Янь (царство)
 История Китая
| |||
| Доисторическая эпоха | |||
| 3 властителя 5 императоров | |||
| Династия Ся | |||
| Династия Шан | |||
| Чжоу | |||
| Восточная Чжоу | Вёсны и Осени | ||
| Сражающиеся царства | |||
| Империя Цинь | |||
| (Династия Чу) — смутное время | |||
| Хань | Западная Хань | ||
| Синь: Ван Ман | |||
| Восточная Хань | |||
| Троецарствие: | Вэй, Шу, У | ||
| Западная Цзинь | |||
| 16 варварских государств | Восточная Цзинь | ||
| Южные и Северные Династии | |||
| Династия Суй | |||
| Династия Тан | |||
Янь (кит. упр. 燕, пиньинь: Yān) — удельное княжество в древнем Китае, существовавшее в эпоху Восточного Чжоу, в периоды Чуньцю и Чжаньго. Столица Янь находилась в городе Цзи (кит. 薊) на территории современного Пекина. Царство занимало территорию примерно современной провинции Хэбэй и далее к северо-востоку, включая Ляодунский полуостров. Янь было меньше и слабее других из числа «семи сильнейших», однако оно имело большое стратегическое и политическое значение. Отсюда шли важные пути в Южную Маньчжурию и Северную Корею. Связи как торговые, так и политические между населением северо-восточной части древнего Китая и племенами, населявшими территорию Маньчжурии и Северной Кореи, существовали со времён глубокой древности. Туда направлялись из Янь волны переселенцев, которые оседали там и создавали постоянные поселения. В связи с окраинным положением царства, частыми набегами варварских племён, недостаточными связями с центральнокитайскими царствами, о внутренней жизни Янь до нас дошло очень мало информации по сравнению с историей других «Сражающихся царств».
В 222 году до н. э. царство Янь было завоёвано царством Цинь.
Содержание
Основание Янь
Сыма Цянь в «Исторических записках» пишет:
Шао-гун Ши был из одного рода с основателем дома Чжоу и носил родовую фамилию Цзи. Чжоуский У-ван, разгромив иньского правителя Чжоу, пожаловал Шао-гуну земли в Северной Янь.
Современные историки трактуют это так: Ши был одним из представителем рода Чжоу, родичем Вэнь-вана по боковой линии, носил титул «Шао-гун». У-ван выделил ему удел на севере Чжоу, чтобы он прикрывал центральные земли от набегов варваров. Так как эти земли с севера ограничивались горами Яньшань, то по названию гор и весь удел стали называть «Янь».
История Ци
Период Западной Чжоу
Внутри государства Чжоу жизнь Янь была связана с соседними уделами Ци и Чжао. В 771 году до н. э. восставшие князья убили чжоуского правителя Ю-вана, а наследовавшего ему Пин-вана вынудили перенести столицу царства Чжоу на восток. Так начался период династии Восточная Чжоу, при котором значение императора стало чисто номинальным, и бывшие уделы начали становиться самостоятельными царствами.
Период «Вёсен и Осеней» (период «Чуньцю»)
В Период Чуньцю центральный удел Чжоу был достаточно слаб, но объединение царств держалось на идее защиты цивилизованных «центральных государств» (чжунго) от диких варваров на периферии, и на уважении к Небесному Мандату, который высшими силами дан дому Чжоу. Первоначально царства Чу, Цинь, Янь, У и Юэ считались тоже варварскими и противопоставлялись срединным — Цзинь, Ци, Сун, Лу, Чжэн, Вэй и Хань. Вместо неограниченной власти вана возник институт князей-помощников, которые защищали и помогали вану, нередко манипулируя его решением. В конце VIII века до н. э. была установлена система «гегемонов» (кит. упр. 霸, пиньинь: bà) — «главных» князей, координирующих защиту чжоуских государств от варваров. Основную опасность представляли племена маней, и, жунов и ди. Царство Янь прикрывало Чжоу от жунов и дунху. Хотя в теории система «гегемонов» была призвана защищать цивилизованные государства от варварских, на практике она приводила к усилению больших государств (Ци, Цинь, Цзинь и Чу) и поглощению малых и периферийных. При этом князья-гегемоны действовали самостоятельно, не советуясь с чжоускими ванами, или пренебрегая их мнением.
В 691 году до н. э. властители Янь сменили своё титулование с «хоу» на «гун», и тоже стали пытаться играть свою роль в большой политике. Так, на шестнадцатом году своего правления (675 г. до н. э.) яньский Чжуан-гун совместно с правителями царств Сун и Вэй напал на чжоуского Хуэй-вана. Спасаясь от опасности, Хуэй-ван бежал в Вэнь, а князья возвели на престол его младшего брата, но в следующем году правитель царства Чжэн вернул Хуэй-вана к власти.
В 664 году до н. э. царство Янь подверглось набегу горных жунов, разрушившему его традиционные связи с чжоуским двором и лишившее возможности поднесения традиционной дани. На помощь Янь пришло царство Ци. Циский Хуань-гун не только разбил жунов, но даже подарил царству Янь часть территории царства Ци, чтобы Янь могло продолжать выполнять свои вассальные обязанности по отношению к чжоускому императору.
В 544 году властителем Янь стал Хуэй-гун. Он завёл себе большое число фавориток-наложниц, а в 539 году до н. э. решил прогнать своих старших сановников и поставить управлять фаворитку Сун и её родных. Сановники сообща убили фаворитку Сун; напуганный Хуэй-гун, спасаясь, бежал в царство Ци. В 536 году до н. э. циский Гао Янь прибыл в Цзинь с предложением совместно напасть на Янь и вернуть туда их правителя. Цзиньский Пин-гун согласился и совместно с правителем княжества Ци напал на Янь, вернув туда Хуэй-гуна. Однако Хуэй-гун, прибыв в Янь, умер, и править стал Дао-гун.
В V веке до н. э. некогда сильное царство Цзинь развалилось на три государства. Этот время считают окончанием периода «Вёсен и Осеней» и началом периода «Враждующих царств».
| ||||||||||||||||||||||||
| ||||||
Период Сражающихся царств (период «Чжаньго»)
Если в предыдущий период царства признавали формальное господство дома Чжоу и действовали за защиту «цивилизованных стран» (с домом Чжоу во главе) от «варварского» окружения, в данный период центральное царство Чжоу ослабло настолько, что постепенно перестало приниматься во внимание. В период Чжаньго большие царства покоряли малые, возрастали в размере и формировали вокруг своего правителя двор наподобие Чжоуского. Семь крупных царств, в том числе и Янь, вошли в историю как «семь гегемонов». В IV веке до н. э. их властители присвоили себе титул «ван» вместо прежнего «гун», отчего ван империи Чжоу утратил даже номинальную власть и влияние.
В этот период всеобщих войн всех со всеми на западе начало усиливаться царство Цинь. Видный дипломат Су Цинь распознал в его усилении угрозу всему существующему порядку, и начал сколачивать коалицию царств для борьбы с ним. В 334 году до н. э. он прибыл в Янь, и уговорил Вэнь-гуна вступить в неё. В итоге был создан «вертикальный союз» шести царств, расположенных по линии «север-юг», во главе с царством Чжао; Янь занимало в нём самое северное положение. В 333 году до н. э. Вэнь-гун умер, и Янь возглавил его сын. Циский Сюань-ван, воспользовавшись трауром по Вэнь-гуну, напал на Янь и захватил десять городов, но Су Цинь сумел убедить его прекратить войну и вернуть города Янь. В 323 году до н. э. властитель Янь стал официально именоваться «ваном» (это был И-ван). В это время Су Цинь вступил в тайную связь со вдовой Вэнь-гуна, но, боясь казни, посоветовал вану отправить вдову в Ци для того, чтобы внести разлад и вызвать смуту в Ци. В 321 году до н. э. И-ван скончался, и на престол вступил яньский ван Куай.
О дальнейшем Сыма Цянь пишет следующее:
Не успел яньский Куай встать у власти, как цисцы убили Су Циня. В бытность свою в Янь Су Цинь через свой брак породнился с их первым советником Цзы-чжи; его брат Су Дай был в хороших отношениях с Цзы-чжи. Но после гибели Су Циня циский Сюань-ван продолжал использовать Су Дая на службе. На третьем году правления (318 г. до н. э.) яньский Куай совместно с правителем Чу и правителями трех цзиньских княжеств напал на Цинь; успеха они не добились и вернулись. Цзы-чжи оставался советником правителя княжества Янь, его уважали и ценили, он был главным в принятии всех решений. Циский ван послал Су Дая в Янь. Яньский ван спросил его: «Каков, по-вашему, циский ван?» Су Дай ответил: «Ему не быть гегемоном». Яньский ван спросил: «Почему же?» Тот ответил: «Он не доверяет своим помощникам». Этим Су Дай хотел побудить яньского вана ценить и уважать Цзы-чжи. После этого яньский ван стал больше доверять Цзы-чжи. Цзы-чжи, в свою очередь, подарил Су Даю сто кусков золота и слушал советы посылаемых им людей.
В итоге, состарившийся ван передал Цзы-чжи всю фактическую власть в государстве, а сам устранился от дел.
В 314 году до н. э. наследник престола Пин и военачальник Ши Бэй решили напасть на Цзы-чжи, при этом они использовали иностранную помощь — претензии Пина поддержал циский Минь-ван. Наследник собрал массы народа, призвал своих людей, вместе с Ши Бэем они окружили дворец, атаковали силы Цзы-чжи, но не смогли их одолеть. Тогда Ши Бэй и простолюдины повернули оружие и напали на Пина; Ши Бэй погиб в бою. В стране началась гражданская война, народ разделился. Царство Ци воспользовалось междоусобицей и напало на Янь. Яньский ван Куай умер, Цзы-чжи погиб, армия Ци одержала полную победу над Янь.
Через два года население Янь сообща поставило у власти наследника Пина, который вошёл в историю под династийным именем Чжао-ван. Так как он встал у власти после разгрома страны, то вёл себя скромно и стремился привлечь на службу достойных людей. Согласно Сыма Цяню, Чжао-ван
говорил Го Вэю: «Правитель Ци, воспользовавшись смутой в нашем княжестве, неожиданно напал и разбил Янь. Я хорошо понимаю, что княжество Янь невелико и сил у него мало, недостаточно для того, чтобы отомстить за разгром. Но коли мы действительно заполучим талантливых мужей и с ними совместно будем управлять княжеством, чтобы смыть с себя позор, павший на голову покойного вана, то я исполню мое основное желание. Прошу, учитель, рассмотреть, кто может послужить этому, чтобы выполнить намеченные мною планы». Го Вэй ответил: «Если Вы, ван, твердо решили привлечь к себе способных мужей, то прежде всего начинайте с меня, Вэя; разве тогда и более мудрые, чем я, Вэй, не придут к Вам издалека, за тысячи ли?» После этих слов Чжао-ван построил для Вэя палаты, сделав его учителем в своих делах. Вот тогда из царства Вэй прибыл Юэ И, из царства Ци прибыл Цзоу Янь, из царства Чжао прибыл Цзи Синь; ученые мужи наперебой стремились попасть в Янь.
За 28 лет правления Чжао-ван укрепил страну и создал мощную армию. В 284 году до н. э. он послал Юэ И в качестве старшего военачальника, чтобы тот совместно с правителями Цинь, Чу и трех цзиньских княжеств составил планы нападения на Ци. Циские войска были разбиты, Минь-ван бежал и укрылся за пределами царства. Лишь войска царства Янь стали преследовать отступавших и вступили в столицу Ци город Линьцзы; они захватили все ценности циского двора и сожгли их дворцы и храмы предков. Из циских городов, которые не сдались врагу, остались лишь Ляо, Цзюй и Цзимо, удерживаемые способным циским сановником Тянь Данем; все остальные города оказались под властью Янь.
Чжао-вану наследовал Хуэй-ван. Когда Хуэй-ван был ещё наследником, у него появились раздоры с Юэ И. Эти раздоры искусно использовал Тянь Дань, распуская в Янь слухи о намерениях Юэ И отделиться и самому стать циским правителем. Встав у власти, Хуэй-ван действительно стал сомневаться в Юэ И и послал генерала Ци Цзе сменить его на посту военачальника. Опасаясь казни, Юэ И бежал и скрылся в царстве Чжао. Циский Тянь Дань, используя укрепления Цзимо, нанес удар по армии царства Янь и разбил её; Ци Цзе погиб, а войска царства Янь отошли обратно на свои земли, в результате царство Ци вновь вернуло все принадлежавшие ему прежде города.[1]
Последующие десятилетия ознаменовались многочисленными войнами между Янь и окружающими царствами.
В 252 году до н. э. яньский ван, полагая, что царство Чжао, лишившееся в результате битвы при Чанпине всей армии, фатально ослабело и теперь не имеет сил сопротивляться даже Янь, самому слабому из семи «сражающихся царств», решил напасть на Чжао, чтобы захватить часть его земель. Как выяснилось впоследствии, это была неверная оценка мощи соседнего царства — чжаоский полководец Лянь По в 251 году до н. э. в битве у Хао разбил яньскую армию, а затем окружил столицу Янь. Потерпев полное поражение, Янь пришлось просить унизительного мира, который стоил ей потери части территории, включавшей пять городов.[2] В последующие десять лет пограничные конфликты между Янь и Чжао продолжались.
В 228 до н. э. царство Цинь уничтожило царство Чжао, сильнейшее среди противостоявших ему царств, и властитель Янь внезапно осознал, что беда подошла к порогу его дома. Наследник престола Дань послал Цзин Кэ, чтобы тот под видом посла подобрался близко к циньскому властителю и убил его, но это покушение, самое знаменитое в истории Китая, провалилось.[3] А циньский правитель не только остался жив, но и получил прекрасный повод для начала войны с Янь в качестве мести. Циньские войска перешли в наступление, и в 226 до н. э. заняли яньскую столицу Цзи. Яньский ван бежал в Ляодун, но в 222 до н. э. Цинь захватило и эти земли, пленив яньского вана Си. С царством Янь было покончено, а его территория была превращена в циньские области.
| ||||||
Правители Янь
Из-за отсутствия летописных источников неизвестны имена семи правителей Янь. В большинстве случаев точно не известны родственные связи между правителями. Для большинства правителей Янь известны лишь их посмертные имена, об их личных именах данных не сохранилось.
| Имя (личное имя) | Иероглифическая запись | Правил лет | Годы правления (до н. э.) | Родственные связи | |
|---|---|---|---|---|---|
| Шао-гун Ши (Цзи Ши) | 召公奭 (姬奭) | 78 | |||
| 1 | Янь-хоу Кэ (Цзи Кэ) | 燕侯克 (姬克) | Старший сын Цзи Ши | ||
| 2 | Янь-хоу Чжи (Цзи Чжи) | 燕侯旨 (姬旨) | Третий брат Цзи Кэ | ||
| 3 | Янь-хоу У (Цзи У) | 燕侯舞 (姬舞) | Сын Цзи Чжи | ||
| 4 | Янь-хоу Сянь (Цзи Сянь) | 燕侯憲 (姬憲) | Сын Цзи У | ||
| 5 | Янь-хоу Хэ (Цзи Хэ) | 燕侯和 (姬和) | Сын Цзи Сяня | ||
| О следующих четырёх правителях никакой информации нет | |||||
| 10 | Хуэй-хоу | 惠侯 | 38 | 864-827 | |
| 11 | Си-хоу (Цзи Чжуан) | 釐侯 (姬莊) | 36 | 826-791 | Сын Хуэй-хоу |
| 12 | Цин-хоу | 頃侯 | 24 | 760-767 | Сын Си-хоу |
| 13 | Ай-хоу | 哀侯 | 2 | 766-765 | Сын Цин-хоу |
| 14 | Чжэн-хоу | 鄭侯 | 36 | 764-729 | Сын Ай-хоу |
| 15 | Му-хоу | 穆侯 | 18 | 728-711 | Сын Чжэн-хоу |
| 16 | Сюань-хоу | 宣侯 | 13 | 710-698 | Сын Му-хоу |
| 17 | Хуань-хоу | 桓侯 | 7 | 697-691 | |
| 18 | Чжуан-гун | 莊公 | 33 | 690-658 | |
| 19 | Сян-гун | 襄公 | 40 | 657-618 | |
| 20 | Хуань-гун | 桓公 | 16 | 617-602 | |
| 21 | Сюань-гун | 宣公 | 15 | 601-587 | |
| 22 | Чжао-гун | 昭公 | 13 | 586-574 | |
| 23 | У-гун | 武公 | 19 | 573-555 | |
| 24 | Вэнь-гун | 文公 | 6 | 554-549 | |
| 25 | И-гун | 懿公 | 4 | 548-545 | |
| 26 | Хуэй-гун | 惠公 | 9 | 544-536 | |
| 27 | Дао-гун | 悼公 | 7 | 535-529 | |
| 28 | Гун-гун | 共公 | 5 | 528-524 | |
| 29 | Пин-гун | 平公 | 18 | 523-505 | |
| 30 | Цэянь-гун | 簡公 | 12 | 504-493 | |
| 31 | Сяо-гун | 孝公 | 38 | 492-455 либо 464—450 |
|
| 32 | Чэн-гун | 成公 | 16 | 454-439 либо 449—434 |
|
| 33 | Минь-гун либо Мин-гун |
閔公 либо 湣公 |
24 | 438-415 либо 433—403 |
|
| 34 | Цзянь-гун либо Си-гун |
簡公 либо 釐公 |
42 | 414-373 либо 402—373 |
|
| 35 | Хуань-гун | 桓公 | 11 | 372-362 | |
| 36 | Вэнь-гун | 文公 | 29 | 361-333 | |
| 37 | И-ван | 易王 | 12 | 332-321 | сын Вэнь-гуна |
| 38 | Янь-ван Куай (Цзи Куай) | 燕王哙 (姬哙) | 9 | 320-312 | сын И-вана |
| Цзы-чжи | 子之 | 4 | 317-314 | премьер-министра вана Куая | |
| 39 | Чжао-ван (Цзи Пин) | 昭王 (姬平) | 33 | 311-279 | сын вана Куая |
| 40 | Хуэй-ван | 惠王 | 8 | 278-271 | сын Чжао-вана |
| 41 | Учэн-ван | 武成王 | 14 | 271-258 | |
| 42 | Сяо-ван | 孝王 | 3 | 257-255 | сын Учэн-вана |
| 43 | Янь-ван Си (Цзи Си) | 燕王喜 (姬喜) | 33 | 254-222 | сын Сяо-вана |
Экономика
В царстве Янь, так же, как и в царстве Ци, в торговых операциях использовались бронзовые монеты в форме ножа.
Отражение в культуре
- По истории о том, как Цзин Кэ пытался убить Цинь Шихуанди, в 1998 году режиссёр Чэнь Кайгэ снял фильм «Император и убийца».
Источники
- Сыма Цянь «Исторические записки», Т.V, глава 34 «Наследственный дом Яньского Шао-гуна»
Напишите отзыв о статье "Янь (царство)"
Примечания
Отрывок, характеризующий Янь (царство)
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.
В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.
Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
