Плат Вероники

Плат Вероники (Вуаль Вероники) — в христианстве нерукотворное изображение Иисуса Христа, которое, по преданию, появилось на платке, который святая Вероника подала Иисусу Христу, когда Он нёс свой крест на Голгофу.

Реликвии

По разным источникам, версия возникновения изображения возникла в период от XIII до XV в. в среде францисканских монахов. Благочестивая еврейка Вероника, сопровождавшая Христа в Его крестном пути на Голгофу, подала Ему льняной платок, чтобы Христос мог отереть с лица кровь и пот. Лик Иисуса запечатлелся на платке. Предположительно, имя Вероники при упоминании Нерукотворного образа возникло как искажение латинского выражения vera icon (истинный образ).

В западной иконографии отличительная особенность изображений «Плата Вероники» — терновый венец на голове Спасителя.

В честь «Плата Вероники» в своё время называлось ныне отменённое созвездие.

Сохранились реликвии, подлинность которых церковь считает возможной.

1. Одна из реликвий, именуемых «плат Вероники» хранится в соборе св. Петра в Риме. Это тонкая ткань, в которой на просвет видно изображение Лика Иисуса Христа. Ватикан называет Плат Вероники самой ценной реликвией христианства, которая хранится в Базилике Святого Петра. В 1628 году Папа Урбан VIII издал запрет на публичный показ плата, и с тех пор плат Вероники вынимается из колонны на всеобщее обозрение единственный раз в году — в пятую воскресную вечерю Великого Поста, но время показа ограничено и она показывается с высокой лоджии Столпа Святой Вероники. Приблизиться к реликвии разрешается лишь каноникам Базилики Святого Петра.

2. Другая реликвия — плат из Манопелло, хранится в кафедральном соборе маленькой деревни в провинции Абруццо. Немецкий священник-иезуит, преподаватель искусства Грегорианского университета в Риме Франк Генрих Фейфер, изучая плат, пришел к выводу, что он обладает необычными, можно сказать, сверхъестественными свойствами. Вуаль представляет собой небольшой кусок ткани размером 6,7 на 9,4 дюйма (примерно 17 на 24 см). Она почти прозрачная, красновато-коричневого цвета, на ней запечатлено лицо бородатого мужчины, никаких следов краски на ней нет. В зависимости от наклона лучей солнца, лицо то пропадает, то появляется, что в средние века само по себе считалось чудом. Кроме того, изображение есть с обеих сторон — то и другое абсолютно идентичны друг другу. Реликвия представляет собой смесь диапозитива и голограммы. На ней читается лицо человека средиземноморской наружности с разбитым лицом и сломанным носом. Такие детали, как тонкая борода и выщипанные брови, выглядят почти как фотография или, по крайней мере, негатив. При тусклом освещении изображение теряет цвет, отпечатки становятся темнее и черты лица Христа выглядят такими, как у покойника. Если повернуть изображение против дневного света, оно исчезает, а когда за ним наблюдаешь со стороны алтаря, выражение глаз на лице Иисуса меняется, и он как будто смотрит вбок. Вуаль сделана из виссона. Многие исследователи склоняются к мнению, что именно этот плат является подлинным, в силу необыкновенного качества изображения, схожего лишь с туринской плащаницей.

3. Ещё одна реликвия, — прямоугольный кусок полотна из льняного батиста. На полотне сохранились пятна крови, и запечатлены (иконописно) черты Святого Лика Иисуса Христа. Плат хранится в испанском городе Аликанте в монастыре Святого Лика (El Monasterio de Santa Verónica/ de Santa Faz), который находится в 5 км от города, у шоссе, в сторону Валенсии. Монастырь был построен в 1766 году. Здесь же находится крепостная башня XVI века. Каждый год в мае, более 50 000 паломников с посохами, украшенными веточками розмарина, приходят в монастырь на праздник Святого Лика (Santa Faz) воздать почести полотну со Святым Ликом Иисуса Христа, привезённым в 1489 г. в Аликанте из Рима.

Подобные изображения

В канонических Евангелиях прямо не описано появление ни одного из изображений. В неканонических источниках, кроме плата Святой Вероники, названы ещё два нерукотворных образа Иисуса Христа:

Лик из Эдессы (Спас Мокрая Брада, Спас Нерукотворный)

Согласно сирийским источникам IV века, нерукотворный образ Христа, позднее называемый Мандилион, был запечатлён для царя Эдессы (Месопотамия, современный г. Шанлыурфа, Турция) Авгаря V Уккамы посланным им художником; Христос умыл лицо, отёр его платом (убрусом), на котором остался отпечаток, и вручил его художнику. Характерными особенностями Лика из Эдессы является то, что Иисус Христос вытирал полотенцем мокрое после умывания лицо, поэтому Его волосы и борода были мокрыми и разделены на три пряди: две пряди мокрых волос и одна прядь мокрой бороды. Лик из Эдессы называют также Спас Мокрая Брада.

Таким образом, согласно преданию, «Мандилион» стал первой в истории иконой. Льняной плат с изображением Христа долгое время хранился в Эдессе как важнейшее сокровище города. В период иконоборчества на Нерукотворный образ ссылался Иоанн Дамаскин, а в 787 году Седьмой Вселенский собор привёл его как важнейшее свидетельство в пользу иконопочитания. 29 августа 944 года образ выкуплен у Эдессы императором Константином VII Багрянородным и торжественно перенесён в Константинополь, этот день вошёл в церковный календарь как праздник.

Реликвия была похищена из Константинополя во время разграбления города участниками IV Крестового похода в 1204 году, и утеряна (по преданию, корабль, перевозивший икону, потерпел крушение).

Туринская плащаница

Туринская плащаница. На сохранившем полотне, в которое, по преданию, было завёрнуто снятое с креста тело Господне, и которое сохранил Иосиф Аримафейский, сохранились отпечатки проколов от терновых иголок и пятна крови. Плащаница хранится в Турине (Италия).

См. также

• Спас Нерукотворный
• Туринская плащаница
• Плат Вероники (созвездие) — отменённое созвездие.
• Христианские реликвии

Литература

• Бельтинг Х. Образ и культ: история образа до эпохи искусства. М., 2002. С. 237—238, 248—256, 601—604
• Seeing Salvation. Images of Christ in Art. Neil MacGregor, ISBN 0-563-55111-9

Отрывок, характеризующий Плат Вероники

После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.