Явное предначертание
Явное предначертание или предопределение Судьбы (англ. Manifest Destiny) — крылатое выражение, которое используется для оправдания американского экспансионизма.
Историческое значение
Данный термин впервые использован демократом Джоном О’Салливаном[en] в 1845 году в статье «Аннексия» с намёком на то, что Соединенные Штаты Америки должны простираться от Атлантического до Тихого океанов. Во время Американо-мексиканской войны и позднее термин использовался для обоснования аннексии западных территорий Мексики (Аризоны, Техаса, Калифорнии и т. д.)[1]. Накануне испано-американской войны термин был возрождён республиканцами, чтобы придать теоретическое обоснование зарубежной экспансии США.
Современное значение
Термин перестал широко употребляться в политике с начала XX века, но в публицистической литературе он продолжает широко использоваться для обозначения американской «миссии» по продвижению демократии во всём мире. Понятое в этом смысле, «явное предназначение» американской государственности продолжает оказывать влияние на идеологию правящих кругов США[2].
См. также
Напишите отзыв о статье "Явное предначертание"
Примечания
- ↑ [america-xix.org.ru/library/alentieva-mexican-war/ Татьяна Алентьева. «Война с Мексикой в 1846—1848 годах и американское общественное мнение»]
- ↑ Например Manifest Destiny: American Expansionism and the Empire of Right Стивенсона описывает влияние Явного предначертания на политику Вудро Вильсона и Рональда Рейгана.
Литература
- Stephanson, Anders. Manifest Destiny: American Expansionism and the Empire of Right. New York: Hill and Wang, 1995. ISBN 0-8090-1584-6; ISN 0-89096-756-3. ([www.h-net.org/reviews/showrev.cgi?path=13895872103990 review])
| |||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Явное предначертание
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
