Патруль Карлсона

Патруль Карлсона Основной конфликт: Война на Тихом океане Жители Соломоновых островов помогают 2-му рейдерскому батальону морской пехоты преследовать японские войска на Гуадалканале, ноябрь 1942 года. Дата 4 ноября-4 декабря 1942 года Место Гуадалканал, Соломоновы Острова Итог Победа США Противники США Британский протекторат Соломоновых островов Япония Командующие Александер Вандегрифт, Эванс Карлсон Харукити Хякутакэ Тосинари Сёдзи Силы сторон 700 2 500 Потери 16 погибших 488 погибших

Патруль Карлсона, также известный как Долгий патруль или Долгий патруль Карлсона — операция 2-го рейдерского батальона морской пехоты под командованием Эванса Карлсона в ходе Гуадалканальской кампании против Императорской армии Японии с 6 ноября по 4 декабря 1942 года. В ходе этой операции 2-й рейдерский батальон морской пехоты атаковал японские войска под командованием Тосинари Сёдзи, которые совершали переход после выхода из окружения в районе мыса Коли на Гуадалканале, чтобы соединиться с другими японскими подразделениями на противоположной стороне от американского оборонительного периметра Лунга.

В серии небольших боёв в течение свыше 29 дней рейдеры убили почти 500 японских солдат, потеряв убитыми только 16 человек. Рейдеры также захватили японское артиллерийское орудие, которое было доставлено для ведения огня по Хендерсон-Филд, аэродрому Союзников у мыса Лунга на Гуадалканале.

Предыстория

Гуадалканальская кампания

7 августа 1942 года вооруженные силы Союзников (по большей части США) высадились на Гуадалканале, Тулаги и Флоридских островах в архипелаге Соломоновых островов. Целью десанта было не дать использовать их для строительства японских баз, которые бы угрожали транспортным потокам между США и Австралией, а также создание плацдарма для кампании по изоляции главной японской базы в Рабауле и поддержка сухопутных сил союзников в Новогвинейской кампании. Гуадалканальская кампания продлилась шесть месяцев.

Неожиданно для японских войск на рассвете 8 августа их атаковали войска Союзников под командованием генерал-лейтенанта Александера Вандегрифта, главным образом американская морская пехота, высадившаяся на Тулаги и ближайших небольших островах, а также у строящегося японского аэродрома у мыса Лунга на Гуадалканале (позднее достроенного и названного Хендерсон-Филд). Авиация Союзников, базировавшаяся на Гуадалканале, получила название «ВВС Кактуса» (CAF) по кодовому названию Союзников Гуадалканала.

В ответ Генеральный штаб Вооружённых сил Японии отправил подразделения японской 17-й армии, корпус, базировавшийся в Рабауле, под командованием генерал-лейтенанта Харукити Хякутакэ, с приказом вернуть контроль над Гуадалканалом. Подразделения японской 17-й армии начали прибывать на Гуадалканал 19 августа.

Первая попытка японцев отбить Хендерсон-Филд силами подразделения численностью 917 человек закончилось неудачей 21 августа в бою у реки Тенару. Следующая попытка была предпринята 12-14 сентября силами 6 000 солдат под командованием генерал-майора Киётакэ Кавагути, она закончилась поражением в битве за хребет Эдсона. После поражение на хребте Эдсона Кавагути и его солдаты отошли на запад к реке Матаникау на Гуадалканале.

Битва за Хендерсон-Филд

Подробное рассмотрение темы: Битва за Хендерсон-Филд

С 1 по 17 октября японцы перебросили 15 000 солдат на Гуадалканал, увеличив численность контингента Хякутакэ до 20 000, в рамках подготовки наступления на Хендерсон-Филд. После потери позиций на восточном берегу Матаникау японцы решили, что атаковать оборонительные позиции США вдоль берега будет предельно сложно. Поэтому Хякутакэ решил, что главное направление удара должно быть к югу от аэродрома Хендерсон-Филд. Его 2-я дивизия (укреплённая одним полком 38-й дивизии) под командованием генерал-лейтенанта Масао Маруямы, насчитывающая 7 000 солдат в трёх пехотных полках, состоявших их трёх батальонов каждый получила приказ перейти через джунгли и атаковать американские оборонительные позиции к югу недалеко от восточного берега реки Лунга. Чтобы отвлечь внимание американцев от запланированной атаки с юга, тяжёлая артиллерия Хякутакэ и пять батальонов пехоты (около 2 900 человек) под командованием генерал-майора Тадаси Сумиёси должны были атаковать американские позиции с западной стороны вдоль прибрежного коридора.

23 октября силы Маруямы прошли через джунгли и достигли американских оборонительных позиций. Кавагути по своей инициативе начал отводить правое крыло к востоку, рассчитывая, что американская оборона там будет слабее. Маруяма через одного из своих офицеров приказал Кавагути придерживаться первоначального плана наступления. После этого Кавагути был отстранён от командования и замещён полковником Тосинари Сёдзи, командиром 230-го пехотного полка. Вечером, осознав, что силы левого и правого флангов всё ещё не добрались до американских позиций, Хякутакэ перенёс начало атаки на 19:00 24 октября. Американцы оставались в полном неведении о приближении войск Маруямы.

В конце концов вечером 24 октября солдаты Маруямы дошли до американского оборонительного периметра вокруг мыса Лунга. Начиная с 24 октября в течение двух последующих ночей силы Маруямы провели многочисленные безрезультатные фронтальные атаки на позиции, которые защищали бойцы 1-го батальона 7-го полка морской пехоты под командованием подполковника Чести Пуллера и 3-го батальона 164-го пехотного полка под командованием полковника Роберта Холла. Ружейный, пулемётный, миномётный, артиллерийский огонь и картечь из 37-мм противотанковых пушек «устроили ужасную резню» среди японцев. Более 1 500 солдат Маруямы погибли во время атак, тогда как американцы потеряли только 60 человек убитыми. Подразделения правого крыла Сёдзи не принимали участия в атаках, вместо этого они прикрывали правый фланг Насу от возможных атак американских солдат, однако эта угроза так и не материализовалась.

В 08:00 26 октября Хякутакэ отменил наступление и приказал своим солдатам отступить. Уцелевшие солдаты левого крыла Маруямы и дивизионного резерва получили приказ отступать к западу от реки Матаникау, а правого крыла Сёдзи — к мысу Коли в 13 милях (21 км) к востоку от реки Лунга.

Операции у залива Эола и мыса Коли

В 05:30 4 ноября две роты 2-го рейдерского батальона морской пехоты под командованием подполковника Эванса Карлсона высадились с катера в заливе Эола в 40 милях (64 км) к востоку от мыса Лунга. Рейдеры Карлсона вместе с солдатами 147-го пехотного полка армии США должны были обеспечивать безопасность 500 военных инженеров, которые начали строительство аэродрома. Строительство аэродрома у залива Эола было одобрено Уильямом Хэлси, командующим войсками Союзников в южной части Тихого океана, действующим по рекомендации контр-адмирала Ричмонда Тёрнера, командующего американскими амфибийными силами в южной части Тихого океана.

2-й рейдерский батальон морской пехоты был особенным подразделением в Корпусе морской пехоты. Организация и тактика батальона была основана на принципах китайских коммунистов, которые Карлсон узнал, служа наблюдателем у коммунистов во время Японо-китайской войны в 1937-38 годах. Эти принципы предписывали соблюдение равенства между офицерами и рядовыми и коллегиальное принятие решений. В отличие от 1-го рейдерского батальона морской пехоты, который концентрировался на тактике коммандос, 2-й батальон специализировался на партизанской тактике. На тренировках отрабатывалась тактика просачивания и часто проходили ночные учения. Батальон состоял из шести самостоятельных стрелковых рот и штаба. Перед высадкой на Гуадалканал части батальона находились в охране гарнизона Мидуэй во время битвы за Мидуэй в мае 1942 года и принимали участие в рейде на Макин в августе.

В начале ноября Вандегрифт, опасаясь, что японцы планируют наступление на периметр Лунга с востока силами подразделения Сёдзи и дополнительных подкреплений, начал операцию против японских подразделений у мыса Коли. Начиная с 4 ноября два батальона морской пехоты и двух армейских батальонов атаковали и попытались окружить солдат Сёдзи у бухты Гавада около деревни Тетере в районе мыса Коли.

Так как американцы были намерены уничтожить силы Сёдзи, Вандегрифт приказал рейдерам Карлсона отправиться из залива Эола к мысу Коли, чтобы отрезать любые войска Сёдзи, которые пытались выбраться из окружения. 5 ноября два транспортных судна направились к Эспириту-Санто, чтобы забрать три роты батальона Карлсона, пока Карлсон подготавливал свои две роты на Гуадалкнале для перехода к мысу Коли. Карлсон организовал арьергард на Эола, который должен был обеспечивать снабжение его патруля рационами каждые четыре дня в заранее определённой точке на побережье. Патруль с носильщиками из местных жителей должен был встретить катер и перенести снабжение вглубь острова к базе патруля Карлсона.

Патруль

Первая часть операции

С рассветом 6 ноября Карлсон и его первая группа, две его роты, а также группа местных проводников и носильщиков под командованием майора Джона Матера из армии Австралии и сержант-майор Якоб Воуза из полиции Соломоновых островов вышли от залива Эола. Группа прошла через джунгли к северо-западу от реки Реко, прибыв 7 ноября. У Реко Карлсон узнал, что местная христианская миссия подверглась недавно нападению японских солдат, которые убили двух миссионеров перед тем, как отправиться на запад. Форсировав реку с одним взводом солдат, Карлсон обнаружил небольшую группу японцев, которые выстрелили и тяжело ранили одного из проводников, ведущих колонну морских пехотинцев. Ответным огнём морские пехотинцы убили двух японских солдат и обратили в бегство ещё три или четыре. Затем прибыл основной отряд Карлсона и колонна встала лагерем на ночь.

8 ноября колонна продолжила движение через джунгли на северо-запад, нанося удары вдоль берега реки Кена, переночевала в деревне Тасимбоко в 15 милях (24 км) от залива Эола. На следующий день рейдеры форсировали реки Бернаде и Баласуна и днём дошли до деревни Бину в 10 милях (16 км) к юго-западу от Тасимбоко. В Бину, в 3 милях (5 км) на юго-восток от мыса Коли, Карлсон разбил свой базовый лагерь и приготовился блокировать передвижения любых японских сил, идущих от Коли на восток и юг.

Остальные три роты рейдеров прибыли к Эола 8 ноября. 9 ноября они добрались на десантных катерах до Тасимбоко и, 10 ноября отправились по суше, ведомые местными проводниками, по направлению к Бину. По пути рейдеры встретили небольшую группу японских солдат и убили троих из них перед прибытием в Бину в тот же день.

В то же самое время, Хякутакэ приказал Сёдзи оставить свои позиции у Коли и присоединиться к основным японским силам у Кокумбоны в районе Матаникау. Несмотря на то, что американские войска почти полностью окружили солдат Сёдзи у бухты Гавага у Коли, у японцев оставался путь брешь через болотистую бухту с южной стороны от американских линий обороны. Именно по этому пути японские солдаты начали выходить из окружения. Американцы закрыли брешь в своих линиях 11 ноября, но до этого от 2 000 до 3 000 солдат ушли через джунгли на юг.

11 ноября Карлсон отправил четыре роты своего батальона, «C», «D», «E», и «F», в разные стороны для патрулирования территории к северу и западу от Бину. Последняя рота, «B», осталась обеспечивать безопасность базового лагеря в Бину. В 10:00 рота C, которая направлялась на запад к деревне Асамана, встретила большую группу солдат Сёдзи, которая стояла лагерем у реки Метапона, которая начала вести ружейный, пулемётный и миномётный огонь. Карлсон направил роты D и E на помощь роте C, чтобы атаковать японские силы с двух различных направлений.

Роты D и E отправились по направлению к роте C, обе обнаружили большие скопления солдат Сёдзи и, в 12:30, приняли участие в интенсивных перестрелках. В 15:00 командир роты D капитан Чарльз МакОлифф с девятью своими солдатами неожиданно отправился к базовому лагерю в Бину. МакОлифф доложил Карлсону, что вскоре после начала боя с японскими войсками он и одно из его подразделений оказалось отрезано от основной части роты. После выхода из боя, сопряжённого с большими трудностями, МакОлифф и солдаты, которые были с ним, решили вернуться в базовый лагерь. МакОлифф доложил, что насколько он знал, остальная часть его роты была уничтожена. Однако немногим позже остальные солдаты роты D прибыли в базовый лагерь под командованием сержанта артиллерии Джорджа Шиера после успешного завершения перестрелки. Карлсон отстранил МакОлиффа от командования с резолюцией «полное отсутствие лидерских качеств в боевой обстановке» и назначил капитана Джо Гриффита командиром роты D.

Вместе с ротой F, которая вернулась в базовый лагерь, Карлсон отправился к месту, где вела бой рота C, прибыв туда в 16:30. Карлсон приказал роте F атаковать японские позиции, против которых вела бой рота C в 17:15. В то же самое время японские солдаты покинули этот район, что рота F вскоре и выяснила. Оставив роту F, Карлсон вернулся к Бину с ротой C, прибыв в 22:00. Рота E прибыла к Бину в то же самое время и её командир доложил, что они поймали японскую роту, пересекающую реку на открытом пространстве и уничтожили многих японских солдат до того, как отступили. Карлсон затем с ротой B вернулся в район, охраняемый ротой F, добравшись туда к рассвету 12 ноября. Морские пехотинцы потеряли 10 человек в дневных боях и оценили свои результаты в 120 убитых японских солдат.

Карлсон с двумя ротами, первой из которых шла B, отправился на запад к деревне Асамана у реки Метапоны. Во время форсирования реки морские пехотинцы захватили двух японских солдат и убили третьего, которые находились в лодке местного производства, а затем внезапно для противника атаковали и захватили Асаману, убив несколько японских солдат в деревне. Все признаки говорили, что деревня использовалась как база войск Сёдзи. Заняв оборонительные позиции вокруг деревни и на противоположном берегу реки, рейдеры убили 25 японских солдат, которые приходили в деревню на протяжении дня.

На следующий день, когда колонна японских солдат численностью около одной роты прибыла к Асамане, рейдеры вызвали огонь 75-мм гаубиц 1-го батальона 10-го полка морской пехоты, убив многих японцев и принудив остальных рассыпаться и отступить от деревни. Карлсон и его морские пехотинцы возвратились к Бину 14 ноября на отдых и для пополнения запасов. В тот же самый день патруль рейдеров роты F уничтожили 15 японских солдат в лагере, обнаруженном местными проводниками.

15 ноября батальон Карлсона перенёс свой базовый лагерь из Бину в Асаману. В это время, однако, подразделения Сёдзи покинули этот район, продолжив переход вглубь острова по направлению к Матаникау. Патрули рейдеров вокруг Асаманы в следующие два дня обнаружили и убили несколько отставших японских солдат.

Новое задание

Батальон Карлсона получил приказ отправиться к верховьям реки Тенару и патрулировать местность вокруг мыса Лунга, к югу от оборонительного периметра, чтобы найти путь, по которому японцы переправляли свои войска и вооружение во время битвы Хендерсон-Филд. Рейдеры Карлсона должны были также разыскать и уничтожить несколько японских артиллерийских точек, с которых вёлся огонь по Хендерсон-Филд несколько недель. Рейдеры организовали новый базовый лагерь в двух милях (3 км) к юго-востоку от периметра Лунга 20 ноября, отдохнули и начали новую операцию с 24 ноября.

25 ноября рота A баталона Карлсона прибыла из Эспириту-Санто и присоединилась к рейдерам. 27 ноября батальон перешёл на 4 мили (6 км) дальше по реке Тенару и организовали две вспомогательные патрульные базы в 2 милях (3 км) выше и ниже по течению соответственно.

28 ноября роты B и D патрулировали вдоль реки Лунга и разбили лагерь в районе горы Остин, к юго-западу от периметра Лунга. В тот же день роты A и F патрулировали дальше к югу между Лунга и Тенару. 30 ноября рейдеры обнаружили японскую 75-мм горную пушку и 37-мм противотанковую пушку, расположенные на хребте в 4милях (6 км) к югу от периметра Лунга. В то время как один отряд из шести морских пехотинцев роты F патрулировал вблизи места, где обнаружили пушки, он вошёл в замаскированный японский лагерь и обнаружил там около 100 японских солдат, отдыхающих под навесами и сложивших оружие вокруг деревьев в центре лагеря. Произошла рукопашная схватка, в которой отряд рейдеров убил около 75 японцев. Остальные японцы сбежали.

1 декабря рейдеры отдыхали, в этот день самолёт им сбросил продовольствие. 2 декабря Карлсон отправил патрули вокруг реки Лунга. Рота B обнаружила 10 японцев, разбивших лагерь у реки, и убила их всех. Другие роты не встретили неприятеля, но одна из них обнаружила ещё одну 75-мм горную пушку. Ближе к вечеру Карлсон получил приказ прекратить патрулирование и вернуться со своими бойцами в периметр Лунга на следующий день.

3 декабря Карлсон отправил роты C, D и E на восток к реке Тенару, в то время как роты A, B и F направились на запад к горе Остин. Роты C, D и E достигли низовий Тенару и присоединились к защитникам периметра Лунга без происшествий. Роты A, B и F обнаружили японский патруль около вершины горы Остин. В бою в джунглях 25 японцев было убито, а 4 морских пехотинца серьёзно ранено, 1 из них позднее умер.

На следующий день роты A, B и F отправились дальше, намереваясь войти в периметр Лунга у реки Матаникау. По пути колонна морских пехотинцев столкнулась с японской пулемётной точкой, огнём которой убило четырёх рейдеров. Семь японцев было убито в этом столкновении. Патруль, не встретив больше сопротивления, прибыл к мысу Лунга к полудню.

Последующие события

В то время как батальон Карлсона закончил свой патруль, Сёдзи и с уцелевшими японскими солдатами достиг позиций своих войск к западу от Матаникау. Кроме потерь от нападений рейдеров Карлсона, недостаток пищи и тропические болезни положили очень многих солдат Сёдзи. В то время, когда войска Сёдзи достигли реки Лунга в середине ноября, примерно на полпути к Матаникау, только 1 300 солдат осталось в рядах его основных сил. Когда Сёдзи добрался до позиций 17-й армии к западу от Матаникау, только 700—800 уцелевших всё ещё были с ним. Уцелевшие солдаты из подразделения Сёдзи впоследствии приняли участие в боях за гору Остин, Скачущая Лошадь и Морской Конёк в декабре 1942 года и январе 1943 года.

За 29 дней патруля рейдеры Карлсона прошли около 150 миль (241 км), по прямой было пройдено 40 миль (64 км) от залива Эола до реки Матаникау. Карлсон доложил, что его солдаты уничтожили 488 японских солдат и захватили или уничтожили большое количество вооружений, включая 2 гаубицы и большое количество стрелкового оружия и боеприпасов.

2-й рейдерский батальон потерял 16 человек убитыми и 17 ранеными (кроме того, было ранено два местных проводника). Небоевые потери составили 225 человек, из которых 125 страдали от малярии, 29 от дизентерии и 71 от трихофитии или тропической язвы. Большая часть остальных рейдеров также страдала от различных физических недугов. 17 декабря рейдеры были отправлены с Гуадалканала морским путём и прибыли на свою базу на Эспириту-Санто 20 декабря. В Эспириту-Санто солдаты подразделения продолжили лечение от тропических болезней, большинство из которых было приобретено во время патруля на Гуадалканале. На второй неделе марта 1943 года бойцы 2-го рейдерского батальона были признаны негодными для боевой службы, однако это не было отражено в официальных документах. 2-й рейдерский батальон морской пехоты не принимал участия в качестве самостоятельного подразделения в боевых операциях до Бугенвильской кампании, которая началась 1 ноября 1943 года. Несмотря на серьёзные последствия болезней, солдаты Карлсона в целом считали, что их подразделение успешно выполнило свою миссию. Клиланд Е. Эрли, лейтенант из роты E, описывал длинный патруль на Гуадалканале и состояние солдат после него так: "Условия выживания были сложнее, чем бой. Мой взвод вышел с 30 солдатами, одним санитаром и одним офицером. Когда мы вышли, у нас был один офицер, один санитар, 18 рядовых, все они имели малярию, глистов, диарею, тропическую язву и высокий боевой дух.

Ссылки

Литература

• Dull Paul S. A Battle History of the Imperial Japanese Navy, 1941-1945. — Naval Institute Press, 1978. — ISBN ISBN 0-87021-097-1.
• Frank Richard. Guadalcanal: The Definitive Account of the Landmark Battle. — New York: Random House, 1990. — ISBN ISBN 0-394-58875-4.
• Griffith Samuel B. The Battle for Guadalcanal. — Champaign, Illinois, USA: University of Illinois Press, 1963. — ISBN ISBN 0-252-06891-2.
• Jersey Stanley Coleman. Hell's Islands: The Untold Story of Guadalcanal. — College Station, Texas: Texas A&M University Press, 2008. — ISBN ISBN 1-58544-616-5.
• Morison Samuel Eliot. The Struggle for Guadalcanal, August 1942 – February 1943, vol. 5 of History of United States Naval Operations in World War II. — Boston: Little, Brown and Company, 1958. — ISBN ISBN 0-316-58305-7.
• Peatross Oscar F. Bless 'em All: The Raider Marines of World War II. — Review, 1995. — ISBN ISBN 0965232506.
• Rottman Gordon L. Japanese Army in World War II: The South Pacific and New Guinea, 1942–43. — Oxford and New York: Osprey, 2005. — ISBN ISBN 1-84176-870-7.
• Rottman Gordon. US Special Warfare Units in the Pacific Theatre 1941-45. — Oxford: Osprey, 2005. — ISBN 1841767077.
• Smith George W. Carlson's Raid: The Daring Marine Assault on Makin. — Berkley Trade, 2003. — ISBN ISBN 978-0-425-19019-7.

Интернет-публикации

• Hoffman, Jon T. [www.nps.gov/archive/wapa/indepth/extContent/usmc/pcn-190-003130-00/sec9.htm The Long Patrol] (brochure). From Makin to Bougainville: Marine Raiders in the Pacific War. Marine Corps Historical Center (1995). Проверено 21 ноября 2006. [www.webcitation.org/67x7xkiAS Архивировано из первоисточника 26 мая 2012].
• Hough, Frank O.; Ludwig, Verle E., and Shaw, Henry I., Jr. [www.ibiblio.org/hyperwar/USMC/I/index.html Pearl Harbor to Guadalcanal]. History of U.S. Marine Corps Operations in World War II. Проверено 16 мая 2006. [www.webcitation.org/614JvWYnk Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• Miller, John Jr. [www.army.mil/cmh-pg/books/wwii/GuadC/GC-fm.htm Guadalcanal: The First Offensive]. United States Army in World War II (1949). Проверено 4 июля 2006. [www.webcitation.org/67wjKU07B Архивировано из первоисточника 26 мая 2012].
• Shaw, Henry I. [www.ibiblio.org/hyperwar/USMC/USMC-C-Guadalcanal/index.html First Offensive: The Marine Campaign For Guadalcanal]. Marines in World War II Commemorative Series (1992). Проверено 25 июля 2006. [www.webcitation.org/65Z8Vw8Gh Архивировано из первоисточника 19 февраля 2012].
• Zimmerman, John L. [www.ibiblio.org/hyperwar/USMC/USMC-M-Guadalcanal.html The Guadalcanal Campaign]. Marines in World War II Historical Monograph (1949). Проверено 4 июля 2006. [www.webcitation.org/65Z8XiCgk Архивировано из первоисточника 19 февраля 2012].

Дополнительная литература

• Blankfort Michael. The Big Yankee: The Life of Carlson of the Raiders. — Boston: Little, Brown and Company, 1947. — ISBN ASIN B0007HNZ8K.
• Richter Don. Where the Sun Stood Still: The Untold Story of Sir Jacob Vouza and the Guadalcanal Campaign. — Toucan, 1992. — ISBN ISBN 096116963X.
• U.S. Marine Raider Association, Inc. [www.usmarineraiders.org/longpatrol.html The Long Patrol]. U.S. Marine Raiders. Проверено 4 июля 2006. [www.webcitation.org/67x7yKSp8 Архивировано из первоисточника 26 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Патруль Карлсона

– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.