Война за независимость испанских колоний в Америке

Война за независимость испанских колоний в Америке
Процесс объявления независимости в Испанской Америке. Красным выделены территории роялистов
Дата	1810— 1826
Место	Южная Америка и Центральная Америка
Итог	Победа восставших, потеря Испанией большинства колоний в Латинской Америке
Изменения	Образование новых государств: Первая Мексиканская империя Соединённые Провинции Центральной Америки Великая Колумбия Перу Боливия Чили Объединенные провинции Рио-де-Ла-Плата Парагвай
Противники
Испанская Империя Королевство Испания Испанская Америка: Новая Испания Новая Гранада Рио-де-ла-Плата (вице-королевство) Вице-королевство Перу Независимые государства: Первая Мексиканская империя Соединённые Провинции Центральной Америки Великая Колумбия Перу Объединенные провинции Рио-де-Ла-Плата Чили
Командующие
неизвестно Симон Боливар Франсиско Миранда Хосе де Сан-Мартин
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Война за независимость испанских колоний в Америке (1810—1826) — война, приведшая к независимости от Испании её американских колоний: современных Мексики, Венесуэлы, Перу, Чили, Боливии, Аргентины и других.

Предпосылки

Война была вызвана недовольством широких слоёв населения политикой метрополии: широкими запретами, дискриминацией, высокими налогами, тормозившими экономическое развитие колоний. Началу войны способствовало также пробуждение национального самосознания, влияние войны за независимость США, Великой французской революции, восстания рабов в Сан-Доминго (1791—1803).

Элитой колоний были чиновники, генералы и офицеры, присланные из Испании, которые с презрением относились к потомкам более ранних выходцев из Испании — креолам. Их не допускали к высшим административным должностям.

Креолы возмущались тем, что испанские власти запрещали колониям торговать с другими странами, что позволяло испанским торговцам завышать цены на свои товары. Великобритания хотела добиться от Испании свободы для своей торговли в её колониях. Поэтому креолы надеялись на её поддержку в борьбе с испанскими властями.

Среди участников освободительного движения существовали разные интересы и направления. Во главе освободительного движения встали офицеры из креолов-дворян. Однако самой радикальной силой освободительного движения были крестьяне и ремесленники, происходившие из индейцев и метисов, которые хотели освободиться от гнета помещиков и ростовщиков, стать собственниками своей земли, а также негры-рабы, которые рассчитывали получить свободу.

Толчком к началу войны послужили события в Испании в 1808, последовавшие за вторжением войск Наполеона и приведшие к зависимости страны от Франции.

В 1809 произошли волнения в Чукисаке (ныне Сукре), Ла-Пасе и других районах Верхнего Перу (ныне Боливия), в Кито, возник антииспанский заговор в Вальядолиде (ныне Морелия, Мексика). Хотя восставшие нигде не достигли успеха, ситуация в колониях резко обострилась. Вести о поражении испанских войск в метрополии (начало 1810) и оккупации большей части страны французами явились сигналом к вооружённым выступлениям в испанской Америке.

Ход войны

Война началась восстаниями в основных административных центрах — Каракасе, Буэнос-Айресе, Боготе и других. Восставшие, называвшие себя патриотами, одержали крупные победы в Венесуэле, Мексике и Ла-Плате. Однако к концу 1815 испанцам удалось почти повсеместно восстановить своё господство.

В 1816 начался второй этап войны. Войска под руководством Симона Боливара освободили от испанского господства в 1819 Новую Гранаду, в 1821 Венесуэлу, в 1822 Кито, под руководством Хосе де Сан-Мартина — в 1816 Ла-Плату, в 1818 Чили, в 1821 Нижнее Перу. В 1821 было ликвидировано испанское господство в Мексике, в 1824—1826 под руководством Сукре были разбиты последние испанские гарнизоны в Верхнем Перу.

В результате войны все испанские колонии в Америке, кроме Кубы и Пуэрто-Рико, получили независимость.

1810—1815

Венесуэла и Новая Гранада

19 апреля 1810 вспыхнуло восстание в Каракасе, к власти пришла Верховная правительственная хунта. 2 марта 1811 открылся Национальный конгресс, который 5 июля 1811 провозгласил независимость Венесуэлы и 21 декабря 1811 принял республиканскую конституцию.

В связи с наступлением испанских войск, в апреле 1812 главнокомандующим вооруженными силами республики был назначен Ф. де Миранда, но после ряда военных неудач он капитулировал.

Почти одновременно с Венесуэлой революционное движение охватило Новую Гранаду (ныне Колумбия). 20 июля 1810 в её столице Боготе началось восстание, а 30 марта 1811 было объявлено о создании «Государства Кундинамарки», президентом которого стал А. Нариньо. Другие провинции в ноябре 1811 объединились в конфедерацию Соединенных провинций Новой Гранады, с центром Картахеной. В 1811 году Кундинамарка аннексировала провинцию Марикита и часть провинции Нейва, что привело к первой гражданской войне в истории Колумбии.

При поддержке правительств конфедерации и Кундинамарки была освобождена значительная часть Венесуэлы, и в августе 1813 образована вторая Венесуэльская республика во главе с С. Боливаром. Но и она к концу 1814 пала под натиском испанцев, опиравшихся на содействие полудиких пастухов-льянеро под предводительством Х. Т. Бовеса.

После освобождения Испании от французской оккупации 17 февраля 1815 года в Америку на 42 транспортах в сопровождении 18 военных кораблей были отправлены 15 тысяч испанских солдат под командованием Пабло Моралеса. Сначала они прибыли в Венесуэлу, где роялисты под командованием Морильо успешно боролись с революционерами. Оттуда объединённые силы в апреле совершили экспедицию на остров Маргарита (где глава повстанцев Арисменди ввиду подавляющего превосходства противника предпочёл сдаться без боя), после чего Морильо отправился в Каракас, где в мае объявил о полной амнистии. Затем началось наступление на Новую Гранаду. К маю 1816 экспедиционный корпус Морильо восстановил власть Испании и в Новой Гранаде.

Рио-де-ла-Плата

В столице вице-королевства Рио-де-ла-Плата Буэнос-Айресе патриоты 25 мая 1810 отстранили вице-короля Сиснероса и учредили Временную правительственную хунту во главе с К. Сааведрой (смотри статью Майская революция). Её попытки подчинить всю территорию Рио-де-ла-Платы натолкнулись на сопротивление отдельных провинций. В Парагвае местное ополчение разбило буэнос-айресскую Северную армию Мануэля Бельграно (январь 1811). В мае 1811 там была упразднена колониальная администрация, а в 1813 установлен республиканский строй. В 1814 «Верховным диктатором республики» стал доктор Хосе Гаспар Родригес де Франсиа. Население Восточного Берега (ныне Уругвай) под руководством Х. Х. Артигаса с февраля 1811 вело борьбу против испанских, а затем вторгшихся из Бразилии португальских войск. Эта борьба осложнялась противоречиями между уругвайцами, стремившимися к созданию лаплатской федерации автономных провинций, и Буэнос-Айресом, добивавшимся образования унитарного государства. Делегаты Восточного Берега не были допущены на Генеральную конституционную ассамблею Объединённых провинций Рио-де-ла-Платы (январь 1813), а к началу 1815 противоречия вылились в вооружённый конфликт. Буэнос-айресская армия неоднократно терпела поражения в Верхнем Перу.

Чили

В Чили 18 сентября 1810 был смещён генерал-капитан, а его функции переданы Правительственной хунте. Но последняя не решалась на полный разрыв с Испанией, чего требовало радикальное крыло патриотов. Пользуясь этими разногласиями, испанцы перебросили подкрепления из Перу, и в октябре 1814 разгромили чилийцев в сражении при Ранкагуа. Вскоре в стране был реставрирован колониальный режим.

Новая Испания

В Новой Испании (ныне Мексика) восстание, начавшееся 16 сентября 1810, возглавил священник Мигель Идальго. В течение месяца инсургенты заняли обширную территорию, и в конце октября их 80-тысячная армия подошла к Мехико. Но Идальго не решился на штурм города и направился в Гвадалахару, где издал декреты об освобождении рабов, отмене подушной подати, ликвидации торговых монополий, возвращении индейцам отнятых земель. Эти меры побудили большую часть креольских землевладельцев и купцов, многих чиновников и офицеров, участвовавших в восстании, перейти на сторону испанцев, что облегчило разгром революционной армии (начало в 1811); её руководители были захвачены в плен и казнены. Но вскоре патриоты во главе со священником Х. М. Морелосом возобновили борьбу и добились серьёзных успехов. Национальный конгресс в Чильпансинго 6 ноября 1813 провозгласил независимость Новой Испании, а 22 октября 1814 в Апацингане принял конституцию, вводившую республиканское устройство и декларировавшую равенство граждан перед законом, свободу слова и печати. Лишь к концу 1815 роялистам удалось рассеять главные силы восставших и расправиться с Морелосом. К тому времени в большей части Испанской Америки, за исключением Рио-де-ла-Платы, была восстановлена власть метрополии.

1816—1826

Венесуэла и Новая Гранада (1816—1822)

С 1816 в Южной Америке начался новый подъём освободительного движения. В течение 1817—1818 отряды Боливара освободили значительную часть Венесуэлы. Этому способствовали отмена рабства (1816), декреты о конфискации имущества испанской короны и роялистов, о наделении землей солдат освободительной армии (сентябрь-октябрь 1817), а также переход льянеро под командованием Х. А. Паэса на сторону инсургентов и присоединение к ним многих бывших рабов. Созванный 15 февраля 1819 в Ангостуре (ныне Сьюдад-Боливар) Национальный конгресс вновь декларировал независимость Венесуэлы, после чего войска Боливара перешли через Анды и 7 августа 1819 одержали победу над испанцами на реке Бояке, а затем вступили в Боготу, завершив освобождение большей части Новой Гранады.

В декабре 1819 Ангостурский конгресс принял Основной закон, предусматривавший объединение Венесуэлы, Новой Гранады и Кито (ныне Эквадор) в федеративную республику Колумбию (в литературе часто именуется Великой Колумбией). 27 февраля 1820 ассамблея Новой Гранады одобрила это решение. Нанеся поражение испанским войскам при Карабобо (24 июня 1821), патриоты завершили разгром их главных сил в Венесуэле. 30 августа 1821 Учредительное собрание в Кукуте приняло конституцию Колумбии, провозгласившую полную независимость, и избрало президентом Боливара. В октябре колумбийцы овладели последним укреплением врага на побережье Новой Гранады — Картахеной, а в ноябре была очищена от противника Панама. В мае 1822 к Колумбии присоединилась территория Кито.

Рио-де-ла-Плата и Чили (1816—1818)

На юге континента конгресс Объединённых провинций Рио-де-ла-Платы в Тукумане 9 июля 1816 объявил об их независимости. С молчаливого согласия буэнос-айресского правительства португальцы в августе вторглись в Восточную провинцию и частично оккупировали её. Сломив сопротивление отрядов Артигаса, они присоединили страну к Бразилии (1821). В начале 1817 Андская армия Хосе де Сан-Мартина совершила переход через Анды и 12 февраля 1817 разгромила испанские войска в сражении при Чакабуко (Чили). Избранный верховным правителем Бернардо О’Хиггинс 12 февраля 1818 года декларировал независимость Чили, окончательно упроченную в результате победы патриотов при Майпу (5 апреля 1818 года).

Перу (1820—1822)

В сентябре 1820 войска Сан-Мартина высадились в Перу и к июлю 1821 освободили значительную часть страны. Её независимость была провозглашена в Лиме 28 июля 1821, а Сан-Мартин стал «протектором» нового государства. Чтобы завершить освобождение Перу, он пытался заручиться помощью Колумбии. Но его переговоры с Боливаром в Гуаякиле (26 июля — 27 июля 1822) не привели к соглашению, после чего Сан-Мартин сложил свои полномочия перед перуанским конгрессом (20 сентября 1822), а позднее выехал в Европу.

Новая Испания и Центральная Америка (1816—1824)

В Новой Испании под влиянием революции 1820 года в метрополии и успехов южноамериканских колоний наметился подъём освободительного движения. Консервативная элита во главе с А. Итурбиде, желая сохранить прежние порядки, стала добиваться отделения от революционной Испании. За несколько месяцев армия Итурбиде заняла почти все крупные центры и вступила в Мехико, где 28 сентября 1821 было провозглашено создание независимой Мексиканской империи. В мае 1822 Итурбиде объявил себя императором Августином I.

После завоевания независимости рядом испанских колоний активизировалось освободительное движение в генерал-капитанстве Гватемала. В конце августа—начале сентября 1821 было объявлено об отделении гватемальской провинции Чьяпас и её присоединении к Мексике. 15 сентября собрание представителей столицы генерал-капитанства приняло декларацию о независимости. На 1 марта 1822 был запланирован созыв конгресса провинций Центральной Америки, который должен был решить вопрос о вхождении Гватемалы в Мексиканскую империю. 5 января правительство Гватемалы официально объявило о присоединении. Однако через несколько дней провинция Сан-Сальвадор объявила об отделении от Гватемалы. В Гватемалу были направлены мексиканские войска. В июле 1822 конгресс Мексики санкционировал присоединение центральноамериканских провинций. 5 декабря сальвадорская хунта заявила о намерении заключить союз с США. Генерал-капитан Гватемалы развернул военные действия против Сальвадора, и 10 февраля было официально объявлено о его присоединении к Мексиканской империи.

Но империя Итурбиде оказалась недолговечной, и после её краха (март 1823) утвердилась республиканская система, закреплённая конституцией 1824. С крушением империи Учредительное собрание представителей провинций бывшего генерал-капитанства 1 июля 1823 декларировало образование независимой федеративной республики Соединенных провинций Центральной Америки (по конституции 1824 — Федерация Центральной Америки).

Перу (1824—1826)

К началу 1824 последним оплотом испанского владычества на американском континенте оставалось Перу, где действиями инсургентов руководил Боливар, которого перуанский конгресс 10 февраля 1824 назначил диктатором, вручив ему неограниченную военную и гражданскую власть. Сформировав многочисленную боеспособную армию, он 6 августа 1824 нанес поражение испанцам при Хунине, а 9 декабря 1824 их последняя крупная группировка была разбита войсками Антонио Хосе де Сукре в битве при Аякучо.

Боливия (1824—1826)

В феврале 1825 армия Сукре освободила Верхнее Перу. Его суверенитет провозгласило 6 августа 1825 в Чукисаке Учредительное собрание, передавшее верховную власть Боливару, в честь которого новая республика получила название Боливия.

Вскоре были ликвидированы оставшиеся очаги сопротивления испанцев в Америке: в ноябре 1825 капитулировал гарнизон Сан-Хуан-де-Улуа (Мексика), а в январе 1826 — крепость Кальяо и испанские силы на острове Чилоэ.

После войны

В результате войны за независимость американские владения Испании (кроме Кубы и Пуэрто-Рико) избавились от колониального гнета и стали суверенными государствами. В ходе войны возникли республики: Мексиканские Соединенные Штаты, Федерация Центральной Америки, Колумбия, Перу, Чили, Боливия. Позже этот процесс завершился в регионе Рио-де-ла-Платы, за исключением Парагвая, который обрел независимость ещё в 1811. Объединённые провинции Рио-де-ла-Платы в начале 1820 фактически распались. Лишь 6 февраля 1826 Учредительный конгресс в Буэнос-Айресе принял закон о создании их общего правительства, а 24 декабря 1826 утвердил конституцию Аргентины (так стали называться Объединенные провинции Рио-де-ла-Платы). Уругвайские патриоты только в 1828 добились признания своей государственности (согласно конституции 1830 — Восточная республика Уругвай).

В результате освободительной войны 1810—1826 было покончено с монополиями, запретами и регламентацией, сковывавшими экономическое развитие колоний, созданы более благоприятные условия для вовлечения Испанской Америки в систему мирового хозяйства. Были отменены подушная подать и трудовая повинность коренного населения, в большинстве стран ликвидировано рабство. Во вновь возникших государствах был установлен республиканский, парламентский строй и приняты конституции. Важное значение имели уничтожение инквизиции, упразднение дворянских титулов и иных феодальных атрибутов. Война за независимость стимулировала рост национального самосознания, ускорила формирование и консолидацию испано-американских наций.

Библиография

• Альперович М. С. Война за независимость в Латинской Америке (1810—1826). М., 1964.
• Альперович М. С., Слезкин Л. Ю. Новая история стран Латинской Америки. — М.: Высшая школа, 1970.
• Альперович М. С. Испанская Америка в борьбе за независимость. М., 1971.
• Альперович М. С. Рождение Мексиканского государства. — М.: Наука, 1979.
• Линч Дж. Революции в Испанской Америке. 1808—1826. М., 1979.
• Torrente M. Historia de la revolucion Hispano-Americana. Madrid, 1829 — 30. T. 1-3.
• Calvo C. Anales historicos de la revolucion de la America Latina. Paris, 1864 — 67. T. 1-5.
• El movimiento emancipador de Hispanoamerica. Caracas, 1961. T. 1-4.
• El pensamiento constitucional hispanoamericano hasta 1830. Caracas, 1961. T.1-5.
• Anna T. E. Spain and the Loss of America. Lincoln; London, 1983. Las actas de independencia de America. Washington, 1955.

Отрывок, характеризующий Война за независимость испанских колоний в Америке

В военном отношении, гениальный план кампании, про который Тьер говорит; que son genie n'avait jamais rien imagine de plus profond, de plus habile et de plus admirable [гений его никогда не изобретал ничего более глубокого, более искусного и более удивительного] и относительно которого Тьер, вступая в полемику с г м Феном, доказывает, что составление этого гениального плана должно быть отнесено не к 4 му, а к 15 му октября, план этот никогда не был и не мог быть исполнен, потому что ничего не имел близкого к действительности. Укрепление Кремля, для которого надо было срыть la Mosquee [мечеть] (так Наполеон назвал церковь Василия Блаженного), оказалось совершенно бесполезным. Подведение мин под Кремлем только содействовало исполнению желания императора при выходе из Москвы, чтобы Кремль был взорван, то есть чтобы был побит тот пол, о который убился ребенок. Преследование русской армии, которое так озабочивало Наполеона, представило неслыханное явление. Французские военачальники потеряли шестидесятитысячную русскую армию, и только, по словам Тьера, искусству и, кажется, тоже гениальности Мюрата удалось найти, как булавку, эту шестидесятитысячную русскую армию.
В дипломатическом отношении, все доводы Наполеона о своем великодушии и справедливости, и перед Тутолминым, и перед Яковлевым, озабоченным преимущественно приобретением шинели и повозки, оказались бесполезны: Александр не принял этих послов и не отвечал на их посольство.
В отношении юридическом, после казни мнимых поджигателей сгорела другая половина Москвы.
В отношении административном, учреждение муниципалитета не остановило грабежа и принесло только пользу некоторым лицам, участвовавшим в этом муниципалитете и, под предлогом соблюдения порядка, грабившим Москву или сохранявшим свое от грабежа.
В отношении религиозном, так легко устроенное в Египте дело посредством посещения мечети, здесь не принесло никаких результатов. Два или три священника, найденные в Москве, попробовали исполнить волю Наполеона, но одного из них по щекам прибил французский солдат во время службы, а про другого доносил следующее французский чиновник: «Le pretre, que j'avais decouvert et invite a recommencer a dire la messe, a nettoye et ferme l'eglise. Cette nuit on est venu de nouveau enfoncer les portes, casser les cadenas, dechirer les livres et commettre d'autres desordres». [«Священник, которого я нашел и пригласил начать служить обедню, вычистил и запер церковь. В ту же ночь пришли опять ломать двери и замки, рвать книги и производить другие беспорядки».]
В торговом отношении, на провозглашение трудолюбивым ремесленникам и всем крестьянам не последовало никакого ответа. Трудолюбивых ремесленников не было, а крестьяне ловили тех комиссаров, которые слишком далеко заезжали с этим провозглашением, и убивали их.
В отношении увеселений народа и войска театрами, дело точно так же не удалось. Учрежденные в Кремле и в доме Познякова театры тотчас же закрылись, потому что ограбили актрис и актеров.
Благотворительность и та не принесла желаемых результатов. Фальшивые ассигнации и нефальшивые наполняли Москву и не имели цены. Для французов, собиравших добычу, нужно было только золото. Не только фальшивые ассигнации, которые Наполеон так милостиво раздавал несчастным, не имели цены, но серебро отдавалось ниже своей стоимости за золото.
Но самое поразительное явление недействительности высших распоряжений в то время было старание Наполеона остановить грабежи и восстановить дисциплину.
Вот что доносили чины армии.
«Грабежи продолжаются в городе, несмотря на повеление прекратить их. Порядок еще не восстановлен, и нет ни одного купца, отправляющего торговлю законным образом. Только маркитанты позволяют себе продавать, да и то награбленные вещи».
«La partie de mon arrondissement continue a etre en proie au pillage des soldats du 3 corps, qui, non contents d'arracher aux malheureux refugies dans des souterrains le peu qui leur reste, ont meme la ferocite de les blesser a coups de sabre, comme j'en ai vu plusieurs exemples».
«Rien de nouveau outre que les soldats se permettent de voler et de piller. Le 9 octobre».
«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu'il faudra faire arreter par de fortes gardes. Le 11 octobre».
[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?