Коляска (повесть)
| Коляска | |
| Жанр: | |
|---|---|
| Автор: | |
| Язык оригинала: | |
| Дата написания: |
1835 |
| Дата первой публикации: |
1836 |
 Текст произведения в Викитеке | |
«Коляска» — повесть Николая Васильевича Гоголя. Написана в 1835 году. Впервые напечатана в первом томе пушкинского «Современника» (апрель 1836)[1]. Пушкин по поводу этой повести в письме к Петру Плетнёву от 11 октября 1835 года писал: «Спасибо, великое спасибо Гоголю за его „Коляску“, в ней альманах далеко может уехать…»[2].
Сюжет
Действие разворачивается в городке Б. В нём «страх скучно», «до невероятности кисло», «чрезвычайно глупо», «на улице ни души, кроме случайного… петуха!»[2]. Но с прибытием кавалерийского полка всё изменилось: «улицы запестрели, оживились, словом, приняли совершенно другой вид». Офицеры оживили общество, кроме того, в городке появился генерал. Званые обеды, которые он часто устраивал, собирали много народа. Как правило, общество состояло из мужчин: «офицеров и некоторых окружных помещиков». Из помещиков наиболее известен был Пифагор Пифагорович Чертокуцкий. Когда-то он служил в одном из кавалерийских полков, но затем вышел в отставку по известной причине — «то ли он дал кому-то оплеуху, или ему дали её». Будучи в отставке, он бывал на всех праздниках, ярмарках; «всегда пронюхивал носом, где стоял кавалерийский полк» и «приезжал видеться с господами офицерами».
Однажды генерал устроил званый обед. Приехало несколько помещиков, офицеров, и среди прочих — Чертокуцкий. После обеда гости встали «с приятной тяжестью в желудках», а генерал решил показать гостям свою покупку: гнедую кобылу. Гости искренне восхищались красотой лошади, а Чертокуцкий поинтересовался: есть ли у генерала соответствующий экипаж для подобной лошади? Как оказалась, подходящего экипажа у генерала не было, тогда Чертокуцкий предложил ему свою коляску, удобную, вместительную и красивую. Рассчитывая выгодно организовать продажу коляски, Чертокуцкий пригласил генерала и офицеров на следующий день «отобедать и осмотреть коляску».
Обед в доме генерала затянулся до вечера: было много пунша, было много историй и выдумок. Когда решили разъезжаться, шел третий час ночи. Явившись домой, Чертокуцкий мигом повалился на широкую супружескую кровать рядом со своей красивой женой и тотчас же уснул. Супруга его проснулась в полдень и, вспомнив, что Чертокуцкий приехал под утро, будить его не стала. Она вышла в сад и стала рассеянно глядеть на большую дорогу. «Безлюдную пустынность» неожиданно нарушило несколько экипажей, которые направлялись к дому Чертокуцкого. Одна из колясочек принадлежала генералу. Хозяйка дома в ужасе вскочила и побежала в дом будить супруга. Чертокуцкий «вскочил в одной рубашке». Из создававшегося положения был один выход — спрятаться самому, а слугам сказать, чтобы они объявили гостям о том, что «барина нет дома». Чертокуцкий побежал прятаться в экипажный сарай, но потом передумал, и влез в колясочку. Оказавшись в коляске, он закрыл за собой дверцы и «для большей безопасности» закрылся фартуком.
Экипажи подъехали к дому. Известие о том, что «барин уехал на весь день» вызвало негодование со стороны гостей. Однако потом решено было осмотреть коляску и без хозяина. Позвали конюха, объяснили ему, что хотят посмотреть, и он быстренько выкатил коляску из сарая. В коляске не было ничего особенного. Она была «самая обыкновенная», «самая неказистая». Но больше всего генерала и офицеров удивило другое…. Когда они открыли коляску, надеясь внутри увидеть «что-нибудь особенное», их взорам предстал Чертокуцкий, «сидящий в халате и согнувшийся необыкновенным образом». Увидев его, генерал тут же захлопнул дверцы и уехал вместе с офицерами[3].
Напишите отзыв о статье "Коляска (повесть)"
Примечания
Отрывок, характеризующий Коляска (повесть)
Приди, утиши муки моего мрачного уединенияИ присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
