Православие в Индонезии

Правосла́вие в Индоне́зии (индон. Kristen Ortodoks di Indonesia) — является немногочисленной христианской деноминацией в стране. Точное количество православных в Индонезии неизвестно. Территория Индонезии входит в Сингапурскую митрополию Константинопольской православной церкви и в Сиднейскую и Австралийско-Новозеландскую епархию РПЦЗ.

История

Впервые православие появилось на территории современной Индонезии в VII веке. Последователи нехалкидонского христианства сирийско-антиохийской традиции появились на Суматре в Маджапахитский период. Вскоре следы православия в Индонезии исчезли. Возрождение восточного христианства в Индонезии началось в XX веке.

В 1934 году в г. Батавия на острове Яве был основан русский православных приход, настоятелам которого назначен священник Василий Быстров. Приход подчинялся Харбинской епархии. По приезде на Яву отцу Василию пришлось вновь организовать православный приход и устроить церковь в Бандунге. В конце 1940-х годов приход на Яве стал подчиняться Архиепископу Сан-Францисскому Тихону (Троицкому), которому в мае 1950 года отец Василий Быстров писал: «После передачи суверенности туземцам с 1-го января с.г., жизнь на Яве резко изменилась к худшему во многих отношениях, то есть нормальная и тихая жизнь кончена и многие русские прихожане в Индонезии покидают эту страну». В конце мая того же года протоиерей Василий сообщил «О прекращении существования вверенного мне прихода».

В 1965 году в Индонезии был принят закон о религии, в котором официальными и разрешёнными религиями объявлялись ислам, католицизм, протестантизм, индуизм, буддизм и конфуцианство.

В 1980-е годы православная церковь в Индонезии стремилась добиться признания от индонезийских властей. В 1991 году православие юридически было признано и помещено под наблюдение Протестантской секции Государственного департамента религий. В настоящее время в Индонезии имеются последователи Константинопольской православной церкви, Антиохийской православной церкви, а также действует миссия Русской православной церкви заграницей, возглавляемая архимандритом Даниилом (Бьянторо).

Численность

На территории Индонезии действуют 9 священнослужителей и имеется небольшое количество православных храмов. Часть приходов подчиняется Константинопольскому патриархату, около десяти приходов входят в «Индонезийскую миссию» РПЦЗ. Приходы Русской церкви существуют в Джакарте, Порт-Нумбае, Сурабае. Большинство православных в Индонезии составляют местные жители, перешедшие в православие. Численность православных в Индонезии, по неподтверждённым данным составляет около 2000 человек.

См. также

• Католицизм в Индонезии
• Протестантизм в Индонезии
• Список русских православных храмов в Индонезии

Ссылки

• Симеон Бойков. [www.synod.com/synod/engdocuments/enart_indonesia.html Миссия Русской православной церкви заграницей в Индонезии]. Июнь 2009.  (англ.)
• Черепнева Елена Алексеевна [Индонезийская Православная Церковь (ИПЦ): Этнокультурная специфика и особенности церковного обряда (2005-2006)] // Юго-Восточная Азия: актуальные проблемы развития. № 9, 2006
• Черепнева Елена Алексеевна, Петровский Дмитрий Иванович. [cyberleninka.ru/article/n/pravoslavie-v-indonezii-2007-2008 Православие в Индонезии (2007-2008)] // Юго-Восточная Азия: актуальные проблемы развития

Отрывок, характеризующий Православие в Индонезии

Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.