Карле, Джером

Джером Карле
Jerome (Jerry) Karle
Дата рождения:	18 июня 1918(1918-06-18)
Место рождения:	Нью-Йорк, США
Дата смерти:	6 июня 2013(2013-06-06) (94 года)
Место смерти:	Эннандейл
Страна:	США
Научная сфера:	физическая химия
Альма-матер:	Нью-Йоркский университет
Научный руководитель:	Lawrence Olin Brockway
Известен как:	создавший методы обработки и расшифровки данных рентгеноструктурного анализа
Награды и премии:	Нобелевская премия по химии (1985)

Джером Карле (англ. Jerome Karle, первоначальная фамилия Карфункл — Karfunkle; 18 июня 1918, Нью-Йорк — 6 июня 2013, Эннандейл, Вирджиния) — американский физико-химик, лауреат Нобелевской премии по химии 1985 года «за выдающиеся достижения в разработке прямого метода расшифровки структур», которую он разделил со своим многолетним коллегой Хербертом Хауптманом.

Биография и научная работа

Джером Карле родился 18 июня 1918 года на Кони-Айленде в Бруклине, в еврейской семье. Его отец, иммигрант из Польши Луис Карфункл, был художником и предпринимателем; мать, Сэйди Хелен Кун (родом из Будапешта) — пианисткой и органисткой (родители поженились в 1911 году), и Джером в детстве также получил серьёзное музыкальное образование. Вся его семья на протяжении нескольких поколений была связана с искусством (дяди — художник-портретист Иван Григорьевич Олинский, 1878—1962, и скульптор Дэвид Карфункл, 1880—1959).

Учился в средней школе Авраама Линкольна в бруклинском районе Кони-Айленд, где он жил до девятнадцати лет. В 1937 году получил степень бакалавра в Сити-колледж при Нью-Йоркском университете, где он познакомился с Хербертом Хауптманом, а в 1938 году — степень магистра по биологии в Гарвардском университете (из-за квоты на студентов-евреев не был принят в Гарвардскую медицинскую школу). На протяжении двух лет работал клерком в департаменте здравоохранения Нью-Йорка, а в 1943 году защитил диссертацию по физической химии в Мичиганском университете. В том же году стал сотрудником Манхэттенского проекта на базе Чикагского университета, где занимался исследованиями по экстракции плутония из его оксида.

В 1946 году Карле вошёл в штат военно-морской научно-исследовательской лаборатории в Вашингтоне, где снова встретился с Хауптманом. В 1950-е годы сотрудничал с ним над созданием прямого метода расшифровки трехмёрных молекулярных структур с помощью рентгеновской кристаллографии. За эти работы в 1985 году был удостоен Нобелевской премии по химии.

Жена (с 1942 года) — кристаллограф Изабелла Карле (род. 1921); трое дочерей — химик-органик Луис Хэнсон (Louise Isabella Karle Hanson, род. 1946), кристаллограф Джин Марианна Карле (Jean Marianne Karle, род. 1950) и геолог Мадлен Тони (Madeleine Diane Tawney, род. 1955).

Ссылки

• [nobelprize.org/nobel_prizes/chemistry/laureates/1985/karle-autobio.html Автобиография Джерома Карле на сайте Нобелевского комитета]  (англ.)
• [www.krugosvet.ru/enc/nauka_i_tehnika/himiya/KARLE_DZHEROM.html Карле Джером] // Энциклопедия «Кругосвет».

Отрывок, характеризующий Карле, Джером

– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.