Катастрофа Ан-10 во Львове (1960)

Рейс 315 Аэрофлота
Ан-10А борт CCCP-11180 в аэропорту Львов
Общие сведения
Дата	26 февраля 1960 года
Время	16:57 МСК
Характер	Обледенение
Причина	Конструктивные недостатки
Место	у аэропорта Львов, Львовская область (УССР, СССР)
Воздушное судно
Модель	Ан-10
Авиакомпания	Аэрофлот (Украинское ТУ ГВФ, 86 АТО)
Пункт вылета	Жуляны, Киев
Остановки в пути	Львов Внуково, Москва Львов
Пункт назначения	Жуляны, Киев
Рейс	315
Бортовой номер	CCCP-11180
Дата выпуска	30 ноября 1959 года
Пассажиры	25
Экипаж	8
Погибшие	32
Выживших	1

Не следует путать с катастрофой 16 ноября 1959 года (борт СССР-11167).

См. также: Рейс 315

Катастрофа Ан-10 во Львове — авиационная катастрофа пассажирского самолёта Ан-10А Киевского авиаотряда (Аэрофлот), произошедшая в пятницу 26 февраля 1960 года на окраине Львова, в результате чего погибли 32 человека.

Самолёт

Ан-10А с бортовым номером 11180 (заводской — 9401801, серийный — 18-01) был выпущен Воронежским авиазаводом 30 ноября 1959 года и 24 января 1960 года передан Главному управлению гражданского воздушного флота, которое направило его 86-й (Киевский) авиаотряд Украинского Территориального управления Гражданского воздушного флота, где он начал эксплуатироваться с 20 февраля. Всего на момент катастрофы авиалайнер имел лишь 109 часов налёта.

Катастрофа

Самолёт в данный день должен был выполнять 4 рейса, а общий маршрут полётов был Киев — Львов — Москва — Львов — Киев. Первые два рейса были выполнены нормально, после чего в Москве (аэропорт Внуково) произошла смена экипажа. Новый состоял из командира (КВС) П. Г. Макарова, второго пилота Ф. И. Елсукова, штурмана Н. М. Гончарова, бортрадиста Н. И. Журавлёва и бортмеханика Е. И. Головина. В салоне работали стюардессы З. П. Харчук, В. Ф. Марубина и Л. Н. Гончарова. Выполняя рейс № 315 во Львов, в 14:38 МСК авиалайнер вылетел из аэропорта Внуково и после набора высоты занял эшелон 7000 метров. На борту при этом находились 25 пассажиров.

В 16:19 экипаж перешёл на связь с диспетчером РДС Львов и доложил о входе в зону. В 16:35 диспетчер дал экипажу разрешение снижаться до высоты 4000 метров. Небо над Львовом в это время покрывали облака с нижней границей 150—200 метров и в которых наблюдалось обледенение, гололёд, дул свежий северо-западный ветер, видимость была 3 километра. В 16:42 диспетчер разрешил снижаться до высоты 2400 метров, а также сообщил условия подхода и захода на посадку на бетонную ВПП по курсу 315°. Заход выполнялся без отклонений от установленной схемы и командир доложил о пролёте ДПРМ на высоте 200 метров. Диспетчер старта (СДП) увидел авиалайнер и убедился в правильности захода, после чего запросил подтверждение, что шасси выпущены, а винты стоят на упоре. Экипаж это сообщил, на что получил разрешение на посадку.

Летя под облаками, экипаж перешёл на визуальный полёт и выпустил закрылки в посадочное положение (45°). Но затем на высоте 90—100 метров Ан-10 вдруг резко опустил нос, перейдя в пикирование. На высоте 60—70 метров экипаж было начал его выводить из этого положения, но затем самолёт вновь опустил нос и в 16:57 под углом 20—25° врезался в землю в 350 метрах от БПРМ (1400 метров от торца ВПП по курсу посадки 315°). Промчавшись по земле 150 метров, авиалайнер полностью разрушился, но не загорелся. Прибывшие спасательные службы обнаружили на месте трёх выживших пассажиров, но один из них скончался от ран ещё в дороге, а второй в больнице. Выжил только один мужчина 1927 года рождения. Всего в катастрофе погибли 32 человека.

Причины

Борт СССР-11180 эксплуатировался лишь 6 дней, поэтому технический отказ был маловероятен. Кроме того, всего за три с лишним месяца до этого происшествия 16 ноября 1959 года близ этого же самого Львовского аэропорта при таких же обстоятельствах потерпел катастрофу Ан-10 борт CCCP-11167, причём в тот раз комиссия ошибочно назвала причиной ошибку экипажа, который случайно снял винты с упоров. Две катастрофы по идентичному «сценарию» привели к проведению ряда исследований по результатам которых вскоре выяснилось, что когда самолёты Ан-10 заходят на посадку в условиях обледенения с выпущенными закрылками, то у них появляется склонность к самопроизвольному переходу в пикирование, так называемый «клевок». Причиной этого является выход стабилизатора на закритические углы атаки, так как при обледенении этот самый критический угол стабилизатора уменьшается.

В своём выводе комиссия назвала следующую причину:

Особенности самолёта, связанные с излишне быстрым выходом закрылков (на 35° за 8 секунд) и с падением усилий при отдаче штурвала от себя для парирования «вспухания» самолёта в момент выпуска закрылков при заходе на посадку. В результате произошло резкое снижение самолёта. В создавшихся условиях запаса высоты для вывода не хватило. При обычных условиях полёта указанные недостатки не проявляются и могут привести к аварийной ситуации лишь при наложении неблагоприятных сопутствующих обстоятельств. Таким обстоятельством в данном случае стало обледенение стабилизатора, приведшее к ухудшению устойчивости самолёта.

—

После данных авиакатастроф в РЛЭ самолётов Ан-10 были внесены изменения, которые запрещали в условиях обледенения выпускать закрылки более чем на 15°. Также была увеличена эффективность противообледенительной системы стабилизатора.

См. также

Аналогичные катастрофы

• Катастрофа Ан-8 в Кировабаде
• Катастрофа Ан-8 в Лахте
• Катастрофа Ан-10 во Львове 16 ноября 1959 года
• Катастрофы Ан-12 под Сургутом:
  • 22 января 1971 года
  • 31 января 1971 года
• Список единственных выживших в катастрофах пассажирских воздушных судов гражданских авиакомпаний и ВВС

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ан-10 во Львове (1960)

– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]