Исседоны

Исседо́ны (др.-греч. Εσσηδονες) — древний народ, обитавший в степях Южной Сибири и Урала (по одним источникам — Скифия, по другим — Сарматия). Вероятно, были славяноязычным народом, родственным сарматам. Некоторые историки и археологи полагают, что исседоны - это другое название племени (усуней).

Локализация исседонов

Существует несколько версий о локализации исседонов.

Некоторые учёные высказали предположение, что исседоны жили в среднем Предуралье или на Среднем Урале. Птолемей в своей «Географии» упоминал два Исседона: в Серике (Китай) и в Скифии «за Имавом», что отмечен на картах Меркатора и Гондиуса в северной части Сибири (за Енисейским кряжем и плато Путорана) и близок к озеру Ессей, отсюда существует возможность локализации исседонов Геродота и в этом районе. Другие пытались отождествить название реки Исеть с названием, якобы, обитавшего на ней племени исседонов («Исетская» археологическая культура была открыта известным советским археологом Е. М. Берс).

Высказывались предположения о тождественности исседонов и усуней китайских источников. «Здесь следует отметить, что античная традиция не знает ни этнонима усунь, ни этнонима юэчжи, которые, как хорошо показал в своей работе А. Н. Бернштам, являются своего рода китайской транскрипцией античного этнонима асии (усунь — кит. ист.) и древнеиранского тохар (юэчжи — кит. ист.) [Бернштам, 1947]». Так же А. Н. Бернштам писал, что «Асии — это древние исседоны, восточная ветвь массагетов». «Почти к такому же выводу [сделанному А. Н. Бернштамом о тождественности этнонимов асии и усунь] впоследствии пришёл М. В. Крюков, считающий, что древняя форма этнонима усунь — „должна быть близка к asuen“ [Крюков, 1988. с.233]».

Геродот свидетельствовал о существовании страны исседонов, а также писал, что исседоны живут напротив массагетов, которых локализовал «за рекой Аракс», а также писал, что «Аракс течёт на восток». «И. В. Пьянков первоначально считал, что … Аракс массагетов (то есть тот Аракc, через который переправился Кир во время похода против них) — это Амударья с её каспийским рукавом Узбоем. В более поздней своей статье [после 11-ти лет изысканий] И. В. Пьянков высказывает иную точку зрения, относя это описание к кавказскому Араксу». Отсюда существует возможность (непосредственно следуя указаниям Геродота о расположении реки Аракс) локализовать массагетов севернее Аракса южного Азербайджана, а следовательно и исседонов, проживающими на юго-западном Подуралье, восточнее реки Волги.На западных берегах Каспия,где по сей день есть поселение идентичным названием.

Расположение этих мест южнее Тургайского плато «… и близость их к среднему течению Тобола, где еще в начале XX века процветал пушной промысел, хорошо согласовывается с указаниями китайских источников об обширной северной стране Янь, примыкавшей к Яньцай [по Лысенко — Подуралье] и платившей дань Кангюю [то есть северная страна Янь, платила дань Кангюю] шкурками зверьков „мышиной породы“». Сам же Н. Н. Лысенко располагает в этом районе массагетов, а не усуней, ссылаясь при этом на слова Страбона, что «Болотные жители питаются рыбой и одеваются в шкуры тюленей, заходящих сюда с моря», сказанных о болотных жителях, в той же главе, где Страбон говорит о массагетах. Однако каспийские нерпы мигрируют в устье Волги только поздней осенью, а весной перемещаются на юг, что позволяет локализовать массагетов и южнее, вдоль западного берега Каспия, вплоть до армянского Аракса, а исседонов в рассматриваемом районе, отмеченном как Яньцай в китайских источниках, следуя при этом мнению А. Н. Бернштама, то есть принимая тождественность этнонимов исседоны, асии и усуни (кит. ист.).

Геродот сообщал, что «одноглазые мужи-аримаспы» вытеснили исседонов из их страны, а те, в свою очередь, вытеснили скифов, по-видимому, с восточного на западный берег реки Дон. Однако ранее Геродот сообщал, что скифов вытеснили массагеты (да и самих массагетов причислял к скифам говоря, что «По мнению некоторых, массагеты — это скифское племя». А отсюда вытекает, что исседоны могли вытеснить и массагетов, равно как массагеты могли вытеснить скифов Ишкузы). Однако Филострат сообщает, что «Кир, отправившись за реку Истр, против массагетов и исседонов, а народы эти скифские, был убит женщиной [Томирис, царствовавшей над этими варварами, и женщина эта отрубила Киру голову», что может говорить о близости этих племён.

«Герен (Heeren, S. 293) называл массагетов, так же как и родственных им исседонов, мон­гольским племенем. Однако в современной науке установилось мнение о скифском (иранском) происхождении массагетов на основании родства их культуры с культу­рой скифов, саков, исседонов, савроматов (см., например: Minns, р. 110 f.; Струве, Этюды, с.60; Руденко, Горноалтайские находки, с. 16 и след.; Смирнов К. Ф. Савроматы, с.277 и след.; Толстов, Итина, с. 173 и след.; Смирнов А. П. Скифы, с.88 и след.; Вишневская, Итина, с.207 и след.; Kothe. Herkunft, S. 22 f.; Дандамаев. Поход Дария, с. 180; Пьянков. Саки, с. 17; Он же, Массагеты, с.67; Вишневская. Культура, с.60 и след., 100 и след., 127 и след.)».

Обычаи исседонов

Согласно Геродоту, у исседонов, как и у сарматов, женщины обладали равными правами с мужчинами. Исседоны, подобно скифам, из черепов людей делали украшения (кубки). К числу особенностей исседонов Геродот относит поедание ими умерших предков (Ist., IV, 26).

Литература

Источники

• [kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_513.htm Геродот. История. IV. 1-39 (об исседонах).]

Исследования

• Пьянков И. В. Аристей: путешествие к исседонам, в сборнике научных трудов: «Исседон: альманах по древней истории и культуре. Том III» (Екатеринбург: Уральский гос. университет, 2005). ISSN 1683-7037
• [sno.pro1.ru/publ/Sch2.htm Щеглов Д. А. Аристей Проконнесский: проблема датировки (об исседонах)].
• [annales.info/sibir/ural/bers.htm Берс Е. М. Археологические памятники Свердловска и его окрестностей, (1963)].

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Исседоны

Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.