Монтгомери, Роберт (актёр)

Роберт Монтгомери
Robert Montgomery
Имя при рождении:	Генри Монтгомери-младший
Дата рождения:	21 мая 1904(1904-05-21)
Место рождения:	Бикон штат Нью-Йорк США
Дата смерти:	27 сентября 1981(1981-09-27) (77 лет)
Место смерти:	Нью-Йорк США
Гражданство:
Профессия:	Актёр кино и телевидения Кинорежиссёр Продюсер
Карьера:	1929-1960
IMDb:	0599910

Роберт Монтгомери (англ.  Robert Montgomery; 21 мая 1904 года — 27 сентября 1981 года) — американский актёр кино и телевидения, кинорежиссёр и продюсер.

«Красивый и голубоглазый, обладавший множеством привлекательных черт», "элегантный и талантливый, Монтгомери начал свою кинокарьеру в Голливуде в 1929 году как контрактный ведущий актёр студии «Метро-Голдвин-Майер». На первом этапе своей карьеры, который продолжался с конца 1920-х до начала 1940-х годов, Монтгомери был «симпатичным лёгким комедийным и драматическим актёром, сыграв вплоть до 1935 года почти в 40 фильмах». Главным образом Монтгомери снимался «в ролях забавных, весёлых и живых плейбоев из высшего общества в паре с такими звёздами, как Норма Ширер, Грета Гарбо и Джоан Кроуфорд», и о его профессионализме свидетельствует то, что он «всегда оставался собой, несмотря на столь внушительную компанию». За главные роли в фильмах «Когда настанет ночь» (1937) и «А вот и мистер Джордан» (1941) Монтгомери был номинирован на Оскар как лучший актёр в главной роли.

Монтгомери проработал на студии «Метро-Голдвин-Майер» в течение 16 лет, и его карьеру прервало только начало Второй мировой войны, когда он «поступил на службу в Военно-морской флот и принимал участие в боевых действиях как на Тихом океане, так и в Европе».

После Второй мировой войны «карьера Монтгомери приобрела более серьёзный оборот». В своём первом фильме после возвращения, «Они были незаменимыми» (1945), Монтгомери «не только сыграл главную роль, но и помог режиссёру Джону Форду в его постановке». Монтгомери дебютировал как режиссёр в детективном триллере по роману Рэймонда Чандлера «Леди в озере» (1947), который знаменит своим изображением происходящего глазами одного из персонажей (роль которого исполнил сам Монтгомери).

Монтгомери дал «дружественные» показания в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, результатом работы которой стал печально известный чёрный список Голливуда, а в середине 1950-х годов был консультантом по имиджу президента от Республиканской партии Дуайта Эйзенхауэра.

В 1950-57 годах Монтгомери был продюсером и ведущим (а иногда и исполнителем одной из ролей) популярного шоу «Роберт Монтгомери представляет», которое предлагало зрителю телеверсии популярных голливудских фильмов.

Ранние годы жизни

Роберт Монтгомери (имя при рождении — Генри Монтгомери-младший) родился 21 мая 1904 года в городе Бикон, штат Нью-Йорк в семье крупного бизнесмена, президента Нью-йоркской резиновой компании. В детстве он вел привилегированный образ жизни, но после самоубийства отца в 1922 году, был вынужден пойти на работу. Затем он отправился в Нью-Йорк, чтобы стать писателем, и по совету друга попробовал играть в театре. С 1924 года Монтгомери стал выступать в бродвейских постановках, сыграв вплоть до 1928 года в семи спектаклях.

Кинокарьера в 1929—1941 годы

В 1929 году Монтгомери стал "контрактным актёром студии «Метро-Голдвин-Майер», играя, главным образом, «учтивых и представительных героев». За десять лет вплоть до начала Второй мировой войны «Монтгомери сыграл более чем в 50 фильмах, преимущественно, это были комедии и романтические мелодрамы».

Первым фильмом Монтгомери стала музыкальная комедия «Это и есть колледж» (1929), где он сыграл члена студенческого братства и игрока университетской футбольной команды. «Фильм привлёк к нему внимание как к интересному новичку Голливуда, и его стали снимать в одном фильме за другим, его популярность стала стабильно расти».

В 1929 году Монтгомери снялся в первом из пяти совместных фильмов с участием кинозвезды Нормы Ширер, музыкальной мелодраме «Их собственное желание» (1929). В том же году он впервые сыграл с Джоан Кроуфорд, романтической комедии «Неприручённая» (1929), это был первый из шести фильмов, в которых они сыграли в паре. В этих картинах Монтгомери «разработал тип добродушного, остроумного и импульсивного комедийного актёра, и в ролях такого типа у его не было равных».

Хотя Монтгомери сделал себе имя в комедии, «драматическое исполнение им роли заключённого-предателя в тюремной драме „Казённый дом“ (1930) сделало его мощным многоплановым актёром с выдающимся потенциалом. Эта роль принесла ему номинацию на Оскар и, начиная с этой картины, он был постоянно востребован». А после исполнения роли возлюбленного Греты Гарбо в мелодраме из парижской жизни «Вдохновение» (1931) «начался его стремительный подъём к звёздному статусу».

Ещё одна звезда студии «Метро-Голдвин-Майер», «обаятельная и эффектная Норма Ширер выбрала Монтгомери себе в партнёры в мелодрамах „Развод“ (1930), „Незнакомцы могут поцеловаться“ (1931) и романтической комедии „Частные жизни“ (1931), после чего он сам стал звездой». Всего в период 1930-34 годов он сыграл в паре с Ширер в пяти фильмах.. Последней их совместной работой стала романтическая мелодрама «Быстрина» (1934).

В качестве партнёра Джоан Кроуфорд Монтгомери сыграл в мелодраме «Прекрасная невеста» (1930), криминальной мелодраме «Летти Линтон» (1932), романтической комедии «Забывая про всех других» (1934), мелодраме «Только без дам» (1935) и криминально-романтической комедии «Конец миссис Чейни» (1937).

Среди других памятных работ Монтгомери в лёгком жанре можно отметить комедии «Блондинка из Фоллиз» (1932) и «Навсегда со времён Евы» (1937) с участием Мэрион Дэвис, мелодраму «Когда встречаются леди» (1933) с участием Мирны Лой, криминально-романтическую комедию «Убежище» (1934) с участием Морин О’Салливан и романтическую комедию «Пикадилли Джим» (1936).

В середине 1930-х годов Монтгомери «попытался уйти от статуса звезды-плейбоя» и «стал бороться за более широкий спектр ролей». В итоге, начиная с 1934 года, Монтгомери сыграл также в серии криминальных мелодрам, среди них «Беглые любовники» (1934), «Тайна мистера Икс» (1934), действие которой происходит в викторианском Лондоне, «Когда наступит ночь» (1937), «Чикагский граф» (1940), где он сыграл роль гангстера, который неожиданно наследует британский титул, в британском детективе «Медовый месяц Басмэна» (1940), а также в психологическом триллере «Ярость в небесах» (1941) с участием Ингрид Бергман и Джорджа Сэндерса. Наиболее значительного успеха Монтгомери достиг в роли внешне привлекательного маниакального убийцы в криминально-психологическом триллере «Когда наступит ночь» (1937), действие которого происходит в сельской Британии. Роль в этом фильме принесла Монтгомери его первую номинацию на Оскар как исполнителю главной роли.

«Затем Монтгомери вернулся к лёгким комедийным ролям», сыграв, в частности, в романтической комедии Альфреда Хичкока «Мистер и миссис Смит» (1941), где его партнёршей была Кэрол Ломбард.

Ещё одну заметную роль в своей карьере Монтгомери сыграл «в очень высоко оценённом и популярном у зрителей фильме», комической фантазии «Вот идёт мистер Джордан» (1941). Монтгомери сыграл роль боксёра и пилота-любителя, который ошибочно отправлен на небеса раньше времени, за что ему даётся разрешение продолжить жизнь на земле, только в другого человека. За работу в этом фильме Монтгомери получил свою вторую и последнюю номинацию на Оскар как исполнитель главной роли.

Кинокарьера в 1945—1960 годы

Во время Второй мировой войны Монтгомери поступил на службу в Военно-морской флот США и перестал сниматься в кино. Он принимал участие в военно-морских операциях в Европе и вырос до ранга капитан-лейтенанта, «что сделало его образ более мужественным и крепким».

В 1945 году Монтгомери вернулся на студию «Метро-Голдвин-Майер», сыграв вместе с Джоном Уэйном в военно-морской драме Джона Форда «Они были незаменимыми» (1945). В этом фильме он дебютировал как режиссёр, неофициально поставив несколько сцен на торпедном катере, когда Форд не мог работать по причине здоровья.

После этого фильма Монтгомери ушёл с «Метро-Голдвин-Майер» и стал независимым режиссёром, «предпочтя работу за камерой, чем перед ней».

Монтгомери привлёк значительное внимание своей дебютной работой в качестве режиссёра, фильмом нуар по роману Рэймонда Чандлера «Леди в озере» (1946), повествование в котором «полностью велось с „субъективной“ перспективы камеры, что сегодня оценивается как один из самых интересных неудавшихся кинематографических экспериментов». Фильм был интересен, прежде всего, своим «революционным способом подачи материала, так как он в буквальном смысле был показан глазами частного сыщика Филипа Марлоу (роль которого исполнил сам Монтгомери), который появлялся на экране всего несколько раз, причём дважды — как отражение в зеркале».

Монтгомери продолжил создавать заслуживающие внимания необычные работы, такие как нуар «Розовая лошадь» (1947), где он выступил в качестве режиссёра и исполнителя главной роли. Фильм рассказывает историю вернувшегося с войны солдата, который приезжает в маленький городок в штате Нью-Мексико, чтобы отомстить лидеру местной банды за убийство своего лучшего друга. В 1948 году Монтгомери также сыграл роль безжалостного театрального продюсера в бродвейско-голливудской драме «Шарм Сэксона».

Монтгомери «никогда полностью не уходил от лёгких развлекательных картин, с которым его имя ассоциировалось на протяжении многих лет», в частности, в паре с Бетт Дэвис он сыграл в комедии из журналистской жизни «Июньская невеста» (1948). В 1949 году он стал режиссёром и исполнителем главной роли в комедийной мелодраме «Ещё раз, моя дорогая» (1949). На следующий год Монтгомери поставил в Британии судебную комедийную мелодраму «Ваш свидетель» (1950), которая стала его последней актёрской работой в кино, решив, «что 20 лет в кино для него достаточно». Внимание Монтгомери переключилось на политику и телевидение.

В 1960 году Монтгомери вместе со своим давним другом, актёром Джеймсом Кэгни создал продюсерскую компания «Кэгни-Монтгомери продакшнс», создав на ней свой последний фильм «Час доблести» (1960). Фильм был построен на реальных событиях и посвящён борьбе с японским флотом во время Второй мировой войны. Главную роль американского адмирала исполнил Кэгни, а Монтгомери предстал в этом фильме в качестве сопродюсера, режиссёра и закадрового рассказчика.

Карьера на радио, телевидении и в театре

В 1948 году Монтгомери в течение шести месяцев был ведущим радиошоу «Саспенс» на радиоканале «CBS Radio».

Впоследствии Монтгомери обратил свой взгляд на ТВ, где в течение восьми лет был продюсером, ведущим, а часто и исполнителем главных ролей в успешной антологии «Роберт Монтгомери представляет» (1950-57, всего была снята 321 серия антологии), которая представляла собой часовые телепостановки популярных голливудских фильмов. Программа отличалась высокими художественными качествами и привлечением к съёмкам многих известных голливудских актёров. В 1953 году сериал «Роберт Монтгомери представляет» завоевал премию Эмми как лучшая драматическая программа на телевидении, а в 1952 и 1954 годах он включался в число номинантов на эту премию.

В 1953 году Монтгомери был продюсером мистического телесериала «Свидетель» (13 серий).

С 1945 по 1963 год Монтгомери также работал в театре, поставив на Бродвее в общей сложности четыре спектакля. В 1955 году за постановку «Часы отчаяния» он получил премию Тони как лучший театральный режиссёр.

Общественная деятельность

Дважды, в 1935-36 и 1946-47 годах Монтгомери избирался президентом Гильдии киноактёров.

В 1947 году в эпоху маккартизма Монтгомери был «дружественным свидетелем» на слушаниях Комиссии по антиамериканской деятельности, результатом которых стал Чёрный список Голливуда.

В 1949 году Монтгомери был ведущим церемонии вручения Оскаров.

В 1954 году Монтгомери стал консультантом президента Дуайта Эйзенхауэра по политическому имиджу, «давая советы и рекомендации, каким образом предстать в наиболее выигрышном виде перед телезрителями».

В 1968 году Монтгомери написал книгу «Открытое письмо телезрителя», в котором разносил телеиндустию за монополизм и жёсткое навязывание каналами своих программ.

Личная жизнь

Монтгомери был женат дважды. Первый раз он женился в 1928 году на актрисе Элизабет Дэниэл Аллен. В этом браке у него родилось трое детей. Первая дочь, Марта Брайан Монтгомери, родившаяся в 1930 году, умерла через 14 месяцев от менингита. В 1933 году родилась вторая дочь, Элизабет Монтгомери, а в 1936 году сын, Роберт Монтгомери-младший. В декабре 1950 года Монтгомери развёлся со своей первой женой, и через пять дней женился на Элизабет Грант Харкнесс, с которой прожил вплоть до своей смерти в 1981 году.

Его дочь, Элизабет Монтгомери, стала популярной телевизионной актрисой, дебютировав в 1951 году в сериале своего отца «Роберт Монтгомери представляет». В общей сложности вплоть до 1956 года он сыграла в 30 сериях этого шоу. С 1964 по 1972 год она сыграла свою самую знаменитую роль доброй современной ведьмы Саманты в 254 сериях популярного телесериала «Приворожённый» (1964-72). Она продолжала постоянно сниматься в телефильмах и шоу вплоть до своей смерти от рака в 1995 году. Его сын, Роберт Монтгомери-младший, который также стал актёром, умер от рака лёгких в 2000 году.

Роберт Монтгомери умер от рака 27 сентября 1981 года в Нью-Йорке.

Фильмография

Год	Название фильма	Оригинальное название	Роль	Дополнительная информация
1929	Это и есть колледж	So This Is College	Бифф
1929	Три живых приведения	Three Live Ghosts	Уильям Фостер
1929	Неприрученная	Untamed	Энди МкАллистер
1929	Их собственное желание	Their Own Desire	Джон Дуглас Чивер
1930	Свободный и лёгкий	Free and Easy	Ларри
1930	Развод	The Divorcee	Дон
1930	Казённый дом	The Big House	Кент Марлоу
1930	Грехи детей	The Sins of the Children	Ник Хиггинсон
1930	Прекрасная невеста	Our Blushing Brides	Тони Джардин
1930	Любовь сурова	Love in the Rough	Джек Келли
1930	Военная медсестра	War Nurse	Лейтенант Уолли О’Брайен
1931	Вдохновение	Inspiration	Андрэ Монтелль
1931	Простейший способ	The Easiest Way	Джек «Джонни» Мэдисон
1931	Незнакомцы могут поцеловаться	Strangers May Kiss	Стив
1931	Товарищи по плаванию	Shipmates	Джон Пол Джонс
1931	Мужчина в собственности	The Man in Possession	Рэймонд Дэбни
1931	Частные жизни	Private Lives	Элиот Чейз
1932	Отважные любовники	Lovers Courageous	Уилли Смит
1932	Но плоть слаба	But the Flesh Is Weak	Макс Клемент
1932	Летти Линтон	Letty Lynton	Хэйл Дэрроу
1932	Блондинка из Фоллиз	Blondie of the Follies	Ларри Белмонт
1932	Недоверие	Faithless	Уиллиам «Билл» Уэйд
1933	Ад внизу	Hell Below	Лейтенант Томас Ноултон
1933	Сделано на Бродвее	Made on Broadway	Джефф Бидвелл
1933	Когда дамы встречаются	When Ladies Meet	Джимми Ли
1933	Другой язык	Another Language	Виктор Хэллам
1933	Ночной полёт	Night Flight	Огюст Пиллерен
1934	Беглые любовники	Fugitive Lovers	Пол Портер, он же Стивен Блейн
1934	Тайна мистера Икс	The Mystery of Mr. X	Николас Ревел
1934	Быстрина	Riptide	Томми Трент
1934	Убежище	Hide-Out	Джонатан «Лакки» Уилсон
1934	Забывая про всех других	Forsaking All Others	Диллон «Дилли» Тодд
1935	Биография одинокой девушки	Biography of a Bachelor Girl	Ричард «Дикки» Курт
1935	Ванесса: история любви	Vanessa: Her Love Story	Бенджамин Херрис
1935	Только без дам	No More Ladies	Шеридан Уоррен
1936	Женская лихорадка	Petticoat Fever	Дэском Динсмор
1936	Проблема для двоих	Trouble for Two	Принц Флоризель	Другое название — Клуб самоубийц
1936	Пикадилли Джим	Piccadilly Jim	Джеймс «Пикадилли Джим» Крокер, мл.
1937	Конец миссис Чейни	The Last of Mrs. Cheyney	Лорд Артур Диллинг
1937	Когда настанет ночь	Night Must Fall	Дэнни	Номинирован на Оскар как лучший актёр
1937	Навсегда со времён Евы	Ever Since Eve	Фрэдди Мэтьюз
1937	Жизнь, любовь и учёба	Live, Love and Learn	Боб Грэм
1938	Первые сто лет	The First Hundred Years	Дэвид Конвей
1938	Жёлтая лихорадка	Yellow Jack	Джон О’Хара
1938	Три любви Нэнси	Three Loves Has Nancy	Малколм «Мал» Найлс
1939	Быстрый и свободный	Fast and Loose	Джоэл Слоун
1940	Чикагский граф	The Earl of Chicago	Роберт Килмаунт
1940	Медовый месяц Басмэна	Busman’s Honeymoon	Лорд Питер Уимси
1940	Дверь с семью замками	The Door with Seven Locks	Крейг, дворецкий	Другое название: Палата ужасов
1941	Мистер и миссис Смит	Mr. & Mrs. Smith	Дэвид Смит
1941	Ярость в небесах	Rage in Heaven	Филип Монрель
1941	А вот и мистер Джордан	Here Comes Mr. Jordan	Джо Пендлтон	Номинирован на Оскар как лучший актёр
1941	Незаконченный бизнес	Unfinished Business	Томми Данкан
1945	Они были незаменимыми	They Were Expendable	Лейтенант Джон Брикли	Также режиссёр в период болезни Джона Форда (неофициально)
1947	Леди в озере	Lady in the Lake	Филлип Марлоу	Также режиссёр фильма
1947	Розовая лошадь	Ride the Pink Horse	Лаки Гэгин	Также режиссёр фильма
1948	Очарование Сэксона	The Saxon Charm	Мэтт Сэксон
1948	Невеста июня	June Bride	Кэрри Джексон
1949	Ещё раз, моя дорогая	Once More, My Darling	Коллиер «Колли» Лэйнг	Также режиссёр фильма
1950	Ваш свидетель	Your Witness	Адам Хэйворд	Также режиссёр фильма
1950-57	Роберт Монтгомери представляет	Robert Montgomery Presents	Ведущий	Телесериал (321 эпизод), также продюсер
1960	Час доблести	The Gallant Hours	Рассказчик	Также режиссёр и продюсер фильма

Ссылки

• [www.allmovie.com/artist/robert-montgomery-p103333 Роберт Монтгомери] на сайте Allmovie
• [www.tcm.com/tcmdb/person/134372%7C132303/Robert-Montgomery/ Роберт Монтгомери] на сайте Turner Classic Movies

Отрывок, характеризующий Монтгомери, Роберт (актёр)

Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.