Корто, Альфред

Альфред Корто
Основная информация
Дата рождения	26 сентября 1877(1877-09-26)
Место рождения	Ньон (кантон Во, Швейцария)
Дата смерти	15 июня 1962(1962-06-15) (84 года)
Место смерти	Лозанна (Во, Швейцария)
Страна	Швейцария
Профессии	пианист, дирижёр, педагог
Инструменты	фортепиано

Альфре́д Дени́ Корто́ (фр. Alfred Denis Cortot; 26 сентября 1877, Ньон — 15 июня 1962, Лозанна) — швейцарский пианист и дирижёр. Специалист, прежде всего, по творчеству Шопена и Шумана. Как член жюри многочисленных музыкальных конкурсов, оказывал значительное влияние на судьбы и предпочтения всего музыкального мира.

Биография

Родился во франкоязычной части Швейцарии.

Учился в Парижской консерватории у Э. Декомба и Л. Дьемера, был удостоен Гран-при в 1896 году.

Как профессиональный пианист дебютировал в 1897 году, исполнив Третий фортепианный концерт Бетховена.

В 1898—1901 года работал хормейстером и ассистентом дирижёра на Байрёйтского фестиваля, а в 1902 году в Париже под его управлением состоялась премьера «Гибели богов» Вагнера. Ради того, чтобы слушатель смог познакомиться с «Парсифалем» Вагнера, бетховенской Торжественной мессой, «Немецким реквиемом» Брамса и новыми работами французских композиторов, организовал специальное концертное общество.

В 1905 году сформировал с Жаком Тибо и Пабло Казальсом трио, за которым утвердился авторитет ведущего фортепианного трио эпохи (и образца для всех времён). С 1907 до 1923 года преподавал в Парижской консерватории, среди его учеников — И. Лефебюр, В. Перлмутер, Клару Хаскил.

В 1919 году основал Нормальную школу музыки. Его курсы по музыкальной интерпретации вошли в легенду. Среди учеников школы — Э. Боши, Ш. Брюк, К. Энгель, Р. Левенталь, Д. Липатти, Дж. Ловенталь, П. Зальцман, М. Тальяферро.

В 1925 г. осуществил первую в мире электроакустическую запись классической музыки — экспромт Шопена и «Литанию» Шуберта.

Во время Второй мировой войны поддерживал оккупацию Франции и режим Виши. Был членом Национального совета, неизбирательного совещательного органа правительства Виши. Выступал на спонсируемых нацистами концертах, служил Верховным комиссаром искусств Виши. По окончании оккупации был объявлен персоной нон грата.

Некоторые исследователи мотивируют поведение Корто его преданностью великой немецкой музыкальной культуре. Кроме того, его жена Клотильда Бреаль, дочь лингвиста Мишеля Бреаля, была еврейкой, а её двоюродная сестра Лиза Блох была замужем за Леоном Блюмом. Так или иначе, но Корто запретили в течение года любые публичные выступления, и его авторитет во Франции весьма пострадал, хотя других стран (в особенности Италии и Англии) это не коснулось, и он всегда оставался там музыкантом на особом счету.

Творчество

Альфред Корто вошёл в историю музыки прежде всего как смелый интерпретатор Шопена и Шумана. Выпущенные им комментарии (редакции) к их произведениям не потеряли своего значения по сегодняшний день. Тем не менее, иногда Корто допускал явные ляпы, обусловленные тем, что часто слишком полагался на свою память. Такая небрежность маэстро входила в явный контраст с технической безупречностью его ученика и сподвижника — Дину Липатти. Однако когда Корто был в ударе, он являл слушателям блестящую технику, искрящуюся нотным фейерверком, что свидетельствуется его легендарной записью Си-минорной сонаты Листа и «Этюдом в форме вальса» Сен-Санса.

Корто был также автором фортепианной тетради «Рациональные принципы фортепианной техники». Эта книга содержит много упражнений для пальцев, направленных на развитие различных технических аспектов игры. Первоначально книга была написана на французском языке, но с тем пор была переведена практически на все языки мира.

Несмотря на некоторую техническую неровность исполнения, Альфред Корто всегда почитался как один из самых великих музыкантов столетия и символизировал собой как бы закат классической эпохи. Специалисты считают его последним образцом того личностного, субъективного стиля, который способен пренебрегать точной техникой ради целостности интуиции, яркости интерпретации и подлинности духа произведения. Позже такой подход был заменен тем современным «научным» способом игры, который помещает логику и точность в центр и ставит знак равенства между подлинностью исполнения и метрономической буквальной «интерпретацией» музыкального произведения. Однако из глубины времени к нам спускается завет Корто: «Самое важное — давать волю воображению, вновь сотворяя сочинение. Это и есть интерпретация».

Ссылки

[www.allmusic.com/cg/amg.dll?P=amg&sql=41:18920~T1 Альфред Корто] (англ.) на сайте Allmusic

Отрывок, характеризующий Корто, Альфред

– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.