Первая греко-турецкая война

Первая греко-турецкая война 1897
Основной конфликт: Греко-турецкие войны
Победа турок при Домоскосе. Картина Фаусто Зонаро
Дата	17 апреля — 20 мая 1897
Место	Балканский полуостров, Эгейское море, Крит
Итог	Победа турок
Противники
Греция Османская империя
Командующие
неизвестно неизвестно
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Первая греко-турецкая война 1897 года (греч. Ελληνοτουρκτκός πόλεμος του 1897), известно также как Тридцатидневная война и Чёрный ′97 в Греции — военный конфликт между Грецией и Османской империей. Причины войны были вызваны восстанием христианского населения против турецкого ига на острове Крит.

Повод к войне

Причины войны заключались, главным образом, во внутренних политических условиях Турции. Покорив в своё время некоторые христианские народности, османы отказались от всякой попытки слияния с ними. Поэтому с упадком османского господства начался обратный процесс распада Османской империи. С образованием на Балканском полуострове независимых христианских государств, под властью турок осталось ещё значительное количество христиан, тяготевших к единоплеменникам. Эти последние со своей стороны вели деятельную пропаганду среди христианских подданных султана, подготовливая дальнейшее разложение Турции.

В числе других государств и Греция направила свои помыслы и усилия на заселенные греками острова Эгейского моря и соседние материковые владения Турции. Непосредственной причиной войны стала борьба за остров Крит, где греческое население всё ещё было под владычеством Турции, и неоднократно восставало ранее. В 1896 году вспыхнуло восстание на острове Крит (Критское восстание (1897—1898)) , отозвавшееся большим возбуждением в Греции, увлекшим и правительство. В январе 1897 года началось подкрепление восставших греческими добровольцами, а 15 февраля на Крите высадился 1,5 тысячный отряд греческих войск под командованием полковника Тимолеона Вассоса. Все усилия мировых держав по предотвращению войны не имели успеха. Началось вторжение греческих иррегулярных отрядов в османскую Фессалию; наконец, 4 апреля последовал ряд пограничных стычек, вызванных нападениями регулярных греческих войск. 6 апреля со стороны Турции последовало объявление войны.

Силы сторон

Греция

Армия в мирное время — 18 тысяч человек, в военное — 82 тысячи. При первом взгляде военная организация давала выгодное впечатление; но при ближайшем ознакомлении замечались большие недочеты. При частой смене военных министров, недостаточно сведущих и политиканствующих, в военном управлении господствовало поверхностное отношение к делу. Войсковые кадры содержались в половинном составе, офицерский корпус был малочислен, равнодушен к службе и тоже занят политикой, которая захватывала даже и нижних чинов. Армия не знала полевых упражнений частями свыше роты, почти не производила стрельбы, не имела подготовленного генерального штаба и высших управлений. В лошадях и материальной части был большой недостаток. Вообще, все признаки внутреннего разложения армии были налицо. Необходимость реформ сознавалась, и некоторые из них были намечены за год до войны, но не осуществились. В 1896 году в армии I линии числилось:

	Батальоны	Эскадроны	Батареи	Инженерные роты	Санитарные роты	Обозные роты	Численность
							Штыков	Сабель	Орудий	Лошадей
В мирное время	38	12	20	11	2	1	12 000	—	80	1500
В военное время	55	15—18	26	15	Полевые санитарные отделения	5	61 130	20 700	156	5925

Во II и III линиях числилось на бумаге 134 тысячи, но кадров не было, и организация не предусмотрена, поэтому эти категории имели значение общего запаса армии I линии.

Вооружение: пехота — 11-мм ружья Гра (запас патронов: на руках 78, общий 175); кавалерия — карабин Гра и сабля; артиллерия — 7-см (горное), 7,5-см и 8,7-см (2 батареи) пушки Круппа, 272 снарядов на орудие.

Высшим соединением мирного времени был полк.

Греческий флот в 1897 году состоял из 3 небольших броненосцев, 1 броненосного корвета, 1 броненосца береговой обороны, 2 броненосных лодок, 3 крейсеров и около 30 мелких судов, канонерских лодок, транспортов и миноносцев.

Османская империя

Армия в мирное время около 100 тысяч, в военное — 380 тысяч, делившихся на войска I линии (низам), II линии (редиф) и III линии (мустахфыз). Учебных сборов не было. Тактическая подготовка и стрельба почти отсутствовали. Большинство офицеров — выслужившиеся нижние чины. Высшие начальники ещё старой школы; выдающееся место занимал только генеральный штаб. Но главная сила армии — в природных качествах её личного состава, физически крепкого, выносливого, проникнутого воинским духом. Из 7 территориальных военных округов (орду) в войне приняли участие войска трех: I (Константинопольского), II (Адрианопольского) и III (Салоникского). В этих 3 округах в 1896 году состояло войск:

I и II линии (низам и редиф):	Батальоны	Эскадроны	Батареи	Инженерные роты	Обозные роты	Численность
						Штыков	Сабель	Орудий
В мирное время	228	95	141	15	9	69 500	7600	846
В военное время	328	95	141	50	18	284 000	16 700	846

Из этих сил в состав действующей армий вошло до 236 батальонов, 30 эскадронов, 42 батареи, численностью до 130 тысяч человек боевого состава. Войска III линии (мустахфиз) могли быть выставлены в числе 3 корпусов, по 30 тысяч человек. В действительности мобилизовано лишь 2 дивизии для охраны побережья. Таким образом, значительная часть войск должна была остаться вне театра войны для обеспечения внутреннего порядка и в ожидании возможных внешних осложнений на полуострове.

Вооружение: пехоты — 11,43-мм ружья Пибоди-Мартини, на каждое 100 патронов на руках, 130 в обозе; кавалерии — тот же карабин, сабля; артиллерия — 7-см (горное), 8-см (конное) и 9-см пушки Круппа. 12-см гаубица Круппа. Снарядов на орудие: 185 (горные), 288 (конные), 256 (ездовые) и 250 (гаубичные).

Высшие соединения мирного времени: кавалерийские и артиллерийские дивизии пехоты низама, бригадные управления редифа.

Турецкий флот составляли одни устаревшие суда: 16 батарейных или казематных броненосцев и броненосных фрегатов, 3 монитора, 8 крейсеров и около 40 мелких судов (канонерских лодок и миноносцев). При перевесе в численности турецкий флот значительно уступал греческому в вооружении, скорости хода и качествах личного состава.

В общем выставленные обеими сторонами армии, по своей организации, подготовке и духу, имели милиционный характер. Численное превосходство турок в значительной степени парализовалось необходимостью держать большие силы вне театра войны. Вооружение обеих армий было равноценно: хорошая артиллерия и старые ружья. Недостатки в снаряжении и вообще в материальной части обеих армий отозвались медленным развитием операций.

Кроме регулярных войск, обе стороны имели по несколько тысяч добровольцев: у турок — албанцев, у греков — своих и иностранных, главным образом «гарибальдийских», добровольцев.

Театр военных действий

Театр военных действий мог быть ограничен на севере линией Салоники — Монастир — Берат, на востоке и западе морем и на юге линией Месолонгион — Аталанти. Труднодоступный Пиндский хребет делит весь театр на более значительный — Восточный (Фессалийский) и узкий — Западный (Эпирский) участки. Оба носят гористый характер. Государственная граница с обеих сторон обеспечивалась многочисленными блокгаузами, на расстоянии 2—2,5 км друг от друга. Старые укрепления имели: Превеза, Янина, Салоники (с моря и суши) и Мецово; в Греции — форт при входе в Артский залив и укрепления в Волосе.

Мобилизация

Мобилизация греческих войск была объявлена 1 марта, но фактически началась ещё с 1 февраля. Призывалось свыше 210 тысяч, из них 100 тысяч вовсе не обученных. Не явилось 40 %, на половину вследствие неудовлетворительности учета. Все же число призванных превышало потребности укомплектования, т. ч. сила батальонов доходила до 1,5 и даже до 2 тысяч человек. Одновременно шли новые формирования. Мобилизация прошла беспорядочно и встретила большие затруднения, в особенности в обмундировании и снаряжении и по недостатку офицеров и лошадей. Всего, после 10 недель Греция развернула до 90 тысяч, чем исчерпывались все её средства.

В Турции мобилизация прошла сравнительно гладко. Частичная мобилизация началась со 2 февраля. Мобилизован полностью III (Салоникский) округ с добавлением всего редифа I, II и IV округов. Всего в 3 очереди мобилизовано и отправлено до 130 тысяч человек. Численность батальонов 400—1200 человек, эскадроны имели по 70 человек, батареи — по 3 зарядных ящика.

Развертывание армий

Из двух театров по обе стороны Пинда восточный, заключающий пути от Салоник в Афины, естественно сделался главным, на котором оба противника развернули наибольшие силы. Первоначально греческая армия занимала кордоном границу, имея целью — политическую демонстрацию и возбуждение восстания. С 29 марта началось сосредоточение в Лариской долине. Фессалийская армия сосредоточивалась в двух группах: 1-я дивизия в районе Лариса — Тирнавос и 2-я — в одном переходе к юго-западу. Обе группы закрывали выходы из важнейших проходов Мелунскаго и Ревени. На флангах отдельные отряды обеспечивали перевал Незерос и проходы западнее горы Митрицы. Всего к 10 апреля в Фессалийской армии состояло 36 батальонов, 4 эскадрона, 16 батарей, 4 инженерные роты и 4 пеших эскадрона (42 256 человек пехоты, 730 человек кавалерии и 36 орудий). Главнокомандующим состоял королевич Константин. На Эпирский театр была направлена 3-я дивизия (полковник Маноса), части которой, сильно перемешанные, были растянуты вдоль всей границы. В ней состояло 15 батальонов, 8 батарей, 3 эскадрона и 5 инженерных рот (22 438 человек пехоты, 240 человек кавалерии и 48 орудий), то-есть треть всех сил.

Турецкая армия сначала развернулась широким фронтом с целью закрыть границу и лишь незадолго до начала военных действий приступила к более тесному сосредоточению в районе лассаны. В окончательном виде главная, Фессалийская армия маршала Эдхема-паши, из 7 дивизий, развернулась на фронте в 65 километров, всего 132 батальона, 34 батареи и 22 эскадрона (73,5 тысячи штыков, 1200 сабель и 204 орудия). Из этого числа 48 тысяч находилось вокруг Елассаны. Организация частей была везде сильно нарушена. Эпирская армия генерала Ахмет-Хивзи-паши, из 2 дивизий, группировалась у Янины и Луроса. Здесь находилось 32 батальона, 8 батарей и 3 эскадрона, крепостные и обозные части (25 600 штыков, 400 сабель и 48 орудий, то-есть четверть всех сил). Таким образом, турки развернули двойные силы и при распределении их правильнее оценили значение главного театра.

Боевые действия

Операции в Фессалии

6 апреля армия Эдхема-паши с утра перешла в наступление по всей линии и достигла серьезного успеха у Мелуны. Здесь греки занимали высоты перевала несколькими батальонами с горными орудиями. Дорога через перевал поднималась к блокгаузу среди голых, труднодоступных скал. После 28-часового упорного наступления туркам (11 батальонов) удалось к утру 7 апреля занять почти всю позицию, а к вечеру и южный выход перевала.

Одновременно с этим 5-я дивизия начала наступление на Годоман, 2-я безуспешно пыталась форсировать гребень Лосфака, а 1-я — пробиться через Ксериасское ущелье и проход Ревени. Также безуспешны были усилия 6-й дивизии у Незероса. Только 10 апреля туркам удалось продвинуться в центре до Карадере (Лигария), а восточнее занять Годоман и Незерос. Опасаясь больших потерь, Эдхем-паша не решился на удар своим правым флангом (1 и 2-я дивизии), а предпочел сбить греков с позиции у Тирнавоса наступлением своего левого крыла.

С рассветом 11 апреля 5 и 6-я дивизии продолжали наступление. 6-я уже к 8 часам утра оттеснила правый фланг греков за реку Саламбрию, а 5-я, от Каратсали, атаковала и к 16 часам заняла позиции греков у Делилера. Несмотря на то, что турки не преследовали, неудача греков на их правом фланге, в связи с движением 2-й турецкой дивизии от Скомбы и неудачным наступлением греков у Чайхисара, побудили греков вечером 11 апреля очистить Тирнавос. Во время ночного марша у греков началась паника, окончившаяся расстрелом своих и бегством колонны до Лариссы. 12 апреля королевичу Константину с большим трудом удалось собрать одну слабую бригаду, с которой он отступил к Фарсале. Одновременно с Лариссой очищены Трикала и Калабака.

В этот же день 2 и 4-я турецкие дивизии заняли Тирнавос. Потери: у турок 300 убитых и 800 раненых, у греков 166 убитых и 586 раненых.

13 апреля турецкая конница заняла Ларису. Затем на фронте последовал 9-и дневный перерыв в действиях, вызванный необходимостью перенести базу в Ларису и подтянуть к ней войска.

На флангах действия продолжались. На правом фланге 1-я турецкая дивизия 17 апреля заняла Трикалу. На левом фланге особый отряд был выдвинут для занятия портового Волос (город), что привело к ряду боев у деревни Велестино. Дорогу на Волос обороняла 3-я бригада полковника Смоленски, Константиноса (4 тысячи, 6 орудий). После занятия Ларисы турки направили к Волосу конную бригаду Сулеймана-паши (400 сабель, 6 орудий). Конница двинулась 15 апреля без всяких мер разведки, предполагая ночевать в Велестино; вместо этого она неожиданно попала под огонь с позиции греков и после короткого боя отступила в Килелер.

На следующий день подошла бригада редифов с батареей (4 тысячи), и новый начальник отряда Наим-паша возобновил наступление. Движение отряда было медленно и беспорядочно. Только 17 апреля, к 18 часам, турки развернулись перед позицией, но наступившая темнота вынудила отложить атаку на следующий день.

Между тем, ночью и в течение утра в бригаду Смоленица прибывали подкрепления из Фарсала по железной дороге, доведя его силы до 9 тысяч и 18 орудий . Несмотря на первоначальный успех правого фланга турок, они должны были отступить. Греки их не преследовали. Неудача у Велестино побудила Эдхема-пашу направить сюда всю 5-ю дивизию, не принявшую, таким образом, участия в главной операции на Фарсалу.

22 апреля главные силы турок двинулись, наконец, от Ларисы к Фарсале. К этому времени вновь сформированная 7-я дивизия придвинута из Элассоны в Ларису, а в состав армии вступило до 4 тысяч албанских добровольцев. Главная группа армии у Ларисы состояла из 2, 3, 4, 6 и 7-й пехотных дивизий и кавалерийской дивизии (62 батальона, 17 эскадронов и 20 батарей), всего 35 тысяч; 1-я дивизия (9 тысяч) — у Котсери и 5-я дивизия (10 тысяч) — у Герели, против Велестино.

Греческая армия, в составе 3 бригад (25 батальонов, 4 эскадрона, 12 батарей, всего до 25 тысяч) занимала позицию у города Фарсала. У Велестино — бригада полковника Смоленски.

21 апреля турецкая кавалерия дошла до Субази и обнаружила главные силы греков у Фарсала. К вечеру 22 апреля колонны 3 турецких дивизий достигли Хадьилар, Цурманли, Енибайлер. Турки были плохо ориентированы относительно расположения греков. Поэтому на 23 апреля Эдхем-паша решил лишь оттеснить передовые части греков, предполагаемые севернее реки Кючук-Канарли, а главную атаку вести 24 апреля. Согласно диспозиции, кавалерийская дивизия должна была выступить с рассветом для разведки. 2, 6 и 3-я дивизии, имея в резерве половину 4-й дивизии, должны были в 5 часов утра двинуться с фронта; одновременно 1-я дивизия должна была действовать от Котсери во фланг, а 5-я дивизия — возобновить движение на Волос. Наступление турецкой армии к югу от Ларисы привело 23 апреля к бою у Фарсала, окончившемуся отступлением греческой армии к Домокосу.

После боя у Фарсала в главной операции турок последовал 10-и дневный перерыв для организации подвоза запасов. Действия опять переходят на фланги в виде новой экспедиции на Волос и в Трикальскую долину. При наступлении турецкой армии к Фарсале 5-я дивизия Хакки-паши была оставлена в Герели с целью помешать отряду Смоленица оказать содействие армии королевича. Хакки-паша, одновременно с наступлением главной армии, 23 апреля сам перешел в наступление. Это привело к новому бою у Велестино 23 и 24 апреля. Бригада Смоленски к этому времени увеличился до 12 тысяч , занимая попрежнему позицию на высотах западнее Велестино. В течение 23 и 24 апреля продолжался нерешительный бой и только к вечеру 2-го дня обход нескольких турецких батальонов на левом фланге вынудил греков отступить. Потери с каждой стороны не превышали 300 человек.

Главные силы бригады Смоленски отступили к Волосу, откуда перевезены морем в Стилис, а Смоленски с 3 тысячами отошел на Галмирос. 25 апреля турки заняли Велестино, куда подошли спешно выдвинутые на подкрепление после боя у Фарсала 3-я и половина 4-й дивизии. 26 апреля 5-я турецкая дивизия заняла город Воло. После этого части 3 и 4-й дивизии были возвращены к армии.

Одновременно с этим на правом фланге турок греками произведена новая экспедиция в Трикалу; обеспокоенный слухами о появлении значительных сил, Эдхем-паша 28 апреля выслал на Трикалу две колонны из состава 1 и 7-й дивизий, которые 29 апреля заняли этот город, не найдя там противника.

Одновременно 2 греческих дезертира сообщили туркам, что главные силы греков, в составе 2-х дивизий, занимают укрепленную позицию севернее Домокоса. Эдхем-паша, считая себя слишком слабым, решил выждать прибытия вновь сформированной 7-й дивизии и бригады 4-й дивизии, собранной с этапных линий. 4 мая он получил из Константинополя сведение о сделанной державами попытке к посредничеству, вместе с приказанием продолжать наступление. Последнее было вызвано новым наступлением греков на Эпирском театре.

5 мая Эдхем-паша начал наступление, имея в своем распоряжении 1, 2, 3, 4 и 6-ю дивизии, только что прибывшую бригаду низама, бригаду конницы и резервную артиллерию (50 тысяч, 186 орудий). 7-я дивизия оставлена в тылу. Греческая армия, усиленная войсками отряда Смоленица и подкреплениями из Афин, достигала 30 тысяч с 70 орудиями и занимала позицию на северном отроге Отрисских гор, протяжением до 13 километров. Происшедший 5 мая бой у Домокоса остался нерешенным. Греки удержали позиции, нанеся туркам потери до 1600 человек, но в виду обхода правого фланга 2-мя турецкими дивизиями, приказано в ту же ночь отступить на Ламию, через перевал Фурка и соседние проходы. На позиции оставлены в руках турок горная батарея, 1 крепостное орудие и много боевых запасов. Турки преследовали, вследствие чего последовали арьергардные бои 6 мая у перевала Фурки и 7 мая у Таратсы. Здесь в 14 часов к туркам прибыл греческие парламентеры, что совпало с получением Эдхемом-пашой приказа о прекращении военных действий. Приказ последовал вследствие телеграммы Российского Императора к султану, вызванной, в свою очередь, просьбой о заступничестве со стороны греческого правительства.

7 мая продолжалось отступление греческой армии к Фермопилам. К армии присоединились отряд полковника Тимолеона Вассоса, вернувшийся с Крита и остальная часть бригады Смоленски, отступившая 6 мая из Алмироса в Неа-Миндзела и перевезенная оттуда морем в Стилис. 8 мая было подписано перемирие.

Действия на Эпирском театре

Вследствие политических и военных соображений турки ограничились в Эпире обороной. К этому побуждали: второстепенное значение театра, отсутствие предметов действий и ненадежность преобладающего греческого населения, вызывавшая необходимость дробления сил. 1-я турецкая дивизия Османа-паши находилась главными силами в окрестностях Янины и Пентепигадии, имея 5 тысяч в пограничных отрядах; 2-я дивизия Мустафы-Хильми-паши на нижнем Арте, имея 3 батальона гарнизоном в Превезе. Греки (22 тысячи) к 5 апреля находились главными силами (18 тысяч) у города Арты и южнее. 6 апреля греческая эскадра и орудия Акциона начали обстрел Превезы, длившийся 7 и 8 апреля. Истратив массу снарядов, греки не причинили туркам вреда.

В ночь на 9 апреля две греческие бригады перешли реку Арту. 5-я бригада заняла высоты Имарета, взяв в плен турецкий батальон с 2 орудиями; части 6-й бригады заняли батарею Салагоры. 11 апреля полковник Трасивулос Манос отбросил турок от Луроса и Филиниадеса и продолжал наступление на блокгауз Пентепигадию, заняв его 12 апреля передовыми частями.

Дальнейшее наступление было остановлено переходом в наступление 2-й турецкой дивизии. Уже 12 апреля турки атаковали передовые части греков у Пентепигадии и после упорного боя отбросили их на главные силы. После неудачных попыток остановить наступление турок полковник Манос к 18 апреля отвел свои войска за реку Арту, после чего обе стороны заняли первоначальное положение.

30 апреля Манос получил приказание из Афин о переходе в наступление. За это время его армия была усилена новыми формированиями и переформирована в 3 бригады. Но и турки за это время усилились прибывшею в Янину бригадой низама.

1 мая все 3 греческие бригады оттеснили передовые части неприятеля и 2 мая атаковали турок у Грибова. Бой продолжался с ожесточением до наступления темноты. Вся тяжесть его легла на 1-ю бригаду, понесшую большие потери. Прибытие к туркам значительных подкреплений из Янины решило участь боя; в ту же ночь греки отступили и с большим трудом отошли за реку Арту. Этим ограничились военные действия в Эпире.

Потери турок в Эпире около 355 человек (кроме плененного батальона), а греков до 1200 человек.

Действия на море

Развитие действий на море со стороны греков было сильно стеснено ожидавшимся противодействием почти всех великих европейских держав, имевших в водах острова Крит внушительные морские силы, а Турция держала свой флот у Дарданелл, на случай появления здесь греческого флота, уверенная в том, что лучшей гарантией неприкосновенности её владений со стороны Средиземного моря являются стремления держав локализировать войну.

К началу войны (18 апреля) греческий флот был разделен на 4 эскадры: западную, с назначением занять Превезу; восточную — в водах Архипелага; южную — у острова Крита, и эскадру минных судов. В военных действиях приняли участие только западные и восточные эскадры, прочие же не могли выполнить своего назначения: 1-я — из-за указанной международной обстановки (остров Крит был объявлен державами в блокаде), 2-я — по совершенному отсутствию объекта для действий: турецкий флот не показывался из Дарданелл.

Действия западной эскадры были малоудачны. Овладение Превезой требовало предварительного форсирования залива Арта, но попытки к тому, предпринятые 19 апреля, оставались безуспешны. Броненосец береговой обороны «Василеос Георгиос», не говоря уже о мелких судах, не мог вынести огня 4-х турецких фортов, вооруженных крупповскими орудиями большого калибра. Прибытие к заливу Арта главного начальника, командора Криэзиса, с броненосцами «Идра» и «Спеце», не изменило положения. Бомбардировка не имела результатов, попытка прорваться под выстрелами фортов также окончилась неудачей, и Криэзис отказался от захвата Превезы; эскадра отошла к незащищенным рейдам Муерто и Аджиос Саранта, где бомбардировкой разрушила провиантские магазины и склады боевых припасов.

Так же мало существенны были и действия восточной эскадры. Попытка разрушить железнодорожный путь у Лестары, с целью прервать коммуникационную линию армии Эдхема-паши, была во-время замечена турками, и осуществить её не удалось. Вост. эскадра обратилась к тому же, что сделала и западная: к действиям против незащищенных рейдов. Взорвав пороховые склады в Платамоне, она бомбардировала Левкатерию и Скала-Катерини при входе в Салоникскую бухту.

Этим ограничились действия на море в Греко-турецкую войну. Если упорная стоянка турецкого флота в Дарданеллах и давала Греции полное господство на море, то использовать его помешали две причины, тяжело отозвавшиеся на моральном состоянии личного состава: противодействие держав и чувство бессилия перед смертельной опасностью, угрожавшей отечеству от успехов армии Эдхема-паши на суше.

Общие потери на всем театре войны у турок: 999 убитых и 2064 раненых; у греков: 832 убитых, 2447 раненых.

Конец войны

Ещё в марте 1897 года на Крите была объявлена автономия под «покровительством Европы», а 5 апреля 1897 года на остров высадились 3 тысячи солдат и офицеров, которых направили шесть стран: Австро-Венгрия, Великобритания, Германия, Италия, Россия и Франция.

После заключения перемирия переговоры о мире велись от лица Греции державами-посредницами. Турция первоначально потребовала: уступки всей Фессалии, уплаты контрибуции в 10 млн турецких фунтов (примерно 86 миллионов рублей) и отмены капитуляции (т.e. специальных юридических преимуществ греков в Турции). После долгих переговоров главные условия мирного договора, заключённого 4 декабря 1897 года, выразились в следующем: исправление границы, отдавшее Турции северные проходы в Ларисскую долину, военное вознаграждение в 4 млн турецких фунтов и небольшое вознаграждение пострадавшим турецким подданным. Мирный договор обязывал греков принять международную комиссию для управления греческими финансами.

Военное значение этой 30-дневной войны совершенно ничтожное. В политическом отношении удачный исход войны поднял авторитет султана и дух всего мусульманского мира.

Впоследствии турецкие отряды также оставили остров Крит, который был провозглашён международным протекторатом. На Крите было сформировано автономное правительство (1898 год) во главе с принцем Георгом, вторым сыном греческого короля. Остров Крит окончательно был передан Греции по Лондонскому соглашению 1913 года, которое завершило собой Первую балканскую войну.

Эта война была единственным конфликтом между греками и турками в XIX столетии, где Греция была вынуждена уступить землю Турции. Во многом успех османской армии в этой войне был обеспечен реформами, проведёнными немецким генералом бароном фон дер Гольтцем. Основная причина поражения греков заключается в новой немецкой экипировке турецкой армии и численном превосходстве турок над противником.

Статистика Первой греко-турецкой войны

Воюющие страны	Население (на 1897 год)	Мобилизовано солдат	Убито солдат	Ранено солдат
Османская империя	39 900 000	300 700	999	2064
Греция	2 450 000	81 830	832	2447
ВСЕГО	42 350 000	382 530	1831	4511

Информация взята из следующих книг:

• Урланис Б. Ц. Войны и народонаселение Европы. — М., 1960.

Литература

• Греко-турецкая война 1897 года // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
• Ekinci, Mehmet Uğur. The Unwanted War: The Diplomatic Background of the Ottoman-Greek War of 1897. Saarbrücken: VDM, 2009. ISBN 978-3-639-15456-6.

Ссылки

• [www.onwar.com/aced/nation/gap/greece/fgreekturk1897.htm First Greco-Turkish War 1897]  (англ.)
• [historiwars.narod.ru/Index/Nov/1897/Creet1897.htm Критский кризис 1896—1897 и Греко-турецкая война 1897 на сайте «История войн»]

Отрывок, характеризующий Первая греко-турецкая война

– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.
Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву.


С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что то новое, – вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе:
«Ну и пускай такой то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого», – думал он.
Пьер все так же ездил в общество, так же много пил и вел ту же праздную и рассеянную жизнь, потому что, кроме тех часов, которые он проводил у Ростовых, надо было проводить и остальное время, и привычки и знакомства, сделанные им в Москве, непреодолимо влекли его к той жизни, которая захватила его. Но в последнее время, когда с театра войны приходили все более и более тревожные слухи и когда здоровье Наташи стало поправляться и она перестала возбуждать в нем прежнее чувство бережливой жалости, им стало овладевать более и более непонятное для него беспокойство. Он чувствовал, что то положение, в котором он находился, не могло продолжаться долго, что наступает катастрофа, долженствующая изменить всю его жизнь, и с нетерпением отыскивал во всем признаки этой приближающейся катастрофы. Пьеру было открыто одним из братьев масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона.
В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».
И той же главы в стихе пятом: «И даны быта ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре – десять два».
Французские буквы, подобно еврейскому число изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение:
a b c d e f g h i k.. l..m..n..o..p..q..r..s..t.. u…v w.. x.. y.. z
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160
Написав по этой азбуке цифрами слова L'empereur Napoleon [император Наполеон], выходит, что сумма этих чисел равна 666 ти и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux [сорок два], то есть предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666 ти, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812 м году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответе на этот вопрос: L'empereur Alexandre? La nation Russe? [Император Александр? Русский народ?] Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666 ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя – Comte Pierre Besouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил de, прибавил article le и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhoff и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в article перед словом L'empereur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ; L'Russe Besuhof, равное 666 ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, l'empereur Napoleon и l'Russe Besuhof – все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых, он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию.
Пьер накануне того воскресенья, в которое читали молитву, обещал Ростовым привезти им от графа Растопчина, с которым он был хорошо знаком, и воззвание к России, и последние известия из армии. Поутру, заехав к графу Растопчину, Пьер у него застал только что приехавшего курьера из армии.
Курьер был один из знакомых Пьеру московских бальных танцоров.
– Ради бога, не можете ли вы меня облегчить? – сказал курьер, – у меня полна сумка писем к родителям.
В числе этих писем было письмо от Николая Ростова к отцу. Пьер взял это письмо. Кроме того, граф Растопчин дал Пьеру воззвание государя к Москве, только что отпечатанное, последние приказы по армии и свою последнюю афишу. Просмотрев приказы по армии, Пьер нашел в одном из них между известиями о раненых, убитых и награжденных имя Николая Ростова, награжденного Георгием 4 й степени за оказанную храбрость в Островненском деле, и в том же приказе назначение князя Андрея Болконского командиром егерского полка. Хотя ему и не хотелось напоминать Ростовым о Болконском, но Пьер не мог воздержаться от желания порадовать их известием о награждении сына и, оставив у себя воззвание, афишу и другие приказы, с тем чтобы самому привезти их к обеду, послал печатный приказ и письмо к Ростовым.
Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих русских столицах, разговор об ожидаемом назавтра приезде государя – все это с новой силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.
Пьеру давно уже приходила мысль поступить в военную службу, и он бы исполнил ее, ежели бы не мешала ему, во первых, принадлежность его к тому масонскому обществу, с которым он был связан клятвой и которое проповедывало вечный мир и уничтожение войны, и, во вторых, то, что ему, глядя на большое количество москвичей, надевших мундиры и проповедывающих патриотизм, было почему то совестно предпринять такой шаг. Главная же причина, по которой он не приводил в исполнение своего намерения поступить в военную службу, состояла в том неясном представлении, что он l'Russe Besuhof, имеющий значение звериного числа 666, что его участие в великом деле положения предела власти зверю, глаголящему велика и хульна, определено предвечно и что поэтому ему не должно предпринимать ничего и ждать того, что должно совершиться.


У Ростовых, как и всегда по воскресениям, обедал кое кто из близких знакомых.
Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.
Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.