Маковец (объединение)
Поделись знанием:
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.
Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
«Ма́ковец» — объединение московских художников (1921—1927), символически именовавшееся так в честь холма Ма́ковец, на котором Сергием Радонежским «положено основание Свято-Троицкой лавры» [1] — по выражению П. А. Флоренского, «средоточной возвышенности русской культуры».
Объединение возникло в период между вёснами 1921 и 1922 годов. Движение подразумевало созидательное, примиряющее духовное начало на основе преемственности культурной традиции, что выражено уже в самом имени его. В этот сравнительно короткий период на выставках объединения экспонировались произведения нескольких десятков художников, в журнале «Ма́ковец» печатались стихи и философские статьи.
История объединения
Хроника
- 1921, весна — «Организуется инициативная группа художников и литераторов: В. Н. Чекрыгин, Н. М. Чернышёв, позже — Л. Ф. Жегин (Шехтель), С. В. Герасимов, (неразб.), Амфиан Решетов (Н. Н. Барютин) (1889—1960), позже — Н. М. Рудин, Е. Шеллинг». Наиболее ранняя дата, после которой можно говорить о возникновении идеи нового общества, по-видимому 29 марта 1921, когда Н. М. Чернышёв отметил в своих записках: «Подписали о выходе из „Московского салона“ — я, Герасимов, Григорьев, Якимченко…»; — 28 июня 1921: «Состоялось организационное собрание художников в присутствии Чекрыгина, Амф. Решетова, меня, Герасимова, Жегина, Кадлубинского, Рудина и Пестеля. Обсуждался по пунктам „последний манифест“, написанный Чекрыгиным».[2].
- 1921, декабрь — выход группы из машковского «Мира искусства» (совпал с избранием в председатели «Мира искусства» Лентулова). Вышли: Н. М. Чернышёв, С. В. Герасимов, Л. Ф. Жегин, В. Н. Чекрыгин, В. Е. Пестель, Н. М. Григорьев, С. М. Романович, М. С. Родионов, Е. О. Машкевич (последние два были там как экспоненты).
- 1921, 25 декабря — «Состоялось собрание в редакции у А. Н. Чернышёва (брата Н. М. Чернышёва), где прошло название журнала „Маковец“… [3] Одновременно с журналом у нас организуется выставка».[2]
В своих воспоминаниях о движении Н. М. Чернышёв отмечает, что само название воспринималось публикой по-разному, определённо, истинное, символическое значение его уже мало кто мог себе в то время представить — это был, хоть и не агрессивный, но вызов: «„Маковец“, маковка (макушка, вершина). Искали русское название. Из публики некоторые догадывались, что от маковки, некоторые — от мака».
После «Ослиных хвостов», «Пощёчин общественному вкусу» — впервые заговорили о моральной значимости искусства; отсутствие общепризнанного художественного идеала, стремление к синтезу, целостному художественному образу.
Первоначальные планы, если и не были претенциозны, то, определённо, предполагали создание достаточно устойчивого культурного объёдинения, способного духовно ориентировать большую группу художников, нуждающихся именно в таком векторе развития творчества: «Само собой разумеется — группа „Маковец“ не являлась очередным измом. Это поиски того широкого, объективного пути, который всегда так искали художники, сознавая необходимость единого руководящего идеала» [2].
- 1922, январь — вышел первый номер «Маковца», в издательстве под общей редакцией А. Н. Чернышёва. В работе журнала участвовали: Л. Жегин, С. Герасимов, М. Родионов, Л. Бруни, К. Истомин, Н. Крымов, А. Фонвизин, А. Шевченко, В. Пестель, Н. Синезубов, В. Чекрыгин.[4]
- 1922, 11 января — «3-е собрание выставочной группы, принявшей тоже название журнала…» [2]
- 1922, 30 апреля — выставка Союза художников и поэтов «Искусство — жизнь» («название принято не единолично по предложению А. В. Шевченко»)[5][2]
- 1922, 14 июня — «Собрание союза художников и поэтов, посвящённое памяти В. Н. Чекрыгина († 3 июня 1922)» [2]
- 1922, июль — вышел второй номер журнала «Маковец» — посмертный Чекрыгинский; «1-я выставка вызвала надлом… Полоса засилья натурализма. Начинается его преодоление».[2]
- 1923, 16 декабря
|
Искусство, охраняя народную мудрость, растущую из седых веков и дающую художнику простор для проявления личности в могучем дышащем творчестве, должно вести народ к высокой культуре познания и чувства и участию в творчестве... Искусство должно проникать в жизнь... Мы полагаем, что возрождение искусства возможно лишь при строгой преемственности с величайшими мастерами прошлого и при безусловном воскрешении в нём начал живого и вечного... Мы ценим то высокое чувство, которое порождает искусство монументальное... Отсюда нашей задачей является обратить чувства в представление, найдя пределы взаимоотношения стороны материальной (формы) с духом (чувствованиями и переживаниями художника)— «Наш пролог». — «Маковец», 1922, № 1. С. 3, 4 [2] |
|
Многие члены «Маковца» стремясь к символичности и драматически-философской насыщенности образов, обращались к традициям европейского романтизма, русской средневековой живописи и лубка. Ряду художников «М.» были свойственны поиски героико-монументального стиля. Противоречивость установок привела в 1926 к распаду объединения. «М.» организовал три выставки (1922, 1924, 1925), выпустил журнал «Маковец» (1922, № 1—2).
- Обложка журнала «Маковец»
- MAKOVETZ N2 1922.jpg
№ 2. 1922.
Рисунок В. Н. Чекрыгина.
Участники объединения
Художники
- В. С. Барт
- Е. М. Белякова
- А. В. фон-Визен
- С. В. Герасимов
- Н. М. Григорьев
- М. А. Добров
- Л. Ф. Жегин
- И. Ф. Завьялов
- К. К. Зефиров
- К. К. Кадлубисний
- Е. О. Машкевич
- И. Г. Николаевцев
- В. А. Оболенский
- 3. И. Осколкова
- В. Е. Пестель
- М. С. Родионов
- С. М. Романович
- В. Ф. Рындин
- Н. В. Синезубов
- И. С. Соболев
- Н. А. Тырса
- В. А. Фаворский
- Р. А. Флоренская
- 3. С. Хаскин
- В. Н. Чекрыгин
- Н. М. Чернышёв
- А. В. Шевченко
- А. С. Ястржембский
Философы и литераторы
- П. Антокольский
- Николай Асеев
- Николай Беляев
- С. Бобров
- Константин Большаков
- Сергей Буданцев
- Н. Еленев
- Вера Ильина
- Борис Лапин
- Теодор Левит
- Николай Ливкин
- Тарас Мачтет
- Евгений Недзельский
- Борис Пастернак
- Амфиан Решетов
- Неол Рудин
- Сергей Спасский
- А. Тришатов
- П. Флоренский
- В. Хлебников
- Алексей Чернышев
- Е. Шиллинг
- Владимир Шишов
Напишите отзыв о статье "Маковец (объединение)"
Примечания
- ↑ Жития Святых, на русском языке, изложенные по руководству четьих-минеи Св. Димитрия Ростовского. Книга первая. Издание Московской синодальной типографии. Москва. 1903. — Репринт: Издание Введенской Оптиной Пустыни. 1991. С. 515, 516
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Николай Михайлович Чернышёв. М.: Советский художник. 1978
- ↑ Название принадлежит С. М. Романовичу. Первоначально были предложены другие названия: „Серафим“ — С. М. Романовичем, „Музей“ — В. Н. Чекрыгиным
- ↑ Б. Калаушин. Бурлюк: Цвет и рифма. Книга первая: Отец русского футуризма. — Альманах «Аполлон». Т. 2. Санкт-Петербург. Аполлон. 1995. С. 567 ISBN 5-88670-001-3 (Серия «Аполлон») ISBN 5-88670-010-2 (Том 2)
- ↑ А. В. Фонвизин и К. К. Зефиров предлагали название «Ковчег», В. Н. Чекрыгин — «Сыны»
Ссылки
- [makovets-zhurniskus.narod.ru/ Журнал искусств «Маковец» — сайт, посвящённый объединению «Маковец»]
- [www.krugosvet.ru/articles/88/1008869/1008869a1.htm «Маковец» в энциклопедии Кругосвет]
Отрывок, характеризующий Маковец (объединение)
– Разве можно забыть? – сказала она.– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.
Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
