Лейб-кампания

К:Википедия:Страницы на КПМ (тип: не указан) К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Лейб-компания
Подлинный штандарт Лейб-кампании, ГИМ
Годы существования	17 — 31 декабря 1741 года — 21 марта 1762 года
Страна	Российская империя Российская империя
Подчинение	ротному командиру (Елизавете Петровне)
Входит в	отдельная
Тип	гренадерская рота
Функция	охрана и защита особы императрицы и лиц императорской фамилии
Численность	воинская часть
Дислокация	Санкт-Петербург
Девиз	«Силою креста победила».

Лейб-компания — (17—31 декабря 1741 года — 21 марта 1762 года) — (от нем. Leib — тело; слово, присоединяемое к другим для обозначения принадлежности к Особе Государя или Высочайшему двору, и фр. compagnie — рота) — гренадерская рота (300 гренадер и 64 «заротных чинов», итого — 364 человека личного состава) лейб-гвардии Преображенского полка и группа приближенных ко двору знатных лиц, под личным руководством дочери Петра I, Елизаветы, силами которых 25 ноября 1741 года был произведён бескровный дворцовый переворот в Российской Империи, и возведена на престол императрица Елизавета Петровна.

Непосредственными командирами в Лейб-компании стали:

• Императрица Елизавета Петровна — капитаном (ротный командир);
• генерал-фельдцейхмейстер принц Людвиг Вильгельм Гессен-Гомбургский — капитан-поручиком;
• граф Алексей Григорьевич Разумовский и граф Михаил Иларионович Воронцов — поручиками;
• граф Петр Иванович Шувалов и граф Александр Иванович Шувалов, а позднее в 1747 году, граф Иван Симонович Гендриков — подпоручиками;
• Юрий Грюнштейн — прапорщиком (знаменосец).

Переворот 1741 года

Ночью 25 ноября 1741 года цесаревна Елизавета Петровна, с гренадерами Преображенского полка, совершила государственный переворот, арестовав младенца‑императора Ивана VI Антоновича и его родителей — принца Антона Ульриха Брауншвейгского и Анну Леопольдовну.

Елизавета Петровна, с детства привыкшая к рядовой гвардейской среде лучше, чем кто-либо из особ её ранга, могла оценить отвагу преображенских гренадеров: ведь они ради неё нарушили присягу, данную пусть и не пользующемуся уважением, но все же законному монарху (малолетнему Ивану VI), и ради неё шагнули декабрьской ночью в неизвестность. Ведь никто не мог им гарантировать, что захват власти произойдет гладко и что гвардейские и иные полки, расквартированные в столице и вблизи неё, не выступят против них. Цесаревна, конечно, осознавала, что и она такая же преступница, как и гренадеры. И она нарушила присягу. Поэтому, взойдя на престол, она не могла отделаться от мысли, что с ней могут обойтись так же. В этой ситуации она могла доверять только тем, кто буквально на своих плечах внес её на вершину власти и сделал её императрицей. Поэтому Елизавета Петровна и днем и ночью буквально окружала себя кольцом из лейб-компанцев, будучи во дворце, в спальне, выезжая куда-либо или совершая длительные путешествия. То есть свои государственные функции она отваживалась выполнять только при наличии лейб-компанской охраны.

История

Указом 31 декабря 1741 (11 января 1742) Елизавета Петровна объявила об учреждении Лейб-компании.

Божией милостию мы, Елизавета Первая, императрица и самодержица всероссийская, и прочая, и прочая. Понеже во время вступления нашего на всероссийский родительский наш престол полки нашей лейб- гвардии, а особливо гренадерская рота Преображенского полка, нам ревностную свою верность так показали, что мы оною их службою… желаемый от всего государства нашего успех в восприятии престола, без всяких дальностей и не учиняя никакого кровопролития, получили; и яко же мы в том благодарны есть Господу Богу, подателю всех благ за неизреченную его милость к нам и всему государству нашему; так имея во всемилостивейшем нашем рассуждении… верную службу вышеписаных, не можем остаться, не показав особливой нашей императорской милости к ним, чего для соизволили мы учинить следующее (следует перечисление денежных наград гвардейским, Ингерманландскому и Астраханскому полкам)… А гренадерскую роту Преображенского полка жалуем: определяем ей имя — Лейб-компания, в которой капитанское место мы, Императорское Величество, соизволяем сами содержать и оною командовать, а в каком числе каких чинов оная наша Лейб-компания состоять имеет и какие ранги обер- и унтер-офицерам и рядовым мы всемилостивейше пожаловали, то следует при сем… Оной нашей Лейб-компании во всех вышеписаных как унтер-офицеров, капралов и рядовых, кроме заротных чинов, всемилостивейше жалуем дворянами (кои до сего времени того не имеют) с таким указом, чтоб от них родившиеся от сего числа дети дворянство по наследству имели; которых ныне от нас всемилостивейше пожалованных дворян повелеваем в нашей герольдии вписать в дворянскую книгу и, для незабвенной памяти будущим родам государства нашего, о сем, от Господа Бога дарованном, успехе в восприятии нами всероссийского родительского нашего престола, в котором случае оные персоны нашей Лейб-компании знатную свою службу нам и всему государству показали, сделать гербы по апробованному от нас рисунку; а которые есть из дворян, и тем в гербы их прибавить и сей новый герб и приготовить надлежащие дипломы к подписанию нашему…

Сама императрица стала капитаном лейб-компании, капитан-поручик, получил чин полного генерала, два поручика — генерал-лейтенанта, два подпоручика — генерал-майора, адъютант стал бригадиром, прапорщик — полковником, восемь сержантов — подполковниками, шестеро вице-сержантов произведены были в премьер-майорский чин, подпрапорщик и квартермистр — в секунд-майоры, двенадцать капралов стали капитанами, дюжина вице-капралов — капитан-поручиками, а триста гренадер — поручиками.

Прямой и единственной обязанностью Лейб-компании была охрана особы императрицы и лиц императорской фамилии. Как в Петербурге, так и в Москве и в загородных дворцах обеих столиц при императрице, а во время высочайших «походов» и при великом князе и великой княгине всегда была команда лейб-компанцев. В Петербурге ежедневно внутренний караул от Лейб-компании состоял из 1 сержанта, 1 капрала, 10 кавалергардов и 40 гренадеров при барабанщике и флейтовщике.

В 1749 году для размещения лейб-компании был отведён Зимний дворец Петра I, или «Старый Зимний дом», как его называли. Он находился на месте современного Эрмитажного театра и казарм 1-го батальона Лейб-гвардии Преображенского полка. Всё содержание на лейб-компанию отпускалось из придворной конторы. Во время коронаций и при других торжественных случаях лейб-компанцы надевали кавалергардские мундиры и несли придворную службу кавалергардов.

Лейб-компанские гербы

В общем проекте лейб-компанского герба значится: в чёрном поле золотое стропило с изображением трёх зажённых гранат, над стропилом две серебряные пятиугольные звезды, под стропилом одна такая же звезда. Эта эмблема в большей части гербов занимает правую половину щита, в очень немногих (гр. Воронцовых и Шуваловых) — вершину, а у графа А. Разумовского был закомпонован с другими аугментациями.

Щит увенчан дворянским шлемом, которого забрало обращено вправо, на шлем наложена лейб-компанская гренадерская шапка с страусовыми на ней перьями красным и белым; по сторонам шапки видно два орлиных черных крыла и на каждом из них по три серебряных звезды. Общий девиз лейб-компанских-гербов: «за верность и ревность».

По сведениям указанного гербовника В. К. Лукомского и С. Н. Тройницкого к 1917 году в архиве Гербового отделения Департамента герольдии хранились документы о 144-х Высочайше утверждённых гербах лейб-компанцев.

Судьбы лейб-компанцев

За время правления Елизаветы Петровны, в Лейб-компании служили более 600 строевых чинов, при утверждённом штатном составе в 300 гренадер (не считая более 80 заротных). Половина из них (первый призыв) стала помещиками, в основном мелкопоместными, в Пошехонском уезде Ярославской губернии. Не все они дали начало новым родам. Земли не имевших потомства возвращались в государственное владение. Однако лейб-компанцы составили существенную часть пошехонских помещиков.

Пользуясь в течение всего царствования императрицы Елизаветы исключительными милостями и вниманием, лейб-компанцы отличались, однако, крайней распущенностью и почти полным отсутствием дисциплины. Отчасти это подпитывалось тем, что они имели самого высокопоставленного ротного командира в Русской армии — саму императрицу. Тем не менее, с 1741 года по 1762 год, под арестом сидели 57 человек (20 %). Из них по 8 — 10 раз — И. Морзовский, Н. Бурнов, И. Суховерков и Е. Ворсин. Лишь каждый пятый из гренадер подвергался аресту «за продерзости». Невелико и число исключенных за 21 год. Исключены из Лейб-компании «за продерзости» — 20, «за старостью и болезнями» — 2, «за неспособностью и безумством» — 2 и один был взят в Тайную канцелярию. Многие доблестные участники не дожили до этой почести, умерев в своих поместьях от болезней и пьянства, так и не успев стать родоначальниками дворянских родов. К марту 1762 года от первого призыва (декабря 1741 года) в Лейб-компании осталось 62 человека (примерно 20 %), они прослужили в Лейб-компании 21 год, за эти годы 136 человек умерли на службе — почти половина. Первые гренадеры имели по преимуществу самое простое происхождение. Их большинство можно отнести к немолодым, опытным солдатам, которые служили в гвардии; с 1720-х — 78 человек, с 1730-х — 150 человек и с 1740 — 1741-х — 45 человек. Факт, что за 21 год — 136 человек умерли на службе, подтверждает их немолодой возраст и пережитые во время долгой военной карьеры лишения. Они были в основном неграмотными, но почти поголовно женатыми. Те же, кто сумел пережить все «тягости и лишения» воинской службы, благополучно дожили до преклонных лет, дав начало новым благородным дворянским родам. Многие породнились, создав семьи между своими детьми. Дети многих лейб-компанцев также посвятили свои жизни службе в лейб-гвардии.

Лейб-компания была «раскассирована» Петром III 21 марта 1762 года, однако императрица Екатерина II в первые же дни своего царствования зачислила большую часть уволенных лейб-компанцев в состав Кавалергардского корпуса (были награждены «пожалованием в кавалергарды»), меньшая часть (около 80 человек) получила пенсии.

• В журнале «Русская старина» за апрель 1893 года священником Павлом Ильинским была рассказана невероятная история солдата Нагибы, который якобы возвёл на престол Императрицу Елизавету Петровну. [mikv1.narod.ru/text/KE.htm «Русская старина. Апрель 1893 года»]
• Вдова покойного гренадера Андрея Дегтярева 20 января 1752 года обратилась в Сенат с прошением, в котором она просит, чтобы диплом «на дворянское достоинство» её мужа выдали бы ей, поскольку детей «мужеска полу» от него не осталось, а есть лишь дочь, Авдотья, 22 лет (рожденная до указа 31 декабря, следовательно — не дворянка), которая состоит в замужестве за копиистом лейб-компании Бутримовым. Императрица «указать соизволила» выдать диплом дочери, а не вдове Дегтярёва. Следовательно, такая практика могла иметь место.

См. также

• Лейб-гвардия
• Русская гвардия
• Лейб-гвардии Преображенский полк
• Елизавета Петровна
• Дворцовые перевороты

Источники

• Лейб-компания // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Лейб-кампания // Круковский, Феликс Антонович — Линта. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1914. — С. 562. — (Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. К. И. Величко [и др.] ; 1911—1915, т. 14).</span>
• Лакиер А. Б. [www.heraldrybooks.ru/text.php?id=10 Глава 18. Гербы за отличия на службе. § 97 Гербы лейбкомпанские] // [www.heraldrybooks.ru/text.php?id=10 Русская геральдика]. — М.: Книга, 1990.
• Тройницкий С. Н. [www.heraldrybooks.ru/book.php?id=11 Гербы лейб-компании обер и унтер-офицеров и рядовых. Рисунки О. Шарлеман. Списки Лейб-компанцев, рисунки и описания гербов]. — Пг., 1915.
• Федорова В. И. [sovet.geraldika.ru/article.php?coatid=4852 К истории возникновения Жалованных грамот лейб-компанцев при Елизавете Петровне]. (14.10.2003 на сайте «Геральдика сегодня»)
• Кипнис Б. Г., Сапожников А. И. [sovet.geraldika.ru/article.php?coatid=4750 Неизвестные дворянские родовые гербы в «Гербовнике» Л. И. Талызина] (на сайте «Геральдика сегодня»)
• Игорь Анатольевич МУССКИЙ. [www.modernlib.ru/books/musskiy_igor_anatolevich/100_velikih_zagovorov_i_perevorotov/read/ СТО ВЕЛИКИХ ЗАГОВОРОВ И ПЕРЕВОРОТОВ]
• Дёмкин А. В. ЛЕЙБ-КОМПАНИЯ ИМПЕРАТРИЦЫ ЕЛИЗАВЕТЫ ПЕТРОВНЫ (1741—1762 гг.). — М., 2009.

Отрывок, характеризующий Лейб-кампания

– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.