Колониальный период в истории Венесуэлы

Колониальный период в истории Венесуэлы — период испанской колонизации Венесуэлы.

Испанские экспедиции во главе с Колумбом и Алонсо де Охеда достигли берегов современной Венесуэлы в 1498 и 1499 годах. Первоначально европейцев привлекли колонии жемчужных устриц у побережья. Испания создала свое первое постоянное поселение в Южной Америке в современном городе Кумана в 1522 году, а в 1577 году Каракас стал столицей провинции Венесуэла. В течение нескольких лет также существовала немецкая колония Кляйн-Веневиг (Маленькая Венеция).

Колониальная экономика XVI—XVII веков была сосредоточена на добыче золота и животноводстве. Относительно небольшое число колонистов заняло земли коренных жителей и поработило их, заставив работать на шахтах. Позднее для этого стали завозить африканцев. Венесуэльские территории управлялись из столиц вице-королевств Новая Испания и Перу.

В XVIII веке вдоль побережья росли плантации какао, для их освоения ввозили новых рабов из Африки. Какао-бобы стали основным экспортным товаром Венесуэлы, их продажу монополизировала Compañía Guipuzcoana de Caracas. Большинство уцелевших коренных жителей к тому времени уже мигрировали на юг, где были активны испанские миссионеры. Интеллектуальную активность сформировавшейся креольской элиты была поддержана открытием университета в Каракасе. Провинция Венесуэла была включена в состав Новой Гранады в 1717 году и стала генерал-капитанством Венесуэла в 1777 году.

Борьба за независимость началась в 1810 году, когда Испания испытала наполеоновское вторжение. Последовала Венесуэльская война за независимость. Республика Великая Колумбия стала независимой от Испании в 1821 году под руководством Симона Боливара, Венесуэла вышла из её состава в 1830 году.

Разведка

Христофор Колумб проходил вдоль восточного побережья Венесуэлы в своей третьей экспедиции в 1498 году. Эта экспедиция обнаружила так называемые "Жемчужные острова" Кубагуа и Маргарита у северо-восточного побережья Венесуэлы. Более поздние испанские экспедиции решили повторно освоить богатые жемчужными устрицами острова, а также покорить коренных жителей островов. Начался столь интенсивный сбор жемчуга, что он стали одним из наиболее ценных ресурсов зарождавшейся Испанской империи в Северной и Южной Америке между 1508 и 1531 годами, что привело к тому, что ресурс очень скоро иссяк.

Испанская экспедиция во главе с Алонсо де Охеда, прошедшая вдоль северного побережья Южной Америки в 1499 году, дала местности название Венесуэла ("Маленькая Венеция"), из-за его сходства венесуэльских заливов с ландшафтом Венеции.

Раннее заселение

Испанская колонизация материковой части Венесуэлы началась в 1502 году, когда испанцы основали первое постоянное поселение на месте современного города Кумана, которое было основано в 1515 году доминиканскими монахами. В то время коренные народы жили в основном племенами, занимаясь земледелием и охотой, вдоль побережья, в горной цепи Анд и вдоль реки Ориноко.

В 1527 году Хуан де Ампиэс основал город Санта-Ана-де-Коро и стал первым губернатором провинции Венесуэла. Коро был столицей провинции до 1546 года, далее этот статус имел Эль-Токуйо (1546-1577), пока столица не была перенесена в Каракас в 1577 году Хуаном де Пиментелом.

Кляйн-Венедиг ("Маленькая Венеция") была самой крупной немецкой колонией в Америке, в 1528-1546 годах. Она была основана на деньги аугсбургских банкиров Вельзеров, которые получили колониальные права в Венесуэле в обмен на прощение долга Карлу I Испанскому. Основной целью основания колонии был поиск легендарного золотого города Эльдорадо. Предприятие первоначально возглавил Амброзиус Эхингер, который основал Маракайбо в 1529 году. После смерти Эхингера (1533) колонию возглавляли Николаус Федерман и Георг фон Шпейер (1540). Филип фон Хуттен продолжил исследования местности, в его отсутствие корона Испании заявила свои права на колонию. По возвращении в Санта-Ана-де-Коро в 1546 году испанский губернатор Хуан де Карвахаль казнил Хуттена и Бартоломеуса Вельзера. Впоследствии Карл I отозвал дарственную на колонию к Вельзеров.

К середине XVI века в современной Венесуэле проживало не многим больше, чем 2000 европейцев. Открытие золотых рудников в Яракуе привело к появлению, его объектами сначала стали коренные жители, а затем ввезенные африканцы. Экономическому успеху колонии способствовал подъем скотоводства, которому способствовали травянистые равнины льянос. Общество Венесуэлы состояло из небольшого числа испанских землевладельцев и местных пастухов, напоминая примитивный феодализм.

В течение XVI-XVII веков население региона все больше перетекает в прибрежные города. Власти вице-королевств Новая Испания и Перу, расположенных на участках, ранее занимаемых столицами ацтеков и инков, проявили больший интерес к близлежащих золотым и серебряным шахтам Венесуэлы, чем к сельскохозяйственным территориям Венесуэлы.

Новая Гранада и генерал-капитанство (1717-1812)

Провинция Венесуэла находилась в составе вице-королевства Новая Гранада (создана в 1717 году). Провинция стала генерал-капитанством Венесуэла в 1777 году.

В XVIII веке население страны по-прежнему было сконцентрировано вдоль побережья, где были обустроены плантации какао, укомплектованные гораздо большим количеством ввозимых африканских рабов. Довольно много африканских рабов также работал в на гасиендах травянистых льянос. Большинство коренных жителей мигрировали на равнины и джунгли на юге страны, где только испанские миссионеры проявляли к ним интерес (особенно францисканцы и капуцины, который составил правила грамматики и лексиконы для некоторых из их языков). Наиболее важная миссия была открыта в Сан-Томе в Гайане.

Compañía Guipuzcoana de Caracas установила монополию на торговлю с Европой. Компания стимулировала венесуэльскую экономику, особенно в развитии плантаций какао-бобов, которые стали основным экспортным товаром Венесуэлы. Она открыла венесуэльские порты для внешней торговли, хотя по факту это произошло еще раньше. Венесуэла, как ни никакая другая испанская колония, имела множество контактов с Европой через английские и французские острова в Карибском море. Каракас к этому времени стал и интеллектуальным центром страны: в 1721 году здесь был открыт университет (Центральный университет Венесуэлы), в котором преподавали латинский язык, медицину и технику, кроме гуманитарных наук. Его самый знаменитый выпускник, Андрес Бельо (1781-1865), был величайшим испанским эрудит в Америке своего времени. В Чакао, городе к востоку от Каракаса, была открыта школа музыки, директор которой Хосе Анхель Ламас (1775-1814) сочинил несколько композиций, впечатливших европейских слушателей XVIII века.

Независимость

К концу XVIII века стало расти недовольство венесуэльцев пренебрежением Испании делами колонии, распространению этой идеи способствовала местная интеллигенция. Первая попытка восстания против колониального режима в Венесуэле произошла в 1797 году, во главе с Мануэлем Гуалем и Хосе Мария Эспаньей. Их вдохновила Французская революция, но восстание было подавлено в сотрудничестве с креольской элитой - "mantuanos", не желавшей радикальных социальных изменений. Генерал Франсиско де Миранда герой Французской революции, уже давно ассоциировался с борьбой испанских колоний в Латинской Америке за независимость. Миранда предполагал создание независимой империи, состоявшей из всех территорий, которые были под испанским и португальским контролем, от реки Миссисипи до мыса Горн. Эта империя должна была находиться под руководством потомственного императора под названием "Inca", в честь великой империи инков. Он задумал имя Колумбия для этой империи.

С неофициальной британской помощью, генерал Миранда произвел попытку вторжения в генерал-капитанство Венесуэла в 1804 году. В то время Англия была в состоянии войны с Испанией, союзником Наполеона. В ноябре 1805 года Миранда отправился в Нью-Йорк, где в частном порядке начал организовывать пиратскую экспедицию, чтобы освободить Венесуэлу. Миранда нанял корабль с 20 орудиями, который он назвал Leander в честь старшего сына, и отплыл в Венесуэлу 2 февраля 1806 года, но потерпел неудачу в попытке посадки в Окумаре-де-ла-Коста.

Миранда провел следующий год в Карибском море в ожидании подкрепления от британцев, которые никак не приходили. По возвращении в Англию он был встречен поддержкой британским правительством его планов. В 1808 году большой флот для атаки на Венесуэлу был собран и помещен под командованием Артура Уэлсли, но вторжение Наполеона в Испанию внезапно превратило Испанию в союзника Англии, и собранные войска были направлены на Пиренеи.

Европейские события посеяли в Венесуэле идеи независимости. Наполеоновские войны в Европе не только ослабили имперскую власть Испании, но и поставили Британию (неофициально) на сторону движения за независимость. В мае 1808 года Наполеон добился отречений Фердинанда VII и Карла IV, после чего назначил королем Испании своего собственного брата Жозефа Бонапарта. Это положило начало испанской войне за независимость еще до того, как началась Война за независимость испанских колоний в Америке. Дальнейшие события развивались уже в рамках Венесуэльской войны за независимость.

Отрывок, характеризующий Колониальный период в истории Венесуэлы

– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.