоты нравственной над сотоварищами – государями того времени; нужна кроткая и привлекательная личность; нужно личное оскорбление против Наполеона. И все это есть в Александре I; все это подготовлено бесчисленными так называемыми случайностями всей его прошедшей жизни: и воспитанием, и либеральными начинаниями, и окружающими советниками, и Аустерлицем, и Тильзитом, и Эрфуртом.
Во время народной войны лицо это бездействует, так как оно не нужно. Но как скоро является необходимость общей европейской войны, лицо это в данный момент является на свое место и, соединяя европейские народы, ведет их к цели.
Цель достигнута. После последней войны 1815 года Александр находится на вершине возможной человеческой власти. Как же он употребляет ее?
Александр I, умиротворитель Европы, человек, с молодых лет стремившийся только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшей властью и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, если бы имел власть, Александр I, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти, отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных людей и говорит только:
– «Не нам, не нам, а имени твоему!» Я человек тоже, как и вы; оставьте меня жить, как человека, и думать о своей душе и о боге.
Как солнце и каждый атом эфира есть шар, законченный в самом себе и вместе с тем только атом недоступного человеку по огромности целого, – так и каждая личность носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим.
Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль к приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.
Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.
Свадьба Наташи, вышедшей в 13 м году за Безухова, было последнее радостное событие в старой семье Ростовых. В тот же год граф Илья Андреевич умер, и, как это всегда бывает, со смертью его распалась старая семья.
События последнего года: пожар Москвы и бегство из нее, смерть князя Андрея и отчаяние Наташи, смерть Пети, горе графини – все это, как удар за ударом, падало на голову старого графа. Он, казалось, не понимал и чувствовал себя не в силах понять значение всех этих событий и, нравственно согнув свою старую голову, как будто ожидал и просил новых ударов, которые бы его покончили. Он казался то испуганным и растерянным, то неестественно оживленным и предприимчивым.
Свадьба Наташи на время заняла его своей внешней стороной. Он заказывал обеды, ужины и, видимо, хотел казаться веселым; но веселье его не сообщалось, как прежде, а, напротив, возбуждало сострадание в людях, знавших и любивших его.
После отъезда Пьера с женой он затих и стал жаловаться на тоску. Через несколько дней он заболел и слег в постель. С первых дней его болезни, несмотря на утешения докторов, он понял, что ему не вставать. Графиня, не раздеваясь, две недели провела в кресле у его изголовья. Всякий раз, как она давала ему лекарство, он, всхлипывая, молча целовал ее руку. В последний день он, рыдая, просил прощения у жены и заочно у сына за разорение именья – главную вину, которую он за собой чувствовал. Причастившись и особоровавшись, он тихо умер, и на другой день толпа знакомых, приехавших отдать последний долг покойнику, наполняла наемную квартиру Ростовых. Все эти знакомые, столько раз обедавшие и танцевавшие у него, столько раз смеявшиеся над ним, теперь все с одинаковым чувством внутреннего упрека и умиления, как бы оправдываясь перед кем то, говорили: «Да, там как бы то ни было, а прекрасжейший был человек. Таких людей нынче уж не встретишь… А у кого ж нет своих слабостей?..»
Именно в то время, когда дела графа так запутались, что нельзя было себе представить, чем это все кончится, если продолжится еще год, он неожиданно умер.
Николай был с русскими войсками в Париже, когда к нему пришло известие о смерти отца. Он тотчас же подал в отставку и, не дожидаясь ее, взял отпуск и приехал в Москву. Положение денежных дел через месяц после смерти графа совершенно обозначилось, удивив всех громадностию суммы разных мелких долгов, существования которых никто и не подозревал. Долгов было вдвое больше, чем имения.
Родные и друзья советовали Николаю отказаться от наследства. Но Николай в отказе от наследства видел выражение укора священной для него памяти отца и потому не хотел слышать об отказе и принял наследство с обязательством уплаты долгов.
Кредиторы, так долго молчавшие, будучи связаны при жизни графа тем неопределенным, но могучим влиянием, которое имела на них его распущенная доброта, вдруг все подали ко взысканию. Явилось, как это всегда бывает, соревнование – кто прежде получит, – и те самые люди, которые, как Митенька и другие, имели безденежные векселя – подарки, явились теперь самыми требовательными кредиторами. Николаю не давали ни срока, ни отдыха, и те, которые, по видимому, жалели старика, бывшего виновником их потери (если были потери), теперь безжалостно накинулись на очевидно невинного перед ними молодого наследника, добровольно взявшего на себя уплату.
Ни один из предполагаемых Николаем оборотов не удался; имение с молотка было продано за полцены, а половина долгов оставалась все таки не уплаченною. Николай взял предложенные ему зятем Безуховым тридцать тысяч для уплаты той части долгов, которые он признавал за денежные, настоящие долги. А чтобы за оставшиеся долги не быть посаженным в яму, чем ему угрожали кредиторы, он снова поступил на службу.
Ехать в армию, где он был на первой вакансии полкового командира, нельзя было потому, что мать теперь держалась за сына, как за последнюю приманку жизни; и потому, несмотря на нежелание оставаться в Москве в кругу людей, знавших его прежде, несмотря на свое отвращение к статской службе, он взял в Москве место по статской части и, сняв любимый им мундир, поселился с матерью и Соней на маленькой квартире, на Сивцевом Вражке.
Наташа и Пьер жили в это время в Петербурге, не имея ясного понятия о положении Николая. Николай, заняв у зятя деньги, старался скрыть от него свое бедственное положение. Положение Николая было особенно дурно потому, что своими тысячью двумястами рублями жалованья он не только должен был содержать себя, Соню и мать, но он должен был содержать мать так, чтобы она не замечала, что они бедны. Графиня не могла понять возможности жизни без привычных ей с детства условий роскоши и беспрестанно, не понимая того, как это трудно было для сына, требовала то экипажа, которого у них не было, чтобы послать за знакомой, то дорогого кушанья для себя и вина для сына, то денег, чтобы сделать подарок сюрприз Наташе, Соне и тому же Николаю.
Соня вела домашнее хозяйство, ухаживала за теткой, читала ей вслух, переносила ее капризы и затаенное нерасположение и помогала Николаю скрывать от старой графини то положение нужды, в котором они находились. Николай чувствовал себя в неоплатном долгу благодарности перед Соней за все, что она делала для его матери, восхищался ее терпением и преданностью, но старался отдаляться от нее.
Он в душе своей как будто упрекал ее за то, что она была слишком совершенна, и за то, что не в чем было упрекать ее. В ней было все, за что ценят людей; но было мало того, что бы заставило его любить ее. И он чувствовал, что чем больше он ценит, тем меньше любит ее. Он поймал ее на слове, в ее письме, которым она давала ему свободу, и теперь держал себя с нею так, как будто все то, что было между ними, уже давным давно забыто и ни в каком случае не может повториться.
Положение Николая становилось хуже и хуже. Мысль о том, чтобы откладывать из своего жалованья, оказалась мечтою. Он не только не откладывал, но, удовлетворяя требования матери, должал по мелочам. Выхода из его положения ему не представлялось никакого. Мысль о женитьбе на богатой наследнице, которую ему предлагали его родственницы, была ему противна. Другой выход из его положения – смерть матери – никогда не приходила ему в голову. Он ничего не желал, ни на что не надеялся; и в самой глубине души испытывал мрачное и строгое наслаждение в безропотном перенесении своего положения. Он старался избегать прежних знакомых с их соболезнованием и предложениями оскорбительной помощи, избегал всякого рассеяния и развлечения, даже дома ничем не занимался, кроме раскладывания карт с своей матерью, молчаливыми прогулками по комнате и курением трубки за трубкой. Он как будто старательно соблюдал в себе то мрачное настроение духа, в котором одном он чувствовал себя в состоянии переносить свое положение.
В начале зимы княжна Марья приехала в Москву. Из городских слухов она узнала о положении Ростовых и о том, как «сын жертвовал собой для матери», – так говорили в городе.
«Я и не ожидала от него другого», – говорила себе княжна Марья, чувствуя радостное подтверждение своей любви к нему. Вспоминая свои дружеские и почти родственные отношения ко всему семейству, она считала своей обязанностью ехать к ним. Но, вспоминая свои отношения к Николаю в Воронеже, она боялась этого. Сделав над собой большое усилие, она, однако, через несколько недель после своего приезда в город приехала к Ростовым.
Николай первый встретил ее, так как к графине можно было проходить только через его комнату. При первом взгляде на нее лицо Николая вместо выражения радости, которую ожидала увидать на нем княжна Марья, приняло невиданное прежде княжной выражение холодности, сухости и гордости. Николай спросил о ее здоровье, проводил к матери и, посидев минут пять, вышел из комнаты.
Когда княжна выходила от графини, Николай опять встретил ее и особенно торжественно и сухо проводил до передней. Он ни слова не ответил на ее замечания о здоровье графини. «Вам какое дело? Оставьте меня в покое», – говорил его взгляд.
– И что шляется? Чего ей нужно? Терпеть не могу этих барынь и все эти любезности! – сказал он вслух при Соне, видимо не в силах удерживать свою досаду, после того как карета княжны отъехала от дома.
– Ах, как можно так говорить, Nicolas! – сказала Соня, едва скрывая свою радость. – Она такая добрая, и maman так любит ее.
Николай ничего не отвечал и хотел бы вовсе не говорить больше о княжне. Но со времени ее посещения старая графиня всякий день по нескольку раз заговаривала о ней.
Графиня хвалила ее, требовала, чтобы сын съездил к ней, выражала желание видеть ее почаще, но вместе с тем всегда становилась не в духе, когда она о ней говорила.
Николай старался молчать, когда мать говорила о княжне, но молчание его раздражало графиню.
– Она очень достойная и прекрасная девушка, – говорила она, – и тебе надо к ней съездить. Все таки ты увидишь кого нибудь; а то тебе скука, я думаю, с нами.
– Да я нисколько не желаю, маменька.
– То хотел видеть, а теперь не желаю. Я тебя, мой милый, право, не понимаю. То тебе скучно, то ты вдруг никого не хочешь видеть.
– Да я не говорил, что мне скучно.
– Как же, ты сам сказал, что ты и видеть ее не желаешь. Она очень достойная девушка и всегда тебе нравилась; а теперь вдруг какие то резоны. Всё от меня скрывают.
– Да нисколько, маменька.
– Если б я тебя просила сделать что нибудь неприятное, а то я тебя прошу съездить отдать визит. Кажется, и учтивость требует… Я тебя просила и теперь больше не вмешиваюсь, когда у тебя тайны от матери.
– Да я поеду, если вы хотите.
– Мне все равно; я для тебя желаю.
Николай вздыхал, кусая усы, и раскладывал карты, стараясь отвлечь внимание матери на другой предмет.
На другой, на третий и на четвертый день повторялся тот же и тот же разговор.
После своего посещения Ростовых и того неожиданного, холодного приема, сделанного ей Николаем, княжна Марья призналась себе, что она была права, не желая ехать первая к Ростовым.
«Я ничего и не ожидала другого, – говорила она себе, призывая на помощь свою гордость. – Мне нет никакого дела до него, и я только хотела видеть старушку, которая была всегда добра ко мне и которой я многим обязана».
Но она не могла успокоиться этими рассуждениями: чувство, похожее на раскаяние, мучило ее, когда она вспоминала свое посещение. Несмотря на то, что она твердо решилась не ездить больше к Ростовым и забыть все это, она чувствовала себя беспрестанно в неопределенном положении. И когда она спрашивала себя, что же такое было то, что мучило ее, она должна была признаваться, что это были ее отношения к Ростову. Его холодный, учтивый тон не вытекал из его чувства к ней (она это знала), а тон этот прикрывал что то. Это что то ей надо было разъяснить; и до тех пор она чувствовала, что не могла быть покойна.
В середине зимы она сидела в классной, следя за уроками племянника, когда ей пришли доложить о приезде Ростова. С твердым решением не выдавать своей тайны и не выказать своего смущения она пригласила m lle Bourienne и с ней вместе вышла в гостиную.
При первом взгляде на лицо Николая она увидала, что он приехал только для того, чтобы исполнить долг учтивости, и решилась твердо держаться в том самом тоне, в котором он обратится к ней.
Они заговорили о здоровье графини, об общих знакомых, о последних новостях войны, и когда прошли те требуемые приличием десять минут, после которых гость может встать, Николай поднялся, прощаясь.
Княжна с помощью m lle Bourienne выдержала разговор очень хорошо; но в самую последнюю минуту, в то время как он поднялся, она так устала говорить о том, до чего ей не было дела, и мысль о том, за что ей одной так мало дано радостей в жизни, так заняла ее, что она в припадке рассеянности, устремив вперед себя свои лучистые глаза, сидела неподвижно, не замечая, что он поднялся.
Николай посмотрел на нее и, желая сделать вид, что он не замечает ее рассеянности, сказал несколько слов m lle Bourienne и опять взглянул на княжну. Она сидела так же неподвижно, и на нежном лице ее выражалось страдание. Ему вдруг стало жалко ее и смутно представилось, что, может быть, он был причиной той печали, которая выражалась на ее лице. Ему захотелось помочь ей, сказать ей что нибудь приятное; но он не мог придумать, что бы сказать ей.
– Прощайте, княжна, – сказал он. Она опомнилась, вспыхнула и тяжело вздохнула.
– Ах, виновата, – сказала она, как бы проснувшись. – Вы уже едете, граф; ну, прощайте! А подушку графине?
– Постойте, я сейчас принесу ее, – сказала m lle Bourienne и вышла из комнаты.
Оба молчали, изредка взглядывая друг на друга.
– Да, княжна, – сказал, наконец, Николай, грустно улыбаясь, – недавно кажется, а сколько воды утекло с тех пор, как мы с вами в первый раз виделись в Богучарове. Как мы все казались в несчастии, – а я бы дорого дал, чтобы воротить это время… да не воротишь.
Княжна пристально глядела ему в глаза своим лучистым взглядом, когда он говорил это. Она как будто старалась понять тот тайный смысл его слов, который бы объяснил ей его чувство к ней.
– Да, да, – сказала она, – но вам нечего жалеть прошедшего, граф. Как я понимаю вашу жизнь теперь, вы всегда с наслаждением будете вспоминать ее, потому что самоотвержение, которым вы живете теперь…
– Я не принимаю ваших похвал, – перебил он ее поспешно, – напротив, я беспрестанно себя упрекаю; но это совсем неинтересный и невеселый разговор.
И опять взгляд его принял прежнее сухое и холодное выражение. Но княжна уже увидала в нем опять того же человека, которого она знала и любила, и говорила теперь только с этим человеком.
– Я думала, что вы позволите мне сказать вам это, – сказала она. – Мы так сблизились с вами… и с вашим семейством, и я думала, что вы не почтете неуместным мое участие; но я ошиблась, – сказала она. Голос ее вдруг дрогнул. – Я не знаю почему, – продолжала она, оправившись, – вы прежде были другой и…
– Есть тысячи причин почему (он сделал особое ударение на слово почему). Благодарю вас, княжна, – сказал он тихо. – Иногда тяжело.
«Так вот отчего! Вот отчего! – говорил внутренний голос в душе княжны Марьи. – Нет, я не один этот веселый, добрый и открытый взгляд, не одну красивую внешность полюбила в нем; я угадала его благородную, твердую, самоотверженную душу, – говорила она себе. – Да, он теперь беден, а я богата… Да, только от этого… Да, если б этого не было…» И, вспоминая прежнюю его нежность и теперь глядя на его доброе и грустное лицо, она вдруг поняла причину его холодности.
– Почему же, граф, почему? – вдруг почти вскрикнула она невольно, подвигаясь к нему. – Почему, скажите мне? Вы должны сказать. – Он молчал. – Я не знаю, граф, вашего почему, – продолжала она. – Но мне тяжело, мне… Я признаюсь вам в этом. Вы за что то хотите лишить меня прежней дружбы. И мне это больно. – У нее слезы были в глазах и в голосе. – У меня так мало было счастия в жизни, что мне тяжела всякая потеря… Извините меня, прощайте. – Она вдруг заплакала и пошла из комнаты.
– Княжна! постойте, ради бога, – вскрикнул он, стараясь остановить ее. – Княжна!
Она оглянулась. Несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу, и далекое, невозможное вдруг стало близким, возможным и неизбежным.
……
Осенью 1814 го года Николай женился на княжне Марье и с женой, матерью и Соней переехал на житье в Лысые Горы.
В три года он, не продавая именья жены, уплатил оставшиеся долги и, получив небольшое наследство после умершей кузины, заплатил и долг Пьеру.
Еще через три года, к 1820 му году, Николай так устроил свои денежные дела, что прикупил небольшое именье подле Лысых Гор и вел переговоры о выкупе отцовского Отрадного, что составляло его любимую мечту.
Начав хозяйничать по необходимости, он скоро так пристрастился к хозяйству, что оно сделалось для него любимым и почти исключительным занятием. Николай был хозяин простой, не любил нововведений, в особенности английских, которые входили тогда в моду, смеялся над теоретическими сочинениями о хозяйстве, не любил заводов, дорогих производств, посевов дорогих хлебов и вообще не занимался отдельно ни одной частью хозяйства. У него перед глазами всегда было только одно именье, а не какая нибудь отдельная часть его. В именье же главным предметом был не азот и не кислород, находящиеся в почве и воздухе, не особенный плуг и назем, а то главное орудие, чрез посредство которого действует и азот, и кислород, и назем, и плуг – то есть работник мужик. Когда Николай взялся за хозяйство и стал вникать в различные его части, мужик особенно привлек к себе его внимание; мужик представлялся ему не только орудием, но и целью и судьею. Он сначала всматривался в мужика, стараясь понять, что ему нужно, что он считает дурным и хорошим, и только притворялся, что распоряжается и приказывает, в сущности же только учился у мужиков и приемам, и речам, и суждениям о том, что хорошо и что дурно. И только тогда, когда понял вкусы и стремления мужика, научился говорить его речью и понимать тайный смысл его речи, когда почувствовал себя сроднившимся с ним, только тогда стал он смело управлять им, то есть исполнять по отношению к мужикам ту самую должность, исполнение которой от него требовалось. И хозяйство Николая приносило самые блестящие результаты.
Принимая в управление имение, Николай сразу, без ошибки, по какому то дару прозрения, назначал бурмистром, старостой, выборным тех самых людей, которые были бы выбраны самими мужиками, если б они могли выбирать, и начальники его никогда не переменялись. Прежде чем исследовать химические свойства навоза, прежде чем вдаваться в дебет и кредит (как он любил насмешливо говорить), он узнавал количество скота у крестьян и увеличивал это количество всеми возможными средствами. Семьи крестьян он поддерживал в самых больших размерах, не позволяя делиться. Ленивых, развратных и слабых он одинаково преследовал и старался изгонять из общества.
При посевах и уборке сена и хлебов он совершенно одинаково следил за своими и мужицкими полями. И у редких хозяев были так рано и хорошо посеяны и убраны поля и так много дохода, как у Николая.
С дворовыми он не любил иметь никакого дела, называл их дармоедами и, как все говорили, распустил и избаловал их; когда надо было сделать какое нибудь распоряжение насчет дворового, в особенности когда надо было наказывать, он бывал в нерешительности и советовался со всеми в доме; только когда возможно было отдать в солдаты вместо мужика дворового, он делал это без малейшего колебания. Во всех же распоряжениях, касавшихся мужиков, он никогда не испытывал ни малейшего сомнения. Всякое распоряжение его – он это знал – будет одобрено всеми против одного или нескольких.
Он одинаково не позволял себе утруждать или казнить человека потому только, что ему этого так хотелось, как и облегчать и награждать человека потому, что в этом состояло его личное желание. Он не умел бы сказать, в чем состояло это мерило того, что должно и чего не должно; но мерило это в его душе было твердо и непоколебимо.
Категории:
- Доктора филологических наук
- Члены-корреспонденты АН СССР
- Лауреаты Государственной премии РФ
- Персоналии по алфавиту
- Учёные по алфавиту
- Литературоведы СССР
- Литературоведы России
- Исследователи древнерусской литературы
- Связисты Великой Отечественной войны
- Выпускники филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета
- Сотрудники Пушкинского Дома
- Члены Союза писателей СССР
- Исследователи Слова о полку Игореве
- Лауреаты Государственной премии РФ в области литературы и искусства
- Члены-корреспонденты РАН
