Уничтожение U-2 под Свердловском

<tr><th style="">Пункт назначения</th><td class="" style=""> Будё</span>^ru_en (Норвегия) </td></tr><tr><th style="">Бортовой номер</th><td class="" style=""> 56–6693 </td></tr><tr><th style="">Экипаж</th><td class="" style=""> 1 </td></tr><tr><th style="">Выживших</th><td class="" style=""> 1 </td></tr> </table> Уничтоже́ние U-2 под Свердло́вском — один из эпизодов холодной войны, произошедший 1 мая 1960 года во время руководства первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущёва и президента США Дуайта Эйзенхауэра. В ходе инцидента в воздушном пространстве СССР был сбит самолёт-разведчик Lockheed U-2. Первоначально США пытались отрицать существование, задание и цели самолёта, однако после предъявления советским правительством остатков сбитого самолёта и захваченного лётчика Гари Пауэрса вынуждены были признать существование программы полётов самолётов-шпионов над СССР. Инцидент произошёл за две недели до запланированной встречи между Востоком и Западом в Париже и стал серьёзным ударом по репутации США. Он значительно осложнил отношения между СССР и США. Пилот Гари Пауэрс был осуждён за шпионаж и приговорён к десяти годам заключения, однако 10 февраля1962 года был обменян на советского разведчика Рудольфа Абеля.

История полётов U-2 над СССР

В Женеве в 1955 году президент США Дуайт Эйзенхауэр на встрече с председателем Совета министров СССР Н. И. Булганиным предложил договориться о наблюдательных полетах над территорией США и СССР для предотвращения внезапной атаки. Генсек СССР Н. С. Хрущёв отклонил это предложение. Концепция открытого неба была реализована только перед самым крахом СССР. До тех пор США проводили эту концепцию односторонне и тайно — с помощью самолётов-шпионов.

Отряд 10-10

Для фотосъемки секретных объектов на территории СССР с помощью самолетов U-2, был создан «Отряд 10-10». Официально подразделение называлось 2-й (временной) авиаэскадрильей метеоразведки WRS (P)-2 и, по легенде, было подчинено NASA. Самолёты именно этого авиаотряда постоянно выполняли разведывательные полёты над территорией СССР из Турции, Ирана и Афганистана. Полёты осуществлялись и над другими социалистическими странами. Приоритетной задачей был сбор сведений о расположенных на территории СССР радиолокационных станциях и позициях ПВО.

Полёты

Президент США Дуайт Эйзенхауэр изначально был против полётов U-2, справедливо полагая, что их раскрытие будет воспринято как акт агрессии и приведёт к ухудшению отношений и даже вооружённому конфликту с СССР. Однако уже в июле 1956 года президент дал разрешение на проведение пяти разведывательных полётов. 4 июля 1956 года был совершён первый полет над СССР на самолёте U-2. Он стартовал с американской авиабазы в Висбадене (ФРГ) и произвел полёт над Москвой, Ленинградом и Балтийским побережьем. Полёт прошёл удачно, самолёт не был обнаружен, а система ПВО не открыла огня. Мощная фототехника, установленная на U-2, позволяла получать снимки хорошего качества и большого разрешения. Полёты представляли собой глубокое вторжение в воздушное пространство СССР на высоте 19—21 км продолжительностью 2—4 часа. Они позволили получить невероятный объём разведывательной информации — определить многие элементы советской системы ПВО, алгоритмы её действия, аэродромы базирования истребителей-перехватчиков, позиции зенитной артиллерии, радиолокационных станций. Были отсняты другие важные оборонные объекты СССР, такие как базы Военно-морского флота. И, несмотря на опасения международного скандала, Эйзенхауэр не смог устоять перед соблазном получать разведывательные данные такого качества. U-2 выполняли полёты на высотах, недостижимых для истребителей того времени. Также считалось, что советские ракеты не могут достигать такой высоты.

Факт вторжения самолётов США в воздушное пространство СССР был зафиксирован советскими средствами ПВО. В ноте от 10 июля 1956 года правительство СССР охарактеризовало действия США как «преднамеренное действие определённых кругов США, рассчитанное на обострение отношений между Советским Союзом и Соединёнными Штатами Америки», и потребовало прекратить разведывательные полёты.

Однако в январе 1957 года полеты U-2 над СССР возобновились. Самолёты начали вторгаться глубже на территорию СССР, фотографируя территорию Казахстана и Сибири. Военных и ЦРУ интересовали позиции ПВО и полигоны Капустин Яр, а также обнаруженные ранее полигоны Сары-Шаган неподалёку от озера Балхаш и Тюра-Там (Байконур). До полета Пауэрса в 1960 году самолёты U-2 вторгались в воздушное пространство СССР не менее 20 раз.

Предполагается, что в ходе своего визита в США 10 июля 1957 года премьер-министр Пакистана Хусейн Сухраварди уведомил Эйзенхауэра о разрешении на создание в его стране секретного разведывательного подразделения, официальное соглашение о создании комплекса в Пешаваре было заключено 2 года спустя. База, расположенная в Бадабере (10 км от Пешавара), использовалась АНБ для радиоэлектронной разведки. Также пакистанская сторона одобрила использование ЦРУ аэропорта Пешавар для совершения полётов U-2 над Советским Союзом.

9 апреля 1960 года самолёт U-2 под управлением Боба Эриксона совершил пролёт над советской территорией, засняв множество сверхсекретных военных объектов — Семипалатинский ядерный полигон, авиабазу стратегических бомбардировщиков Ту-95, полигон зенитных ракетных войск близ Сары-Шагана, ракетный полигон Тюра-Там (космодром Байконур). По тревоге были подняты значительные средства ПВО, однако межведомственная неразбериха (Семипалатинский аэродром подчинялся другому ведомству) и неготовность к проведению таких операций не позволили атаковать самолёт-нарушитель.

Сложности полётов

По словам Пауэрса, разведывательные полёты были очень сложны для пилотов, как физически, так и психологически.

Опасность иногда представляли и сами объекты съёмки. Так, во время полёта 9 апреля 1957 года пилот Боб Эриксон прошёл над Семипалатинским полигоном и в прицельном устройстве увидел установленную на башню и готовую к подрыву ядерную бомбу.

Помимо всего этого, самолёт требовал от пилота значительных умственных и физических затрат на управление. В некоторых стратосферных режимах полёта разница между скоростью сваливания и превышением максимальной скорости составляла лишь 5—6 км/ч, что требовало постоянного внимания пилота, который при этом должен был вести фотосъёмку объектов на земле. Из-за особенностей конструкции, удлинённой носовой части самолёта, пилот при взлете и посадке не может видеть ВПП, посадку приходилось осуществлять при помощи коллег-пилотов, передававших данные о расстоянии до полосы и ориентации аппарата из следовавшего за самолётом автомобиля (в 50-х и 60-х это были обычные грузовики, с 90-х годов используются такие спорткары как Chevrolet Camaro и Pontiac GTO).

Перехват Пауэрса

В рамках операции под кодовым названием Grand Slam (Большой шлем) в конце апреля 1960 года планировался полёт U-2 с пакистанской авиабазы Пешавар</span>^ru_en через Афганистан над советской территорией по маршруту Сталинабад — Аральское море — Челябинск — Свердловск — Киров — Архангельск — Северодвинск — Кандалакша — Мурманск с посадкой на норвежской авиабазе Будё</span>^ru_en. 28 апреля с турецкой авиабазы Инджирлик в Пешавар перелетел Lockheed U-2C заводской номер 358. Топливо для него было доставлено 27 апреля на C-124</span>^ru_en ВВС США, а позже самолёт C-130 доставил наземную команду техников, основного пилота — Фрэнсиса Пауэрса и резервного — Боба Эриксона. Но 29 апреля экипаж узнал, что вылет откладывается на один день. Тогда Эриксон перегнал номер 358 обратно в Инджирлик, а пилот Джон Шинн пригнал U-2C с заводским номером 360. Однако 30 апреля вылет опять задержали на один день в связи с пасмурной погодой над советской территорией.

Наконец 1 мая погода над советской территорией улучшилась, в связи с чем ранним утром пилотируемый Пауэрсом U-2C с заводским номером 360 и бортовым 56-6693 без опознавательных знаков вылетел из Пешавара. Для самого лётчика это был уже 28-й полёт на самолётах U-2. Миновав Афганистан, в 05:35 МСК самолёт-разведчик пересёк границу воздушного пространства Советского Союза юго-восточней Кировабада (Таджикская ССР), находясь при этом на высоте 18—21 км и летя со скоростью 720—780 км/ч. Сделав снимки МБР на космодроме Тюратам, лётчик также совершил пролёт Магнитогорска и Челябинска. Следующим пунктом маршрута был расположенный между Челябинском и Свердловском город Челябинск-40 (ныне Озёрск), где находится завод «Маяк», занимавшийся тогда производством оружейного плутония, который используется при изготовлении ядерного оружия, «Маяк» и стал последним объектом, над которым пролетел Пауэрс.

Повышенная боеготовность сил ПВО привела к почти немедленному обнаружению самолёта Пауэрса, однако перехватить его самолётами-перехватчиками и высотными истребителями не удалось из-за большой высоты полёта U-2.

Попытки перехватить Пауэрса продолжались несколько часов. На его перехват были подняты два высотных перехватчика. Один из них не имел вооружения, (это был самолёт который перегоняли с завода к месту службы) но лётчик который был без высотно-компенсирующего костюма, имел приказ таранить Пауэрса. Однако выполнить перехват не получилось.

Огонь по Пауэрсу вёл дивизион в неполном составе, так как был праздник и шпиона «не ждали». Всего по его самолёту было выпущено семь ракет. В цель попала самая первая ракета, в результате самолёт развалился, однако на экранах локаторов многочисленные отметки были восприняты как поставленные самолётом-шпионом помехи, и соседний дивизион дал залп и по этим целям. В 08:53 МСК при пролёте близ села Косулино и в районе Верхне-Сысертского водохранилища U-2 был сбит ракетой ЗРК С-75 2-го дивизиона 57-й зенитной ракетной бригады расчётом под командованием майора Михаила Воронова. Позиция комплекса была определена ЦРУ в ходе визита в Свердловск вице-президента США Ричарда Никсона, однако специалисты-разведчики посчитали, что его диапазон высот не превышает 18 км.

Взорвавшись позади самолёта, ракета осколками поразила хвостовое оперение и двигатель самолёта (либо, по некоторым данным, вызвала ударную волну, приведшую к перевороту и поломке крыльев U-2), после чего U-2 начал падать. Пауэрса зажало между приборной панелью и сиденьем, поэтому он не мог воспользоваться катапультой, не повредив ноги. Самостоятельно выбираясь из самолёта, он забыл отсоединить шланг кислородной маски и едва не погиб. На высоте 10 км Пауэрс открыл фонарь кабины, а на высоте около 5 км выпрыгнул с парашютом. Самолёт рухнул близ деревни Поварня. Сам лётчик приземлился на поле у Косулино, где и был задержан местными жителями. При задержании Пауэрс не сопротивлялся.

Но об этом на КП армии ПВО не знали. Командир 1-го дивизиона, находящегося в дальней зоне в посёлке Монетный, капитан Н. Шелудько через секунды также выполнил приказ обстрелять тремя ракетами отметки о цели, которые впоследствии оказались обломками. На экранах локаторов мелкие обломки самолёта сильно напоминали пассивные помехи, под прикрытием которых нарушитель мог уйти. Поэтому доклада о поражении цели не было около получаса.

В 4-м дивизионе 57-й бригады, которым командовал майор А. Шугаев, за цель приняли пару самолётов МиГ-19, вылетевших на перехват U-2, пилотировавшихся капитаном Борисом Айвазяном и старшим лейтенантом Сергеем Сафроновым. Одной из ракет самолёт Сергея Сафронова был сбит, лётчик погиб, хотя и катапультировался. Борис Айвазян сманеврировал, две ракеты прошли мимо и самоликвидировались. Сафронов был посмертно награждён орденом Красного Знамени. Указ о награждении стал первым указом, подписанным Леонидом Брежневым в должности Председателя Верховного Совета СССР.

Последствия инцидента

Политические

В заявлении Госдепартамента США заявлялось, что самолет типа «Локхид У-2» 1 мая производил исследование погоды, брал пробы воздуха в верхних слоях атмосферы в районе советско-турецкой границы и из-за неисправности кислородного питания пилота сбился с курса. Госдеп также утверждал, что из-за этой неисправности пилот потерял сознание, после чего неуправляемый самолёт залетел на территорию СССР.

С обвинительной речью выступал лично Генеральный прокурор СССР действительный государственный советник юстиции Роман Руденко.

Военные

Инцидент с U-2
Lockheed U-2, идентичный сбитому
Общие сведения
Дата	1 мая 1960 года
Время	08:53 МСК
Причина	Сбит советскими ПВО (С-75)
Место	Косулино, Свердловская область (РСФСР, СССР)
Координаты	56°42′38″ с. ш. 60°58′39″ в. д.56.71056° с. ш. 60.97750° в. д. / 56.71056; 60.97750
Воздушное судно
Модель	U-2C
Принадлежность	ЦРУ
Пункт вылета	Пешавар</span>ruen (Пакистан)

16 мая 1960 года накануне встречи Хрущёва и Эйзенхауэра в Париже американские вооруженные силы были приведены в повышенную боевую готовность (DEFCON 3).

Личные

Фрэнсис Пауэрс был задержан в СССР и предстал перед судом. Судебные слушания проходили 17—19 августа 1960 года в Колонном зале Дома Союзов.

Обвинительное заключение за подписью председателя КГБ Александра Шелепина квалифицировало действия Пауэрса по Статье 2 Закона СССР «Об уголовной ответственности за государственные преступления», предусматривавшей смертную казнь. Утвердивший обвинительное заключение и поддерживающий государственное обвинение в суде Генеральный прокурор СССР Роман Руденко запросил суд приговорить Пауэрса к пятнадцати годам лишения свободы.

Пауэрс сотрудничал со следствием и подробно отвечал на задаваемые ему в ходе судебного заседания вопросы. В последнем слове Пауэрс заявил:

Я обращаюсь к суду с просьбой судить меня не как врага, а как человека, который не является личным врагом русских людей, человека, который никогда ещё не представал перед судом ни по каким обвинениям и который глубоко осознал свою вину, сожалеет о ней и глубоко раскаивается.

Суд приговорил Пауэрса к лишению свободы на десять лет, с отбыванием первых трёх лет в тюрьме. Приговор был окончательным и обжалованию не подлежал.

После обмена на Абеля и возвращения в США Пауэрс был обвинён в нарушении служебных инструкций, однако военное дознание и расследование сенатского подкомитета по делам вооруженных сил сняли с него все обвинения. Пауэрс продолжил работу в военной авиации, но данных о его дальнейшем сотрудничестве с разведкой нет. В период с 1963 по 1970 год Пауэрс работал в Lockheed лётчиком-испытателем.

Посмертно награждён Медалью военнопленного, Крестом за выдающиеся лётные заслуги, Медалью за службу национальной обороне и Серебряной Звездой, третьей по значимости военной наградой США — за то, что «стойко отверг все попытки получить жизненно важную информацию об обороне или быть эксплуатируемым в целях пропаганды».

См. также

• Договор по открытому небу

Примечания

Примечания

Сноски

Ссылки

• [www.webslivki.com/u11.html Как сбили Пауэрса.]. Проверено 23 ноября 2013.^{[неавторитетный источник? 3797 дней]}

Отрывок, характеризующий Уничтожение U-2 под Свердловском

Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.


На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.
Перед зарею задремавшего графа Орлова разбудили. Привели перебежчика из французского лагеря. Это был польский унтер офицер корпуса Понятовского. Унтер офицер этот по польски объяснил, что он перебежал потому, что его обидели по службе, что ему давно бы пора быть офицером, что он храбрее всех и потому бросил их и хочет их наказать. Он говорил, что Мюрат ночует в версте от них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он живьем возьмет его. Граф Орлов Денисов посоветовался с своими товарищами. Предложение было слишком лестно, чтобы отказаться. Все вызывались ехать, все советовали попытаться. После многих споров и соображений генерал майор Греков с двумя казачьими полками решился ехать с унтер офицером.
– Ну помни же, – сказал граф Орлов Денисов унтер офицеру, отпуская его, – в случае ты соврал, я тебя велю повесить, как собаку, а правда – сто червонцев.
Унтер офицер с решительным видом не отвечал на эти слова, сел верхом и поехал с быстро собравшимся Грековым. Они скрылись в лесу. Граф Орлов, пожимаясь от свежести начинавшего брезжить утра, взволнованный тем, что им затеяно на свою ответственность, проводив Грекова, вышел из леса и стал оглядывать неприятельский лагерь, видневшийся теперь обманчиво в свете начинавшегося утра и догоравших костров. Справа от графа Орлова Денисова, по открытому склону, должны были показаться наши колонны. Граф Орлов глядел туда; но несмотря на то, что издалека они были бы заметны, колонн этих не было видно. Во французском лагере, как показалось графу Орлову Денисову, и в особенности по словам его очень зоркого адъютанта, начинали шевелиться.
– Ах, право, поздно, – сказал граф Орлов, поглядев на лагерь. Ему вдруг, как это часто бывает, после того как человека, которому мы поверим, нет больше перед глазами, ему вдруг совершенно ясно и очевидно стало, что унтер офицер этот обманщик, что он наврал и только испортит все дело атаки отсутствием этих двух полков, которых он заведет бог знает куда. Можно ли из такой массы войск выхватить главнокомандующего?
– Право, он врет, этот шельма, – сказал граф.
– Можно воротить, – сказал один из свиты, который почувствовал так же, как и граф Орлов Денисов, недоверие к предприятию, когда посмотрел на лагерь.
– А? Право?.. как вы думаете, или оставить? Или нет?
– Прикажете воротить?
– Воротить, воротить! – вдруг решительно сказал граф Орлов, глядя на часы, – поздно будет, совсем светло.
И адъютант поскакал лесом за Грековым. Когда Греков вернулся, граф Орлов Денисов, взволнованный и этой отмененной попыткой, и тщетным ожиданием пехотных колонн, которые все не показывались, и близостью неприятеля (все люди его отряда испытывали то же), решил наступать.
Шепотом прокомандовал он: «Садись!» Распределились, перекрестились…
– С богом!
«Урааааа!» – зашумело по лесу, и, одна сотня за другой, как из мешка высыпаясь, полетели весело казаки с своими дротиками наперевес, через ручей к лагерю.
Один отчаянный, испуганный крик первого увидавшего казаков француза – и все, что было в лагере, неодетое, спросонков бросило пушки, ружья, лошадей и побежало куда попало.
Ежели бы казаки преследовали французов, не обращая внимания на то, что было позади и вокруг них, они взяли бы и Мюрата, и все, что тут было. Начальники и хотели этого. Но нельзя было сдвинуть с места казаков, когда они добрались до добычи и пленных. Команды никто не слушал. Взято было тут же тысяча пятьсот человек пленных, тридцать восемь орудий, знамена и, что важнее всего для казаков, лошади, седла, одеяла и различные предметы. Со всем этим надо было обойтись, прибрать к рукам пленных, пушки, поделить добычу, покричать, даже подраться между собой: всем этим занялись казаки.
Французы, не преследуемые более, стали понемногу опоминаться, собрались командами и принялись стрелять. Орлов Денисов ожидал все колонны и не наступал дальше.
Между тем по диспозиции: «die erste Colonne marschiert» [первая колонна идет (нем.) ] и т. д., пехотные войска опоздавших колонн, которыми командовал Бенигсен и управлял Толь, выступили как следует и, как всегда бывает, пришли куда то, но только не туда, куда им было назначено. Как и всегда бывает, люди, вышедшие весело, стали останавливаться; послышалось неудовольствие, сознание путаницы, двинулись куда то назад. Проскакавшие адъютанты и генералы кричали, сердились, ссорились, говорили, что совсем не туда и опоздали, кого то бранили и т. д., и наконец, все махнули рукой и пошли только с тем, чтобы идти куда нибудь. «Куда нибудь да придем!» И действительно, пришли, но не туда, а некоторые туда, но опоздали так, что пришли без всякой пользы, только для того, чтобы в них стреляли. Толь, который в этом сражении играл роль Вейротера в Аустерлицком, старательно скакал из места в место и везде находил все навыворот. Так он наскакал на корпус Багговута в лесу, когда уже было совсем светло, а корпус этот давно уже должен был быть там, с Орловым Денисовым. Взволнованный, огорченный неудачей и полагая, что кто нибудь виноват в этом, Толь подскакал к корпусному командиру и строго стал упрекать его, говоря, что за это расстрелять следует. Багговут, старый, боевой, спокойный генерал, тоже измученный всеми остановками, путаницами, противоречиями, к удивлению всех, совершенно противно своему характеру, пришел в бешенство и наговорил неприятных вещей Толю.
– Я уроков принимать ни от кого не хочу, а умирать с своими солдатами умею не хуже другого, – сказал он и с одной дивизией пошел вперед.
Выйдя на поле под французские выстрелы, взволнованный и храбрый Багговут, не соображая того, полезно или бесполезно его вступление в дело теперь, и с одной дивизией, пошел прямо и повел свои войска под выстрелы. Опасность, ядра, пули были то самое, что нужно ему было в его гневном настроении. Одна из первых пуль убила его, следующие пули убили многих солдат. И дивизия его постояла несколько времени без пользы под огнем.


Между тем с фронта другая колонна должна была напасть на французов, но при этой колонне был Кутузов. Он знал хорошо, что ничего, кроме путаницы, не выйдет из этого против его воли начатого сражения, и, насколько то было в его власти, удерживал войска. Он не двигался.
Кутузов молча ехал на своей серенькой лошадке, лениво отвечая на предложения атаковать.
– У вас все на языке атаковать, а не видите, что мы не умеем делать сложных маневров, – сказал он Милорадовичу, просившемуся вперед.
– Не умели утром взять живьем Мюрата и прийти вовремя на место: теперь нечего делать! – отвечал он другому.
Когда Кутузову доложили, что в тылу французов, где, по донесениям казаков, прежде никого не было, теперь было два батальона поляков, он покосился назад на Ермолова (он с ним не говорил еще со вчерашнего дня).
– Вот просят наступления, предлагают разные проекты, а чуть приступишь к делу, ничего не готово, и предупрежденный неприятель берет свои меры.
Ермолов прищурил глаза и слегка улыбнулся, услыхав эти слова. Он понял, что для него гроза прошла и что Кутузов ограничится этим намеком.
– Это он на мой счет забавляется, – тихо сказал Ермолов, толкнув коленкой Раевского, стоявшего подле него.
Вскоре после этого Ермолов выдвинулся вперед к Кутузову и почтительно доложил:
– Время не упущено, ваша светлость, неприятель не ушел. Если прикажете наступать? А то гвардия и дыма не увидит.
Кутузов ничего не сказал, но когда ему донесли, что войска Мюрата отступают, он приказал наступленье; но через каждые сто шагов останавливался на три четверти часа.
Все сраженье состояло только в том, что сделали казаки Орлова Денисова; остальные войска лишь напрасно потеряли несколько сот людей.
Вследствие этого сражения Кутузов получил алмазный знак, Бенигсен тоже алмазы и сто тысяч рублей, другие, по чинам соответственно, получили тоже много приятного, и после этого сражения сделаны еще новые перемещения в штабе.
«Вот как у нас всегда делается, все навыворот!» – говорили после Тарутинского сражения русские офицеры и генералы, – точно так же, как и говорят теперь, давая чувствовать, что кто то там глупый делает так, навыворот, а мы бы не так сделали. Но люди, говорящие так, или не знают дела, про которое говорят, или умышленно обманывают себя. Всякое сражение – Тарутинское, Бородинское, Аустерлицкое – всякое совершается не так, как предполагали его распорядители. Это есть существенное условие.
Бесчисленное количество свободных сил (ибо нигде человек не бывает свободнее, как во время сражения, где дело идет о жизни и смерти) влияет на направление сражения, и это направление никогда не может быть известно вперед и никогда не совпадает с направлением какой нибудь одной силы.
Ежели многие, одновременно и разнообразно направленные силы действуют на какое нибудь тело, то направление движения этого тела не может совпадать ни с одной из сил; а будет всегда среднее, кратчайшее направление, то, что в механике выражается диагональю параллелограмма сил.
Ежели в описаниях историков, в особенности французских, мы находим, что у них войны и сражения исполняются по вперед определенному плану, то единственный вывод, который мы можем сделать из этого, состоит в том, что описания эти не верны.
Тарутинское сражение, очевидно, не достигло той цели, которую имел в виду Толь: по порядку ввести по диспозиции в дело войска, и той, которую мог иметь граф Орлов; взять в плен Мюрата, или цели истребления мгновенно всего корпуса, которую могли иметь Бенигсен и другие лица, или цели офицера, желавшего попасть в дело и отличиться, или казака, который хотел приобрести больше добычи, чем он приобрел, и т. д. Но, если целью было то, что действительно совершилось, и то, что для всех русских людей тогда было общим желанием (изгнание французов из России и истребление их армии), то будет совершенно ясно, что Тарутинское сражение, именно вследствие его несообразностей, было то самое, что было нужно в тот период кампании. Трудно и невозможно придумать какой нибудь исход этого сражения, более целесообразный, чем тот, который оно имело. При самом малом напряжении, при величайшей путанице и при самой ничтожной потере были приобретены самые большие результаты во всю кампанию, был сделан переход от отступления к наступлению, была обличена слабость французов и был дан тот толчок, которого только и ожидало наполеоновское войско для начатия бегства.


Наполеон вступает в Москву после блестящей победы de la Moskowa; сомнения в победе не может быть, так как поле сражения остается за французами. Русские отступают и отдают столицу. Москва, наполненная провиантом, оружием, снарядами и несметными богатствами, – в руках Наполеона. Русское войско, вдвое слабейшее французского, в продолжение месяца не делает ни одной попытки нападения. Положение Наполеона самое блестящее. Для того, чтобы двойными силами навалиться на остатки русской армии и истребить ее, для того, чтобы выговорить выгодный мир или, в случае отказа, сделать угрожающее движение на Петербург, для того, чтобы даже, в случае неудачи, вернуться в Смоленск или в Вильну, или остаться в Москве, – для того, одним словом, чтобы удержать то блестящее положение, в котором находилось в то время французское войско, казалось бы, не нужно особенной гениальности. Для этого нужно было сделать самое простое и легкое: не допустить войска до грабежа, заготовить зимние одежды, которых достало бы в Москве на всю армию, и правильно собрать находившийся в Москве более чем на полгода (по показанию французских историков) провиант всему войску. Наполеон, этот гениальнейший из гениев и имевший власть управлять армиею, как утверждают историки, ничего не сделал этого.