Бои в районе Матаникау

Бои в районе Матаникау Основной конфликт: Война на Тихом океане Патруль американской морской пехоты пересекает реку Матаникау на Гуадалканале в сентябре 1942 Дата 23-27 сентября и 7-9 октября 1942 года Место Гуадалканал, Соломоновы Острова Итог Сентябрь: победа Японии; октябрь - победа США Противники США Япония Командующие Александер Вандегрифт, Мерритт Эдсон, Чести Пуллер, Самуэль Б. Гриффит Герман Г. Ханнекен Харукити Хякутакэ Киётакэ Кавагути, Акиносукэ Ока, Масао Маруяма, Юмио Насу Силы сторон 3 000 2 000 Потери 156 погибших 750 погибших

Бои в районе Матаникау в сентябре и октябре 1942 года, в некоторых источниках называемая Вторая и третья битвы у Матаникау — два самостоятельных боя, рассматривающихся как серия, между морскими и сухопутными силами США и Императорской Японии у реки Матаникау на острове Гуадалканал во время Гуадалканальской кампании. Эти боевые столкновения, первое из которых имело место с 23 по 27 сентября, а второе с 6 по 9 октября, были двумя крупнейшими и наиболее значительными боевыми действиями в районе реки Матаникау.

Район реки Матаникау на Гуадалканале включает полуостров, носящий название мыс Крус, деревню Кокумбона и ряд хребтов и ущелий, уходящих вглубь острова от берега. Японские войска использовали эту местность для перегруппировки и наступательных действий против американских сил на острове, для организации будущих наступлений на оборонительные линии США, которые защищали аэродром (носящий название Хендерсон-Филд), расположенный у мыса Лунга на Гуадалканале, как базу для защиты от атак союзников японских войск на стоянках между мысом Крус и мысом Эсперанс на западе Гуадалканала, а также для визуального наблюдения и сбора разведданных об активности союзников в районе Хендерсон-Филд.

В первом бою части трёх батальонов морской пехоты США под командованием генерал-майора Александера Вандегрифта атаковали скопление японских войск в нескольких точках в районе реки Матаникау. Морские пехотинцы атаковали с целью «зачистки» от отступающих японских солдат района Матаникау после недавно состоявшейся битвы за хребет Эдсона, чтобы пресечь попытки японцев использовать район Матаникау в качестве плацдарма для наступлений на оборонительные позиции морской пехоты на периметре Лунга, а также разбить японские войска в этом районе. Японские силы под командованием генерал-майора Киётакэ Кавагути отбили атаки морской пехоты. Во время боёв три роты морской пехоты США были окружены японскими войсками, понесли тяжёлые потери, и с большим трудом при поддержке эсминца Флота США и десантного корабля, управляемого моряками Береговой охраны США покинули поле боя.

Во втором бою двумя неделями позже крупные силы морской пехоты США успешно пересекли реку Матаникау, атаковали японские войска под командованием новоприбывших генералов Масао Маруямы и Юмио Насу, и нанесли тяжёлое поражение японскому пехотному полку. Второе сражение заставило японцев отойти со своих позиций на восточной стороне Матаникау и препятствовало японским приготовлениям к запланированному большому наступлению на аэродром, которое было назначено на конец 1942 года и закончилось битвой за Хендерсон-Филд.

Положение перед боями

7 августа 1942 года войска союзников (в основном США) высадились на островах Гуадалканал, Тулаги и Флоридских островах. Высадка союзников была осуществлена с целью помешать Японии использовать острова как военные базы для угрозы путям снабжения между США и Австралией. К тому же она планировалась как отправная точка в кампании с конечной целью изоляции основной японской базы в Рабауле. Операция также оказала поддержку союзников в кампаниях на Новой Гвинее. Высадка положила начало в шестимесячной кампании на Гуадалканале.

Неожиданно для японских войск на рассвете 8 августа их атаковали войска союзников, главным образом американская морская пехота, высадившаяся на Тулаги и ближайших небольших островах, а также у строящегося японского аэродрома у мыса Лунга на Гуадалканале (позднее достроенного и названного Хендерсон-Филд).

В ответ на высадку союзников на Гуадалканале, Генеральный штаб Вооружённых сил Японии отправил 17-ю армию, корпус со штаб-квартирой в Рабауле под командованием генерал-лейтенанта Харукити Хякутакэ, поставив задачу вернуть Гуадалканал. К этому моменту 17-я армия, задействованная в японской кампании в Новой Гвинее, располагала только несколькими подразделениями для переброски на Южные Соломоновы острова. Из этих числа доступных подразделений была 35-я пехотная бригада под командованием генерала-майора Киётакэ Кавагути, расквартированная в Палау, 4-й (Аоба) пехотный полк, находящийся на Филиппинах и 28-й (Итики) пехотный полк под командованием полковника Киёнао Итики, который направлялся в Японию с Гуама. Эти подразделения немедленно начали перебрасываться на Гуадалканал, но полк Итики, который находился ближе всего, прибыл первым. Подразделение Итики «Первый элемент», состоящий из 917 солдат, высадился с эсминцев у мыса Тайву (9°24′38″ ю. ш. 160°20′56″ в. д.9.41056° ю. ш. 160.34889° в. д. / -9.41056; 160.34889 (мыс Тайву)   ) в 18 милях (29 км) к востоку от периметра Лунга 19 августа.

C 29 августа по 7 сентября японские эсминцы (получившие название «Токийский экспресс» от солдат Союзников) и конвой из медленных барж доставили 6 000 солдат бригады Кавагути, включая оставшихся солдат батальона Итики (Второй эшелон) и большую часть полка Аоба, на Гуадалканал. Генерал Кавагути и 5 000 его солдат высадились в 30 километрах (20 миль) к востоку от периметра Лунга на мысе Тайву. Ещё 1 000 солдат под командованием полковника Акиносукэ Оки высадились к западу от периметра Лунга у Кокумбоны. В это же время Вандегрифт ппродолжил принимать меры по усилению и укреплению периметра Лунга. С 21 августа по 3 сентября он перебросил три батальона морской пехоты, в том числе 1-й рейдерский батальон] под командованием подполковника Мерритта Эдсона (Рейдеры Эдсона) с Тулаги и Гавуту на Гуадалканал.

. Главные силы Кавагути, насчитывающие 3 000 солдат начали наступление на хребет к югу от аэродрома 12 сентября, это сражение вошло в историю как битва за хребет Эдсона. После многочисленных лобовых атак наступление Кавагути было отбито с большими потерями для японцев, которые начали отступление через джунгли 14 сентября. Батальон Оки атаковал с западной, а батальон «Кума» с восточной стороны, но их атаки также были отбиты морскими пехотинцами в эти два дня. Кавагути приказал своим подразделениям отступить к западу к долине Матаникау и соединиться с батальоном Оки, который отступал от западного периметра Лунга. Большая часть солдат Кавагути достигла реки Матаникау к 20 сентября.

В то время, когда японские войска перегруппировывались у Матаникау, американцы сосредоточились на укреплении позиций по периметру Лунга. 18 сентября американский морской конвой доставил 4 157 солдат 3-й Временной бригады морской пехоты (7-й полк морской пехоты США) на Гуадалканал. Эти подкрепления позволили Вандегрифту, начиная с 19 сентября, организовать непрерывную линию обороны по периметру Лунга.

Японцы немедленно начали готовиться к следующему наступлению на Хендерсон-Филд. 3-й батальон 4-го (Аоба) пехотного полка высадился в бухте Камимбо на западной оконечности Гуадалканала 11 сентября, слишком поздно, чтобы присоединиться к наступлению Кавагути на позиции морской пехоты. Однако позже батальон присоединился к подразделению Оки у Матаникау. Последующие рейсы Токийского экспресса, начиная с 15 сентября, доставили продовольствие и боеприпасы, а также 280 солдат 1-го батальона полка Аоба к Камимбо на Гуадалканал.

Генерал-лейтенант морской пехоты Вандегрифт и его штаб были уведомлены, что солдаты Кавагути отступили на запад к Матаникау и многочисленные разрозненные группы японских солдат были рассыпаны между периметром Лунга и рекой Матаникау. В двух предыдущих рейдах морских пехотинцев 19 и 27 августа часть японских солдат была уничтожена в этом районе, но не было предотвращён сбор отступающих и создание оборонительных позиций японскими войсками, угрожающих западной стороне периметра Лунга. Поэтому Вандегрифт решил провести серию операций небольшими подразделениями в районе долины Матаникау. Целью этих операций была «зачистка» разрозненных групп японских солдат к востоку от Матаникау, чтобы предотвратить их соединение с основными силами японских войск в непосредственной близости от оборонительных позиций морской пехоты у мыса Лунга. Для первой операции был выделен 1-й батальон 7-го полка морской пехоты под командованием подполковника Чести Пуллера, дата начала операции была назначена на 23 сентября. Операцию поддерживал артиллерийский огонь 11-го полка морской пехоты.

Сентябрьские бои

Перед сражением

Планом морской пехоты предполагалось, что батальон Пуллера должен направиться на запад от периметра Лунга, подняться на большую возвышенную местность, которая называлась гора Остин, пересечь реку Матаникау, а затем прочесать местность между Матаникау и деревней Кокумбона. В то же самое время 1-й рейдерский батальон под командованием подполковника Самуэля Б. Гриффита должен был пересечь устье Матаникау для зачистки территории между рекой, Кокумбоной и Тассафаронгой, находящийся западнее. Морские пехотинцы предполагали, что на этом пространстве находится около 400 японских солдат.

Численность японских сил в долине Матаникау в действительности была намного выше, чем предполагали морские пехотинцы. Ожидая, что союзники могут предпринять попытку высадки крупного амфибийного десанта недалеко от реки Матаникау, Кавагути отправил 124-й пехотный полк Оки, который насчитывал около 1 900 человек, на защиту Матаникау. Ока разместил свой батальон «Майдзуру» вокруг базы на горе Остин и вдоль западного и восточного берегов реки Матаникау. Остальные силы Оки были размещены к западу от Матаникау, но их позиция давала возможность быстро отреагировать на любое наступление Союзников в этом районе. Включая другие японские подразделения, расположенные у Кокумбоны, общая численность японских войск в районе Матаникау насчитывала 4 000 человек.

Ход боя

930 солдат из батальона Пуллера отправились на запад от периметра Лунга рано утром 23 сентября. Позднее тем же утром солдаты Пуллера наткнулись на два японских патруля, которые были отправлены на разведку оборонительных позиций морской пехоты у мыса Лунга. Батальон позднее разбил лагерь на ночь и приготовился к восхождению на гору Остин на следующий день.

В 17:00 24 сентября солдаты Пуллера поднялись по северо-восточному склону горы Остин, неожиданно напали и убили 16 отдыхающих японских солдат. Звуки схватки услышали несколько рот батальона «Майдзуру», находящихся неподалёку. Солдаты «Майдзуру» быстро атаковали морских пехотинцев Пуллера, которые укрылись и открыли ответный огонь. По приказам Оки японцы медленно отошли к реке Матаникау, и к сумеркам бой завершился. Морские пехотинцы насчитали 30 убитых японцев и потеряли 13 убитыми и 25 ранеными. Пуллер радировал в штаб и запросил помощь в эвакуации раненых. Вандегрифт ответил, что отправит 2-й батальон 5-го полка морской пехоты (2/5) на усиление на следующий день.

2/5 под командованием подполковника Дэвида Макдугала встретился с подразделением Пуллера утром 25 сентября. Пуллер отослал раненых обратно к периметру Лунга с тремя ротами своего батальона и продолжил миссию с оставшейся ротой (ротой C), своим штабом и 2/5, и они расположились лагерем на ночь между горой Остин и рекой Матаникау.

Утром 26 сентября солдаты Пуллера и Макдугала достигли реки Матаникау и попытались пересечь её по мосту, построенному ранее японцами и названному «однобрёвенный мост». В связи с сопротивлением около 100 японских солдат около моста, морские пехотинцы вместо переправы продолжили двигаться на север вдоль восточного берега Матаникау к песчаной косе в устье реки. Солдаты Оки отразили атаку морских пехотинцев, пытающихся перейти Матаникау по песчаной косе, а ещё одну попытку пройти по мосту поздно вечером. В то же самое время батальон рейдеров Гриффита вместе с Мерриттом Эдсоном, командиром 5-го полка морской пехоты, соединились с солдатами Пуллера и Макдугала в устье Матаникау.

Эдсон принёс им «придуманный на скорую руку» план атаки, автором которого в большей мере был подполковник Мерилл Б. Твининг, член штаба дивизии Вандегрифта, который предписывал рейдерам Гриффита вместе с ротой С Пуллера пересечь однобрёвенный мост, а затем обойти с флангов японцев у устья реки/песчаной косы с южной стороны. В то же самое время батальон Макдугала должен был атаковать по песчаной косе. При успешном исходе атак оставшаяся часть батальона Пуллера должна была погрузиться на катер к западу от мыса Крус и нанести внезапный удар по арьергарду японцев. Самолёты с Хендерсон-Филд и артиллерия 75-мм и 105-мм гаубиц должна была прикрывать операцию. Наступление морской пехоты было запланировано на следующий день, 27 сентября.

Морские пехотинцы пошли в наступление утром 27 сентября но не смогли значительно продвинуться. Рейдеры Гриффита не смогли пройти по однобрёвенному мосту через Матаникау, понеся потери, в том числе погиб майор Кеннет Д. Бэйли и был ранен Гриффит. Попытка рейдеров обойти по флангу выше по течению также провалилась. Японцы, подразделения которых у устья Матаникау ночью получили подкрепления в виде отдельных рот 124-го пехотного полка, отразили атаки бойцов Макдугала.

В результате «искажённых» сообщений от Гриффита из-за японского авианалёта на Хендерсон-Филд, при котором сеть коммуникаций морской пехоты была разорвана, Вандегрифт и Эдсон полагали, что рейдеры успешно форсировали Матаникау. В результате батальону Пуллера было приказано продолджить запланированную высадку к западу от мыса Крус. Три роты батальона Пуллера под командованием майора Ото Роджерса высадились с девяти десантных катеров к западу от мыса Крус в 13:00. Морские пехотинцы Роджерса высадились на остров и захватили хребет, обозначенный на картах как Высота 84, в 600 ярдах (550 м) от места высадки. Ока, осознавая серьёзность создавшегося положения, приказал своим солдатам окружить морских пехотинцев Роджерса с запада и востока.

Вскоре после занятия позиций на хребте солдаты Роджерса оказались под плотным огнём подразделений Оки с двух направлений. Майор Роджерс погиб от разрыва миномётного снаряда, разорвавшего его пополам. Командование принял капитан Чарльз Келли, командир одной из рот, который разместил морских пехотинцев по периметру вокруг хребта, чтобы дать отпор. Морские пехотинцы на Высоте 84 не имели радиосвязи, и не могли вызвать помощь. Морские пехотинцы белыми рубашками выложили слово «H-E-L-P» на хребте. SBD Dauntless ВВС «Кактус» (кодовое название самолётов Союзников, базировавшихся на Хендерсон-Филд), который прикрывал операцию, заметил сообщение и передал об этом Эдсону по радио.

Эдсон получил сообщение от батальона рейдеров о том, что тот не смог форсировать Матаникау. Эдсон, в разговоре с ними констатировал: «Я полагаю, мы лучше отзовём их. Они не видят возможности форсировать реку.» Пуллер резко ответил: «Вы не должны бросать этих солдат!», очевидно, ссылаясь на то, что его солдаты попали в ловушку на западной стороне Матаникау и «штурмовали» в направлении пляжа, где с помощью своего личного связиста Пуллер мог вызвать эсминец Монссен для прикрытия операции. Находясь на борту Монссена, Пуллер и эсминец привели десять десантных катеров к мысу Крус и наладил связь с Келли на хребте сигнальными флагами.

В то же самое время передвигались на позицию, которая полностью отрезала морских пехотинцев на Высоте 84 от берега. Поэтому Монссен, координируемый Пуллером, начал обстреливать путь между хребтом и берегом. Через около 30 минут огня эсминца путь к отступлению морских пехотинцев к берегу был расчищен. Несмотря на некоторые потери от собственного артиллерийского огня, большая часть морских пехотинцев достигла берега у мыса Крус к 16:30. Солдаты Оки открыли плотный огонь по морским пехотинцам на берегу, пытаясь помешать их успешной эвакуации, и экипажи Береговой охраны США, управлявшие десантными катерами, ответили собственным плотным огнём, прикрывая отступление морской пехоты. Под огнём морские пехотинцы погрузились на десантные катера и успешно вернулись к периметру Лунга, на чём операция была завершена. Связист первого класса Береговой охраны Дуглас Альберт Монро, который командовал группой катеров Хиггинса, и погиб, прикрывая огнём своего десантного катера морских пехотинцев во время эвакуации, посмертно был награждён Медалью почёта за свои действия во время боя; на сегодняшний день это единственный военнослужащий Береговой охраны, получивший эту награду.

Последующие события

Результаты боёв были благоприятны для японцев, которые всё ещё приходили в себя после поражения на хребте Эдсона двумя неделями ранее. Солдаты Оки насчитали 32 тела морских пехотинцев у высоты 84, и захватили 15 винтовок и несколько пулемётов, которые оставили американцы. Генерал-майор Акисабуро Футами, глава штаба 17-й армии в Рабауле, отметил в своём дневнике, что этот бой был «первой хорошей новостью с прихода на Гуадалканал.»

Эта операция, ставшая «позорным поражением» американской морской пехоты, привела к «переводу стрелок» среди командиров морской пехоты, так как они пытались перенести вину на кого-то другого. Пуллер обвинял Гриффита и Эдсона, Гриффит обвинял Эдсона, Твининг обвинял Пуллера и Эдсона. Полковник Джеральд Томас (англ. Gerald C. Thomas), офицер штаба Вандегрифта, обвинял Твининга. Морские пехотинцы, тем не менее, извлекли соответствующие выводы, и это поражение стало единственным поражением сил морской пехоты такого масштаба во время Гуадалкнальской кампании.

Октябрьские бои

Перед сражением

Японцы продолжили наращивать контингент на Гуадалканале, подготавливая запланированное на конец октября крупное наступление. С 1 по 5 октября Токийский экспресс доставил солдат 2-й пехотной дивизии, в том числе её командира генерал-лейтенанта Масао Маруяму. Эти войска включали подразделения 4-го, 16-го и 29-го пехотных полков. В попытке использовать преимущества, приобретённые в сентябрьских боях в районе Матаникау, Маруяма развернул три батальона 4-го пехотного полка и дополнительные подразделения поддержки под командованием генерал-майора Юмио Насу вдоль западного берега реки Матаникау к югу мыса Крус и три роты 4-го пехотного полка на восточном берегу реки. Изнурённые солдаты Оки были отведены непосредственно из района Матаникау. Японские подразделения на восточном берегу реки должны были помочь подготовить позиции, с которых тяжёлая артиллерия могла вести обстрел оборонного периметра в районе мыса Лунга.

Располагая информацией об активности японских войск в районе Матаникау, американские морские пехотинцы приготовились к новому наступлению с целью отбросить японских солдат к западу и подальше от долины реки Матаникау. Помня уроки сентябрьской операции, в этот раз морские пехотинцы подготовили аккуратно скоординированный план совместных действий пяти батальонов: двух из 5-го полка морской пехоты, двух из 7-го полка морской пехоты и одного из 2-го полка морской пехоты, усиленных разведчиками и снайперами (называемых группой Вэлинга по имени их командира полковника Уильяма Дж. Вэлинга). Батальоны 5-го полка морской пехоты должны были атаковать через устье Матаникау, в то время как три других батальона должны были пересечь реку Матаникау через «однобрёвенный мост», повернуть на север и постараться поймать в ловушку японские войска между собой и батальонами на берегу. В то же самое время штаб дивизии морской пехоты планировал полностью контролировать ход операции и организовать надёжное прикрытие операции артиллерией и авиацией.

Ход боя

Утром 7 октября два батальона 5-го пехотного полка начали наступление на запад от периметра Лунга по направлению к Матаникау. При поддержке огня прямой наводкой 75-мм пушек, установленных на вездеходах, а также при участии выделенных солдат из 1-го рейдерского батальона, морские пехотинцы загнали 200 солдат японской 3-й роты 1-го батальона 4-го пехотного полка на небольшое пространство на восточной стороне реки Матаникау в 400 ярдов (370 м) от устья реки. Японская 2-я рота пыталась прийти на помощь своим товарищам из 3-й роты, не не могла пересечь Матаникау и несла потери от орудийного огня морской пехоты. Тем временем два батальона 7-го полка морской пехоты и группа Вэлинга достигли позиций на восточной стороне однобрёвенного моста не встретив сопротивления и встали лагерем на ночь.

Забыв о наступлении морской пехоты США, генерал Насу отправил 9-ю роту 3-го батальона 4-го пехотного полка через Матаникау вечером 7 октября. Командир японского полка получил информацию об операции морской пехоты около 03:00 8 октября и немедленно приказал своим 1-му и 2-му батальонам перейти поближе к реке, чтобы противостоять операции морской пехоты.

Проливной дождь 8 октября замедлил форсирование Матаникау морскими пехотинцами 7-го полка и группой Вэлинга. Ближе к вечеру американский 3-й батальон 2-го полка морской пехоты достиг первого хребта к западу от Матаникау на расстоянии около мили (2 км) от мыса Крус. Напротив их позиций на восточном берегу реки рота H американского 2-го батальона 5-го полка морской пехоты, не обладая информацией, подошла к выдвинутой позиции между японской 9-й ротой на восточном берегу и остатками японского 3-го батальона на западном берегу и была вынуждена отступить. В результате морские пехотинцы остановили своё продвижение с наступлением ночи и приготовились продолжить его на следующий день. Не зная, что морская пехота угрожала их позициям на западном берегу Матаникау, японские командиры, включая Маруяму и Насу, приказали своим подразделением оставаться на месте.

Ночью остатки японской 3-й роты, около 150 человек, сделали попытку вырваться из котла и пересечь косу в устье Матаникау. Солдаты 3-й роты напали на два взвода 1-го батальона рейдеров, которые не ожидали атаки в этом направлении, и в результате рукопашной схватки погибло 12 морских пехотинцев и 59 японцев. Оставшиеся солдаты 3-й роты смогли пересечь реку и добраться до позиций своих войск. Согласно Фрэнку Дж. Гидону, морскому пехотинцу, принимавшему участие в бою, «схватка была настоящим адом. Раздавались вопли, крики раненых и умирающих; винтовки стреляли и пулемёты трассирующими пулями в ночной смеси тумана, дыма и естественной темноты. Настоящая арена смерти.»

Утром 9 октября морская пехота США возобновила наступление на запад от Матаникау. Группа Вэлинга и 2-й батальон 7-го полка морской пехоты под командованием подполковника Германа Ханнекена подошли к береговой линии у мыса Крус и поймали в ловушку большое число японских солдат между своим отрядом и рекой Матаникау, где японцы понесли тяжёлые потери от артиллерии и бомбардировок авиации. Далее к западу 1-й батальон Пуллера 7-го полка морской пехоты поймал в ловушку японский 2-й батальон 4-го пехотного полка в лесистом ущелье. После вызова массированного артиллерийского огня в ущелье Пуллер, кроме того, открыл огонь из миномётов своего батальона, чтобы создать, по словам Пуллера, «машину для истребления». Попавшие в западню японские солдаты несколько раз предпринимали попытки уйти, взобравшись по противоположной стороне ущелья, но только несли потери от плотного огня винтовок и пулемётов морской пехоты. Получив разведданные о том, что японцы планируют крупное внезапное наступление в какой-то части Гуадалканала, Вандегрифт приказал всем подразделениям морской пехоты западнее Матаникау завершить миссию и вернуться на восточный берег реки, что и было выполнено к вечеру 9 октября.

Последующие события и значение

Наступление морской пехоты нанесло большой урон японскому 4-му пехотному полку, при этом погибло около 700 японских солдат. Во время этой операции погибло 65 морских пехотинцев.

Ночью 9 октября, когда завершилась операция морской пехоты у Матаникау, командующий 17-й японской армией генерал-лейтенант Харукити Хякутакэ высадился на Гуадалканал, чтобы лично командовать японскими войсками в запланированном на конец октября крупном наступлении. Хякутакэ немедленно был оповещён об утере японских позиций на восточном берегу Матаникау и уничтожении одного из батальонов 4-го пехотного полка. Хякутакэ сообщил плохие новости непосредственно в штаб Армии в Токио, где генерал-лейтенант Моритакэ Танабэ отметил в своём дневнике, что потеря позиций у Матаникау явилась «очень плохим предзнаменованием» для запланированного на октябрь наступления.

Японцы определили, что восстановление своего присутствия на восточном берегу Матаникау проблематично исходя из сроков и численности необходимых для этого солдат. В результате японцы в своём плане назначенного на конец октября наступления предусмотрели отправку большого числа своих войск в длительный и трудный переход для атаки позиций морской пехоты у мыса Лунга. Этот длительный переход, который начался 16 октября, так измотал японские войска, что позднее был признан одним из главных факторов, приведших к поражению в битве за Хендерсон-Филд 23-26 октября 1942 года. Таким образом, поражение японцев и потеря позиций у Матаникау имела длительные стратегические последствия и внесло важный вклад в победу Союзников в Гуадалканальской кампании.

Литература

• Alexander Joseph H. Edson's Raiders: The 1st Marine Raider Battalion in World War II. — Naval Institute Press, 2000. — ISBN 1-55750-020-7.
• Frank Richard. Guadalcanal: The Definitive Account of the Landmark Battle. — New York: Random House, 1990. — ISBN 0-394-58875-4.
• Griffith Samuel B. The Battle for Guadalcanal. — Champaign, Illinois, USA: University of Illinois Press, 1963. — ISBN 0-252-06891-2.
• Jersey Stanley Coleman. Hell's Islands: The Untold Story of Guadalcanal. — en:College Station, Texas: Texas A&M University Press, 2008. — ISBN 1-58544-616-5.
• Morison Samuel Eliot. The Struggle for Guadalcanal, August 1942 – February 1943, vol. 5 of History of United States Naval Operations in World War II. — Boston: en:Little, Brown and Company, 1958. — ISBN 0-316-58305-7.
• Peatross Oscar F. Bless 'em All: The Raider Marines of World War II. — Review, 1995. — ISBN 0965232506.
• Rottman Gordon L. Japanese Army in World War II: The South Pacific and New Guinea, 1942–43. — Oxford and New York: Osprey, 2005. — ISBN 1-84176-870-7.
• Smith Michael T. Bloody Ridge: The Battle That Saved Guadalcanal. — New York: Pocket, 2000. — ISBN 0-7434-6321-8.

Для дополнительного чтения

• Hersey John. Into the Valley: Marines at Guadalcanal. — Bison Books, 2002 (Paperback edition). — ISBN 0803273282.
• Smith George W. The Do-or-Die Men: The 1st Marine Raider Battalion at Guadalcanal. — Pocket, 2003. — ISBN 0743470052.
• Twining Merrill B. No Bended Knee: The Battle for Guadalcanal. — Novato, CA, USA: Presidio Press, 1996. — ISBN 0-89141-826-1.

Ссылки

• Anderson Charles R. [www.history.army.mil/brochures/72-8/72-8.htm GUADALCANAL]. — en:United States Army Center of Military History, 1993.
• Cagney, James [www.historyanimated.com/GuadalcanalPage.html The Battle for Guadalcanal] (javascript). HistoryAnimated.com (2005). Проверено 17 мая 2006. [www.webcitation.org/67wjGpCA3 Архивировано из первоисточника 26 мая 2012].- Интерактивная карта сражения
• Chen, C. Peter [ww2db.com/battle_spec.php?battle_id=9 Guadalcanal Campaign]. World War II Database (2004–2006). Проверено 17 мая 2006. [www.webcitation.org/67wjHKrJy Архивировано из первоисточника 26 мая 2012].
• Flahavin, Peter [www.guadalcanal.homestead.com/index.html Guadalcanal Battle Sites, 1942–2004] (2004). Проверено 2 августа 2006. [www.webcitation.org/67wjItP1R Архивировано из первоисточника 26 мая 2012].- Фотографии мест сражений на Гуадалканале в 1942 году и в наши дни.
• Hoffman, Jon T. [www.nps.gov/archive/wapa/indepth/extContent/usmc/pcn-190-003130-00/sec8.htm Matanikau] (brochure). FROM MAKIN TO BOUGAINVILLE: Marine Raiders in the Pacific War. Marine Corps Historical Center (1995). Проверено 28 декабря 2006. [www.webcitation.org/67wzqqDNk Архивировано из первоисточника 26 мая 2012].
• Hough, Frank O.; Ludwig, Verle E., and Shaw, Henry I., Jr. [www.ibiblio.org/hyperwar/USMC/I/index.html Pearl Harbor to Guadalcanal]. History of U.S. Marine Corps Operations in World War II. Проверено 16 мая 2006. [www.webcitation.org/614JvWYnk Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• Miller John Jr. [www.history.army.mil/books/wwii/GuadC/GC-fm.htm GUADALCANAL: THE FIRST OFFENSIVE]. — en:United States Army Center of Military History, 1995. — ISBN CMH Pub 5-3.
• Shaw, Henry I. [www.ibiblio.org/hyperwar/USMC/USMC-C-Guadalcanal/index.html First Offensive: The Marine Campaign For Guadalcanal]. Marines in World War II Commemorative Series (1992). Проверено 25 июля 2006. [www.webcitation.org/65Z8Vw8Gh Архивировано из первоисточника 19 февраля 2012].
• Zimmerman, John L. [www.ibiblio.org/hyperwar/USMC/USMC-M-Guadalcanal.html The Guadalcanal Campaign]. Marines in World War II Historical Monograph (1949). Проверено 4 июля 2006. [www.webcitation.org/65Z8XiCgk Архивировано из первоисточника 19 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Бои в районе Матаникау

И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.


Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.
Тот идеал славы и величия, состоящий в том, чтобы не только ничего не считать для себя дурным, но гордиться всяким своим преступлением, приписывая ему непонятное сверхъестественное значение, – этот идеал, долженствующий руководить этим человеком и связанными с ним людьми, на просторе вырабатывается в Африке. Все, что он ни делает, удается ему. Чума не пристает к нему. Жестокость убийства пленных не ставится ему в вину. Ребячески неосторожный, беспричинный и неблагородный отъезд его из Африки, от товарищей в беде, ставится ему в заслугу, и опять неприятельский флот два раза упускает его. В то время как он, уже совершенно одурманенный совершенными им счастливыми преступлениями, готовый для своей роли, без всякой цели приезжает в Париж, то разложение республиканского правительства, которое могло погубить его год тому назад, теперь дошло до крайней степени, и присутствие его, свежего от партий человека, теперь только может возвысить его.
Он не имеет никакого плана; он всего боится; но партии ухватываются за него и требуют его участия.
Он один, с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи, – он один может оправдать то, что имеет совершиться.
Он нужен для того места, которое ожидает его, и потому, почти независимо от его воли и несмотря на его нерешительность, на отсутствие плана, на все ошибки, которые он делает, он втягивается в заговор, имеющий целью овладение властью, и заговор увенчивается успехом.
Его вталкивают в заседание правителей. Испуганный, он хочет бежать, считая себя погибшим; притворяется, что падает в обморок; говорит бессмысленные вещи, которые должны бы погубить его. Но правители Франции, прежде сметливые и гордые, теперь, чувствуя, что роль их сыграна, смущены еще более, чем он, говорят не те слова, которые им нужно бы было говорить, для того чтоб удержать власть и погубить его.
Случайность, миллионы случайностей дают ему власть, и все люди, как бы сговорившись, содействуют утверждению этой власти. Случайности делают характеры тогдашних правителей Франции, подчиняющимися ему; случайности делают характер Павла I, признающего его власть; случайность делает против него заговор, не только не вредящий ему, но утверждающий его власть. Случайность посылает ему в руки Энгиенского и нечаянно заставляет его убить, тем самым, сильнее всех других средств, убеждая толпу, что он имеет право, так как он имеет силу. Случайность делает то, что он напрягает все силы на экспедицию в Англию, которая, очевидно, погубила бы его, и никогда не исполняет этого намерения, а нечаянно нападает на Мака с австрийцами, которые сдаются без сражения. Случайность и гениальность дают ему победу под Аустерлицем, и случайно все люди, не только французы, но и вся Европа, за исключением Англии, которая и не примет участия в имеющих совершиться событиях, все люди, несмотря на прежний ужас и отвращение к его преступлениям, теперь признают за ним его власть, название, которое он себе дал, и его идеал величия и славы, который кажется всем чем то прекрасным и разумным.
Как бы примериваясь и приготовляясь к предстоящему движению, силы запада несколько раз в 1805 м, 6 м, 7 м, 9 м году стремятся на восток, крепчая и нарастая. В 1811 м году группа людей, сложившаяся во Франции, сливается в одну огромную группу с серединными народами. Вместе с увеличивающейся группой людей дальше развивается сила оправдания человека, стоящего во главе движения. В десятилетний приготовительный период времени, предшествующий большому движению, человек этот сводится со всеми коронованными лицами Европы. Разоблаченные владыки мира не могут противопоставить наполеоновскому идеалу славы и величия, не имеющего смысла, никакого разумного идеала. Один перед другим, они стремятся показать ему свое ничтожество. Король прусский посылает свою жену заискивать милости великого человека; император Австрии считает за милость то, что человек этот принимает в свое ложе дочь кесарей; папа, блюститель святыни народов, служит своей религией возвышению великого человека. Не столько сам Наполеон приготовляет себя для исполнения своей роли, сколько все окружающее готовит его к принятию на себя всей ответственности того, что совершается и имеет совершиться. Нет поступка, нет злодеяния или мелочного обмана, который бы он совершил и который тотчас же в устах его окружающих не отразился бы в форме великого деяния. Лучший праздник, который могут придумать для него германцы, – это празднование Иены и Ауерштета. Не только он велик, но велики его предки, его братья, его пасынки, зятья. Все совершается для того, чтобы лишить его последней силы разума и приготовить к его страшной роли. И когда он готов, готовы и силы.
Нашествие стремится на восток, достигает конечной цели – Москвы. Столица взята; русское войско более уничтожено, чем когда нибудь были уничтожены неприятельские войска в прежних войнах от Аустерлица до Ваграма. Но вдруг вместо тех случайностей и гениальности, которые так последовательно вели его до сих пор непрерывным рядом успехов к предназначенной цели, является бесчисленное количество обратных случайностей, от насморка в Бородине до морозов и искры, зажегшей Москву; и вместо гениальности являются глупость и подлость, не имеющие примеров.
Нашествие бежит, возвращается назад, опять бежит, и все случайности постоянно теперь уже не за, а против него.
Совершается противодвижение с востока на запад с замечательным сходством с предшествовавшим движением с запада на восток. Те же попытки движения с востока на запад в 1805 – 1807 – 1809 годах предшествуют большому движению; то же сцепление и группу огромных размеров; то же приставание серединных народов к движению; то же колебание в середине пути и та же быстрота по мере приближения к цели.
Париж – крайняя цель достигнута. Наполеоновское правительство и войска разрушены. Сам Наполеон не имеет больше смысла; все действия его очевидно жалки и гадки; но опять совершается необъяснимая случайность: союзники ненавидят Наполеона, в котором они видят причину своих бедствий; лишенный силы и власти, изобличенный в злодействах и коварствах, он бы должен был представляться им таким, каким он представлялся им десять лет тому назад и год после, – разбойником вне закона. Но по какой то странной случайности никто не видит этого. Роль его еще не кончена. Человека, которого десять лет тому назад и год после считали разбойником вне закона, посылают в два дня переезда от Франции на остров, отдаваемый ему во владение с гвардией и миллионами, которые платят ему за что то.


Движение народов начинает укладываться в свои берега. Волны большого движения отхлынули, и на затихшем море образуются круги, по которым носятся дипломаты, воображая, что именно они производят затишье движения.
Но затихшее море вдруг поднимается. Дипломатам кажется, что они, их несогласия, причиной этого нового напора сил; они ждут войны между своими государями; положение им кажется неразрешимым. Но волна, подъем которой они чувствуют, несется не оттуда, откуда они ждут ее. Поднимается та же волна, с той же исходной точки движения – Парижа. Совершается последний отплеск движения с запада; отплеск, который должен разрешить кажущиеся неразрешимыми дипломатические затруднения и положить конец воинственному движению этого периода.
Человек, опустошивший Францию, один, без заговора, без солдат, приходит во Францию. Каждый сторож может взять его; но, по странной случайности, никто не только не берет, но все с восторгом встречают того человека, которого проклинали день тому назад и будут проклинать через месяц.
Человек этот нужен еще для оправдания последнего совокупного действия.
Действие совершено. Последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится.
И проходят несколько лет в том, что этот человек, в одиночестве на своем острове, играет сам перед собой жалкую комедию, мелочно интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им.
Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам.
– Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а Я двигал вас?
Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого.
Еще большую последовательность и необходимость представляет жизнь Александра I, того лица, которое стояло во главе противодвижения с востока на запад.
Что нужно для того человека, который бы, заслоняя других, стоял во главе этого движения с востока на запад?
Нужно чувство справедливости, участие к делам Европы, но отдаленное, не затемненное мелочными интересами; нужно преобладание высоты нравственной над сотоварищами – государями того времени; нужна кроткая и привлекательная личность; нужно личное оскорбление против Наполеона. И все это есть в Александре I; все это подготовлено бесчисленными так называемыми случайностями всей его прошедшей жизни: и воспитанием, и либеральными начинаниями, и окружающими советниками, и Аустерлицем, и Тильзитом, и Эрфуртом.
Во время народной войны лицо это бездействует, так как оно не нужно. Но как скоро является необходимость общей европейской войны, лицо это в данный момент является на свое место и, соединяя европейские народы, ведет их к цели.
Цель достигнута. После последней войны 1815 года Александр находится на вершине возможной человеческой власти. Как же он употребляет ее?
Александр I, умиротворитель Европы, человек, с молодых лет стремившийся только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшей властью и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, если бы имел власть, Александр I, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти, отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных людей и говорит только:
– «Не нам, не нам, а имени твоему!» Я человек тоже, как и вы; оставьте меня жить, как человека, и думать о своей душе и о боге.

Как солнце и каждый атом эфира есть шар, законченный в самом себе и вместе с тем только атом недоступного человеку по огромности целого, – так и каждая личность носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим.
Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль к приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.
Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.


Свадьба Наташи, вышедшей в 13 м году за Безухова, было последнее радостное событие в старой семье Ростовых. В тот же год граф Илья Андреевич умер, и, как это всегда бывает, со смертью его распалась старая семья.
События последнего года: пожар Москвы и бегство из нее, смерть князя Андрея и отчаяние Наташи, смерть Пети, горе графини – все это, как удар за ударом, падало на голову старого графа. Он, казалось, не понимал и чувствовал себя не в силах понять значение всех этих событий и, нравственно согнув свою старую голову, как будто ожидал и просил новых ударов, которые бы его покончили. Он казался то испуганным и растерянным, то неестественно оживленным и предприимчивым.
Свадьба Наташи на время заняла его своей внешней стороной. Он заказывал обеды, ужины и, видимо, хотел казаться веселым; но веселье его не сообщалось, как прежде, а, напротив, возбуждало сострадание в людях, знавших и любивших его.
После отъезда Пьера с женой он затих и стал жаловаться на тоску. Через несколько дней он заболел и слег в постель. С первых дней его болезни, несмотря на утешения докторов, он понял, что ему не вставать. Графиня, не раздеваясь, две недели провела в кресле у его изголовья. Всякий раз, как она давала ему лекарство, он, всхлипывая, молча целовал ее руку. В последний день он, рыдая, просил прощения у жены и заочно у сына за разорение именья – главную вину, которую он за собой чувствовал. Причастившись и особоровавшись, он тихо умер, и на другой день толпа знакомых, приехавших отдать последний долг покойнику, наполняла наемную квартиру Ростовых. Все эти знакомые, столько раз обедавшие и танцевавшие у него, столько раз смеявшиеся над ним, теперь все с одинаковым чувством внутреннего упрека и умиления, как бы оправдываясь перед кем то, говорили: «Да, там как бы то ни было, а прекрасжейший был человек. Таких людей нынче уж не встретишь… А у кого ж нет своих слабостей?..»
Именно в то время, когда дела графа так запутались, что нельзя было себе представить, чем это все кончится, если продолжится еще год, он неожиданно умер.
Николай был с русскими войсками в Париже, когда к нему пришло известие о смерти отца. Он тотчас же подал в отставку и, не дожидаясь ее, взял отпуск и приехал в Москву. Положение денежных дел через месяц после смерти графа совершенно обозначилось, удивив всех громадностию суммы разных мелких долгов, существования которых никто и не подозревал. Долгов было вдвое больше, чем имения.
Родные и друзья советовали Николаю отказаться от наследства. Но Николай в отказе от наследства видел выражение укора священной для него памяти отца и потому не хотел слышать об отказе и принял наследство с обязательством уплаты долгов.
Кредиторы, так долго молчавшие, будучи связаны при жизни графа тем неопределенным, но могучим влиянием, которое имела на них его распущенная доброта, вдруг все подали ко взысканию. Явилось, как это всегда бывает, соревнование – кто прежде получит, – и те самые люди, которые, как Митенька и другие, имели безденежные векселя – подарки, явились теперь самыми требовательными кредиторами. Николаю не давали ни срока, ни отдыха, и те, которые, по видимому, жалели старика, бывшего виновником их потери (если были потери), теперь безжалостно накинулись на очевидно невинного перед ними молодого наследника, добровольно взявшего на себя уплату.
Ни один из предполагаемых Николаем оборотов не удался; имение с молотка было продано за полцены, а половина долгов оставалась все таки не уплаченною. Николай взял предложенные ему зятем Безуховым тридцать тысяч для уплаты той части долгов, которые он признавал за денежные, настоящие долги. А чтобы за оставшиеся долги не быть посаженным в яму, чем ему угрожали кредиторы, он снова поступил на службу.