Война за реформу

Война за реформу
Дата	1857—1861
Место	Мексика
Итог	Победа либералов
Противники
Либералы Консерваторы
Командующие
Игнасио Сарагоса Хесус Гонсалес Ортега Хосе Сантос Дегольядо Леонардо Маркес Мигель Мирамон
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Война за реформу — гражданская война между консервативными и либеральными силами Мексики в 1857—1861 годах.

Предыстория

Последствия поражения в войне с Соединенными Штатами, капитулянтская позиция президента Санта-Анны, докапиталистические формы землепользования, привилегии церкви и высших армейских кругов привели к усилению борьбы между либералами и консерваторами, вылившейся в буржуазную революцию. Целью революции являлись экономическое развитие, секуляризация имущества, ликвидация привилегий церкви и армии.

Началом революции стало 1 марта 1854 года — дата восстания в городе Аютла, участники которого стремились к свержению диктатуры Санта-Анны и проведению реформ («План Аютла»). Повстанческое движение охватило всю страну, режим генерала Санта-Анны пал, а сам он вынужден был эмигрировать.

У власти оказалось правительство Хуана Альвареса, представлявшее левое крыло либералов — «пурос» (крайние). В ноябре 1855 года по предложению министра Бенито Хуареса был издан закон, отменявший привилегии армии и духовенства («закон Хуареса»). Недовольные законом консерваторы и часть правого крыла либералов — «модерадос» (умеренных), произвели переворот, при этом архиепископ Мехико пригрозил отлучением от церкви всем, кто подчинится «закону Хуареса».

Однако контрреволюционное выступление было подавлено. Правительство Игнасио Комонфорта, принадлежавшего к умеренным либералам модерадос, утвердило «закон Хуареса» и приняло по предложению министра финансов Мигеля Лердо де Техады закон, запрещавший церковным и гражданским корпорациям владеть недвижимостью, а также ускоривший переход на условиях купли-продажи церковных земель и недвижимости в руки буржуазии и латифундистов. По «закону Лердо» ими была скуплена и значительная часть земель индейских общин, попавших под определение «гражданских корпораций», а безземельные индейцы восполнили недостаток необходимых капиталистическим отношениям рабочих рук. Подобные меры объясняются тем, что Лердо считал общинное хозяйство менее эффективным, чем частное.

16 сентября 1857 года, в годовщину восстания Мигеля Идальго, вступила в силу новая конституция. В ней Мексика провозглашалась демократической представительной республикой, состоявшей из суверенных во внутренних делах штатов. Законодательная власть принадлежала избираемому на два года однопалатному конгрессу, а исполнительная — президенту, избираемому на срок в четыре года всеобщим голосованием. Духовенству запрещалось избираться в органы государственной власти. В конституции подтверждались положения законов Хуареса и Лердо. Конституция декларировала неприкосновенность частной собственности, свободу слова, печати, собраний, тайну переписки, запрещала рабство и пеонаж.

Конфликт

Против конституции выступили консерваторы и церковь, часть крестьянства также была недовольна реформами. В ряде штатов вспыхнули восстания, в конце 1857 года президент Комонфорт бежал, а правительство возглавил консерватор Феликс Сулоага. Консерваторы, на чьей стороне находилась регулярная армия, заняли ряд крупных городов, в том числе Мехико, и объявили об отмене Конституции и «закона Лердо». Одним из лидеров либералов был Бенито Хуарес. Он возглавил либеральное правительство, опиравшееся на северо-западные и часть южных штатов. Войска либералов состояли из национальной гвардии и партизан, были плохо экипированы, мало обучены и неорганизованны. Противостояние усиливало влияние церкви, помогавшей авторитетом и финансированием силам консерваторов. В ответ либералы применяли против духовенства репрессии вплоть до смертной казни священников, призывавших не поддерживать конституцию. Противники искали поддержи за границей, Хуарес — в США, Сулоага — в Великобритании.

Весь 1858 год консерваторы одерживали победы. Генералы Мигель Мирамон и Леонардо Маркес захватили Сан-Луис-Потоси. Далее Маркес взял Гвадалахару, Мирамон занял тихоокеанское побережье. Однако из-за действий партизан консерваторы не могли закрепиться на захваченных территориях. Обычно они контролировали только города.

В декабре президентом от консерваторов стал Мирамон — Сулоага скрылся в горах Пуэблы. В феврале 1859 года Мирамон выступил на Веракрус. Он нашел город неприступным и вскоре снял осаду в виду того, что солдаты стали умирать от жёлтой лихорадки. В это время командующий армиями либералов Сантос Дегольядо совершил набег на Мехико, однако на подступах к городу он был разбит Маркесом.

В июле Хуарес издает «Законы о реформе», в которых декларировалось изъятие у церкви того имущества, которое она использует против общества, таким образом вместо выкупа церковного имущества предусматривалась его национализация. Провозглашалась свобода вероисповедания, церковь отделялась от государства, распускались монастыри, братства и конгрегации, вводился гражданский брак, регистрация актов гражданского состояния передавалась государству.

Европейские державы признали президентом Мексики Мигеля Мирамона. Активную помощь консерваторам оказывала Испания. США поддерживали Хуареса. Однако угроза американской интервенции заставила либералов подписать договор, по которому США получили право транзита через Теуантепек и разрешение вводить в Мексику войска для защиты собственности и наведения порядка.

В декабре Дегольядо был разбит у Селаи. В течение зимы Мирамон снова попытался захватить Веракрус. Испанские корабли блокировали город с моря, однако были захвачены американским военным кораблем. После недельной осады Мирамон отступил. В мае он атаковал Халиско. В 1860 году военный перевес оказался на стороне либералов, получивших и численное превосходство. В августе у Силао Мирамон впервые потерпел поражение от втрое превосходящих сил либералов. В том же месяце либералы взяли Оахаку.

Как консерваторы, так и либералы остро нуждались в денежных средствах, что побуждало их к экстренным мерам. Либералами был конфискован английский поезд с серебром, а Мирамон взял из здания английского посольства в Мехико 700 тыс. песо, а также заключил сделку (о последствиях сделки см. Франко-мексиканская война) с владельцем рудников Жеккером.

В октябре либеральный генерал Гонсалес Ортега взял Гвадалахару, а в ноябре разбил Маркеса у Кальдерона. Далее он двинулся в долину Мехико. Столицу также окружили партизанские отряды. 22 декабря в Сан-Мигель Кальпулальпане была разбита последняя армия консерваторов. 1 января 1861 года либералы вступили в столицу..

Гражданская война завершилась победой либералов. Экспроприация церковной недвижимости и земель индейцев, упразднение цехов и внутренних таможен способствовали развитию мексиканского капитализма. Тем не менее аграрный вопрос так и не был решен, сохранялись пеонаж и кабальные виды аренды.

Примечания

Источники

Литература

• Альперович М. С., Слёзкин Л. Ю. История Латинской Америки (с древнейших времен до начала XX в.). — Учебное издание. — 2-е изд., перераб. и доп. — Москва: Высш. шк., 1991. — 286 с. — ISBN 5060020037.
• Ларин Е. А. Всеобщая история: латиноамериканская цивилизация: Учеб. пособие. — М.: Высшая школа, 2007. — 494 с. — ISBN 9785060056846.
• Марчук Н. Н., Ларин Е. А., Мамонтов С. П. История и культура Латинской Америки (от доколумбовых цивилизаций до 1918 года): Учеб. пособие / Н. Н. Марчук. — М.: Высшая школа, 2005. — 495 с. — ISBN 5060045196.
• Новая история стран Европы и Америки XVI—XIX века. В 3 ч. Ч. 3 : учеб. для студентов вузов / Под ред. А. М. Родригеса, М. В. Пономарева. — М.: Гуманитар. изд. центр ВЛАДОС, 2008. — 703 с. — ISBN 9785691015564.
• Паркс Г. История Мексики / Пер. Ш. А. Богиной. — М.: Издательство иностранной литературы, 1949. — 364 с.
• Платошкин Н. Н. История Мексиканской революции. Истоки и победа 1810—1917 гг.. — М.: Русский Фонд содействия образованию и науке, 2011. — Т. 1. — 432 с. — ISBN 9785912440342.

Отрывок, характеризующий Война за реформу

Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.