Панамериканизм

Панамерикани́зм — политическое интеграционное движение, декларирующее идею общности исторической судьбы, экономики и культуры стран Нового Света, имеющее своей целью мирное развитие, партнерство и сотрудничество между всеми американскими государствами в различных областях, представляющих интерес.

Становление панамериканизма

Первые документально оформленные шаги становления панамериканизма были осуществлены в 20-х годах XIX века. В ежегодном послании президента США Джеймса Монро к Конгрессу, 2 декабря 1823 г. была провозглашена, так называемая, Доктрина Монро (англ. Monroe Doctrine) — декларация принципов внешней политики, сводившаяся к лозунгу «Америка для американцев» (англ. America for Americans). Однако по мнению Х. Марти, на деле подразумевалась «Америка для североамериканцев». Тем более, что в президентском послании Монро европейские метрополии предупреждались, что любая попытка их вмешательства в дела своих бывших американских колоний будет расцениваться как нарушение жизненных интересов США. То есть декларировался принцип разделения мира на европейскую систему государственного устройства и систему Соединённых Штатов. Своеобразным ответом стало проведение в 1826 г. с 22 июня по 15 июля, по предложению С. Боливара, Панамского конгресса новых государств Латинской Америки. Его целью была попытка создать лигу американских республик, разработать единую политику по отношению к бывшей метрополии — Испании, разработать соглашение о взаимной обороне и наднациональной парламентской ассамблеи. С тех пор эти две тенденции с переменным успехом развивались параллельно. При этом США активно спекулировали риторикой панамериканизма в собственных интересах. Так, в 1840-е годы Доктрина Монро и призывы к континентальной солидарности послужили прикрытием для присоединения к США, в результате войны 1846—48 г.г., более половины тогдашней территории Мексики (нынешние штаты Техас, Калифорния, Аризона, Невада, Юта, Нью-Мексико, Колорадо, часть Вайоминга).

Последующие годы были отмечены чередой межамериканских военных конфликтов, но идея панамериканизма продолжала своё развитие в серии межамериканских конференций, например: Лима (1847), Сантьяго (1856), Лима (1864). Основным вопросом этих встреч неизменно оставалась общая безопасность существования.

Современный этап

Со 2 октября 1889 по 19 апреля 1890 года в Вашингтоне прошла Панамериканская конференция ставшая первой, в смысле реального охвата практически всех американских государств. Исключение составили лишь Парагвай и Гаити. Рассматривались вопросы политики добрососедства, учреждение постоянного третейского суда, создание таможенного союза, введение общей системы мер, весов и монетной единицы и т. д. Однако единственным практическим результатом стала лишь договорённость устанавливающая таможенные уступки со стороны США по отношению к другим американским государствам в случае их ответных шагов. Тем не менее, считается, что именно на этой конференции произошёл кардинальный сдвиг в идее панамериканизма. В частности он выразился в создании 14 апреля 1890 года на постоянной основе объединения американских государств под названием Международный союз американских республик (англ. International Union of American Republics). Официальной целью организации был обмен экономической информацией. При нём учреждалось постоянное Коммерческое бюро американских республик (англ. Commercial Bureau of the American Republics), фактически, правда, подчинённое государственному секретарю США. В 1910 году этот орган получил название Панамериканский союз.

В настоящее время практику панамериканизма осуществляет Организация американских государств (ОАГ), созданная 30 апреля 1948 году. Панамериканский союз стал её постоянно действующим центральным органом, переименованным в феврале 1970 г. в Генеральный секретариат.

Несмотря на иногда возникающую конфронтацию некоторых государств, для примера можно вспомнить вторжение Колумбии на территорию Эквадора 1 марта 2008 года, идея панамериканизма продолжает развитие. В его рамках как и прежде сохраняется, но в значительно более мягком виде, противостояние между желанием латиноамериканских стран развивать взаимовыгодное сотрудничество двух американских континентов, с одной стороны, и стремлением Соединенных Штатов к абсолютному политическому и экономическому господству, с другой. Однако противоречия всё больше нивелируются из-за появления таких участников как современная Куба и Венесуэла, роста экономики Бразилии, Аргентины, Чили, а также хода истории, в которой панамериканизм по сути становится частью общих процессов глобализации с соответствующим изменением правил игры. Сейчас концепция континентальной интеграции всё чаще воспринимается сквозь призму идей единства латиноамериканских стран и народов, исключая США и Канаду (на этом принципе, в частности, основано Сообщество стран Латинской Америки и Карибского бассейна).

Критика панамериканизма

• В ноябре 2008 года Уго Чавес, характеризуя политику США, выразился следующим образом: «Доктрина Монро должна быть сломана. Мы застряли с ней почти на 200 лет».
• В СССР идея панамериканизма рассматривалась как «реакционная политическая доктрина, используемая империалистами США для закабаления стран Латинской Америки». Предполагалось, что в её основе лежит ложное утверждение исторической, географической, духовной и культурной «общности» стран американского континента, единственной реальной целью которого является желание империалистов США замаскировать свою экспансионистскую политику в отношении этих государств:

Перечень военного вмешательства США в странах Карибского бассейна и Центральной Америки:

Никарагуа: 1833, 1855-57, 1867, 1894, 1896, 1909-25, 1926-33, 1981-90

Мексика: 1845-48, 1914, 1916-17

Гондурас: 1863, 1896, 1903, 1905, 1907, 1911-13, 1917, 1919, 1924-29

Куба: 1898, 1901-03, 1906-09, 1912, 1917-19, 1921-23, 1933, 1961, 1962

Панама: 1901, 1902, 1903, 1908, 1912-14, 1917-18, 1921, 1964, 1989-90

Доминиканская Республика: 1869-70, 1903-05, 1907, 1914, 1916-24, 1965-66

Республика Гаити: 1914, 1915-35, 1944, 1994-95, 2004, 2010

Коста-Рика: 1919

Гватемала: 1920, 1954

Гренада: 1983

Пуэрто-Рико: 1898

См. также

• Глобализация
• Американская исключительность
• Явное предначертание
• Список войн в Северной Америке
• Список войн в Южной Америке

Отрывок, характеризующий Панамериканизм

Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.