Пётр I и музыка

Музыкальные пристрастия Петра I

Среди всего многообразия мнений и суждений о Петре I, эта сторона его многогранной натуры не избалована вниманием. Обыкновенное мнение таково, что император, будучи человеком деятельным и не то, чтобы вовсе загрубевшим, но довольно далёким от изящного, чуждым всякой сентиментальности, не любящим пышной праздности (Точное известие) и неизменно погруженным в каждодневные заботы о благоустройстве государства, к музыке относился, попросту говоря, без малейшего интереса. Обсудим вопрос детальней.

Начиная рассказ о его музыкальных увлечениях, заметить следует, что Пётр I, ознакомившись с бытом сначала московского Кукуя (Куракин), а затем и просвещённой Европы во время путешествия с Великим посольством в 1697—1698 гг. (Богословский) полюбил и всячески поощрял «людскость», предоставляя немало удивлённому своему приближению многочисленные и живописные примеры собственного весьма активного участия в публичной жизни общества. Примеры, требовавшие от лояльных подданных самого активного им подражания.

Он с охотой «танцовал» на балах (Берхгольц, Краткое описание), бывал на уличных увеселениях, которые часто сам же и инициировал, посещал приёмы в знатных и вовсе незнатных домах (Брюс). И, в целом, проявлял самый живой интерес к любым общественным увеселениям, очевидно, много больший, чем кто-либо в последующей генерации царской фамилии. Подобных случаев не счесть. Здесь же сориентируемся на одном только лишь персональном участии царя в музицировании и его личных музыкальных предпочтениях.

Православное пение

Среди прочего, первую очередь, подчеркнем интерес Петра I к православному пению (Брюс). При всем том, что он предпринял ряд шагов направленных на ослабление власти церкви и влияния её на государство, и, более того, относился к старинным обрядам без должного почтения (Вебер), ему, видимо, нравился сам процесс церковных служб, в которых царь неоднократно принимал участие в качестве певчего. Можно упомянуть такие случаи, относящиеся к 14 и 15 августа 1701 г. в Соловецком монастыре (Финдейзен), празднованию Нового 1710 года в Москве (Юль), в Петербурге 26 апреля 1710 г. (Юль), 16 и 20 марта 1720 г. (Ливанова), в 1723 г. (Берхгольц) Он находился в числе певчих 30 августа 1724 г., участвуя в торжественной процессии переноса мощей святого Александра Невского в петербургский монастырь имени этого святого (Берхгольц). На службах в Петергофе, который он любил посещать в летнее время «во время литургии имел обыкновение читать апостол…» (Гейрот).

Финдейзен указывает на сохранившиеся рукописи ирмосов греческого распева с надписью: «Сии ирмосы его величество государь император Петр Великий в день тезоименитства своего на всенощном пении сам изволили на клиросе с певчими певать, ибо его величество до греческого напеву великую охоту имел, а голос содержал теноровый».

Царь предпочитал петь партии эксциллентирующего баса (Финдейзен). Имел «сильный голос и верный слух» (Бассевич), по другим свидетельствам — «громкий голос» (Юль), «порядочный голос» (Беляев), «голос приятный и звучный» (Со слов боярина В. И. Лопухина — Рассказы) или «голос сиповатый, не тонок и не громогласен» (Кашин). Так что, какой именно голос был у императора рассудить достаточно сложно — свидетельства уж слишком разнятся. Вероятно все же, царь имел обычный ничем особым не выдающийся довольно тусклый голос. Надо думать, если бы было наоборот, это бы нашло самое полное и однозначное отражение в заметках очевидцев.

Из разновидностей церковного партесного пения император предпочитал «типично русскую форму», состоящую в четырёхголосном аккордовом изложении обработанных мелодий распева (Феофан). Это подтверждается особенностями репертуара царского хора: именно в таком стиле написаны произведения уставщика хора С. И. Беляева и певчего А. М. Протопопова (Там же). Вероятно, с меньшим интересом относился Петр к украинскому партесному стилю, для которого характерно большее фактурное разнообразие. Эту особенность музыкальных пристрастий царя подчеркивают современники: «пение производит четвероголосное, партесу не жаловал» (Кашин).

Нотная грамота

Нотной грамоте он был обучен и мог петь как по нотам (Финдейзен), так и наизусть, поскольку был хорошо знаком с обиходным репертуаром — «часы и обедню царь знает как Отче Наш» (Юль). Иногда он даже пробовал выполнять функции регента, и, становясь в ряды певчих, «сам принимал на себя управление их хором» (Бассевич), как было в 1716 году в Данциге на венчании племянницы его царевны Екатерины и герцога Мекленбургского Карла-Леопольда: «Во время церемонии, продолжавшейся два часа царь Петр, по своему обыкновенно, часто переходил с одного места на другое и сам указывал певчим в псалтыре, что надлежало петь» (Эйхгольц).

Светское пение

Наряду с сугубо церковным пением царь принимал энергичное участие в увеселениях, на которых звучало пение вполне светское, что по преимуществу связано с рождественскими славлениями — обрядом, «постоянно соблюдавшимся Петром 1-м» (Ливанова, Фоккеродт, Забелин). Царь «славил» наряду с другими участниками, в основном, его приближенными и собутыльниками. Такие случаи можно отметить в Москве на рождественской неделе в 1698 г. (Корб), в 1709 г. (Юль), в 1721 г. (Бассевич), а также после празднования Нового года 3, 21 и 22 января 1722 г. (Берхгольц). Отмечаются случаи, когда император отправлялся праздновать, взяв с собой всех своих певчих, «с которыми он почти везде сам поет славу Новому году» (Берхгольц).

Меньше примеров из жизни царя в Петербурге. Из описаний встретились, лишь относящиеся к 1715 г. (Вебер) и 1723 г. (Берхгольц). Впрочем, навряд ли царь почему-либо прекратил справлять своими любимыми славлениями каждое новое Рождество. Более вероятно, что свидетели происходящих преобразований в новой столице больше уделяли внимание новому строительству, дворцам, домам, фортециям, армии и флоту. На быт оставалось меньше места, чем при описаниях Москвы, где столь очевидных и интересных нововведений не отмечалось.

Другие возможности далеко не церковного музицирования Петра I касаются петербургских застолий, на которых любил «разгуляться», привыкнув к тому, что некоторые падкие до пикантного писатели назвали «слишком вольной компанией, с пляской, попойкой, пением и музыкой» (Либрович). Иногда, как это случилось 16 сентября 1721 г., он «даже танцевал по столам и пел песни» (Берхгольц).

Очевидно, все эти развлечения, связанные с «очень крепкой выпивкой» напоминали императору его вольную от государственных тягот жизнь в любимой им, во всяком случае, отмечается, что в репертуар включались (22 июля 1723 г.) «голландские разгульные песни» (Берхгольц), с которыми царь, вероятно, основательно познакомился, посещая кабачки Заандама. Петр I любил атмосферу этих кабачков, и был не прочь почувствовать её вкус в Петербурге: «Я видел, — пишет Брюс, — что голландские шкиперы держались с ним весьма вольно, называли его не иначе, как „шкипер Петер“, чем царь был очень доволен».

Петр I — барабанщик

Особенно ярко, с точки зрения его музыкальных способностей, император проявил себя как военный музыкант-барабанщик. Барабан имелся среди его ещё детских игрушек (Погодин). В юности царь очень хорошо освоил этот инструмент и начал свою службу в потешных войсках с низшей должности — солдата-барабанщика (Берхгольц, Вебер, Нартов, Описание Санктпетербурга, Рассказы, Точное известие, Фоккеродт), отчасти для того, чтобы самим этим фактом пробудить уважение знати к воинской службе и к военным чинам, даже самым незначительным, и, очевидно, в связи с личным пристрастием ко всей шумной и блестящей воинской атрибутике, в том числе — к военной музыке (Нартов, Перри, Фоккеродт).

К своим обязанностям барабанщика царь относился очень серьёзно: «Не должно, впрочем, думать, чтобы сие определение Царя в роту барабанщиком было только одна личина для ослепления народа, или возбуждения, чрез пример, к последованию; Государь, в самом деле, отправлял в полном смысле свою службу: он носил барабанщичий мундир, и находился всегда на своем месте при всех учениях…» (Виллиамс)

Разумеется, современники видели в подобном увлечении юного государя отнюдь не музыкальные привязанности, что не поощрялось, но стремление познать с азов военную службу, что, напротив, приветствовалось. Вильбоа записал: «…он сам захотел вступить в эту роту и начать с самых низших чинов, таких как барабанщик, солдат, капрал и т. д., чтобы узнать на собственном опыте, как проходит службу военный человек во всех этих рангах».

Датский посланник видит в уважительном отношении царя к малым воинским чинам несколько иные причины: «… по моему мнению, — записал он, — в основании (такого образа действий) лежит здравое начало: царь (собственным примером) хочет показать прочим русским, как в служебных делах они должны быть почтительны и послушливы в отношении своего начальства» (Юль).

Этому же мнению следует и генерал Манштейн: Петр «начал службу не только с мушкета, то есть рядовым, но был даже барабанщиком. Он вручил всю свою власть относительно повышения военных чинов, в руки князя Ромодановского, который должен был производить его по заслугам и без малейшего снисхождения… Таким образом император достиг своей цели, так как дворянство, видя, что его государь не терпел никакого отличия по службе, также подчинилось этому, и хотя все ещё не могло забыть преимуществ своего происхождения, однако стыдилось придерживаться того, от чего отказывался сам государь».

Со временем царь сделался действительным виртуозом и, может быть, даже гордился своими успехами, потому что часто пользовался случаями продемонстрировать удивленным и даже восхищенным свидетелям собственные достижения в этом военно-барабанном искусстве. В мае 1697 г. в Кенигсберге, например, он показал лучшие результаты, в сравнении с другим благородным барабанщиком, вольфенбюттельским графом Книпгаусоном (Богословский).

В числе примеров — «искусное» исполнение сигналов на драгунском барабане в 1698 г. в Раве (Яблоновский). В том же году в Дрездене он «своим искусством даже превзошел настоящих барабанщиков» (Брикнер), то есть профессионалов. В Петербурге царь «искусно выколачивал на барабане» в 1715 г., будучи в числе 400 ряженых на шутовской свадьбе князь папы Зотова: (Вебер, Ливанова) «…в компании с троими — князем Меншиковым и графами Апраксиным и Брюсом — были одеты фрисландскими мужиками, и каждый с барабаном» (Брюс). В 1720 г. на свадьбе преемника Зотова нового князь папы П. И. Бутурлина он «изволил бить бой барабанный» опять же вместе с Меншиковым (Нащокин). Позднее в сентябре 1721 г. на маскараде император «представлял корабельного барабанщика, и уж конечно не жалел старой телячьей кожи инструмента, будучи мастером своего дела…» (Алексеев). 31 января 1722 г. в Москве на знаменитом уличном маскараде, на котором участники разъезжали по улицам города на санях изготовленных в виде кораблей Петр I в морском же костюме «барабанил с большим искусством» (Берхгольц). 24 февраля 1723 г. в Петербурге он «в шутку, постоянно бил в набат» во время потешного сожжения своего же собственного, правда, старого дома (Берхгольц). В этом же году 30 августа «барабанил вместе с генералом Бутурлиным и майором Мамоновым» на одном из маскарадных гуляний (Берхгольц).

Из перечисленного очевиден интерес Петра I к этому довольно специфичному музыкальному ремеслу, не подвергаются сомнению успехи императора в данной области. Пожалуй, при всем том, здесь ещё преждевременно рассуждать об интересе к, собственно, музыке, что более соотносится с душевной тонкостью, чем со способностью умело «выколачивать» сигналы на барабане. Нисколько не стремясь умалить значение ударных инструментов, все же приходится признать, что здесь мы имеем дело больше с искусством «фрунта и ранжира», сродни цирковой виртуозности вахт парадов, и мало связанного с другой музыкальной сферой не столь шумной и энергичной, но деликатно чувствительной и галантной.

Клавикорды

С известной долей вероятности можно говорить о других формах проявления музыкальных способностей императора.

Утверждается, в частности, что будто бы Петр I играл на клавикордах (Алексеев, Музалевский). Между тем свидетельства подтверждают лишь тот факт, что в комнатах Петра Алексеевича, в то время ещё царевича, в Москве имелись клавикорды, которые делал ему С. Гутовский, а также цимбалы, (Погодин, Ройзман, Шлянкина), но кто действительно играл на них остается неведомым. А потому говорить что-либо определённое на этот счет, не имеется серьёзных оснований. Добавим, что наряду с этим инструментами, среди детских игрушек юного Петра были также гусли, барабаны и бубны (между прочим, последние относились не к музыкальным, а к военным игрушкам) (Погодин), так что всякий желающий может с легкостью, но без малейшего основания, ещё более расширить круг возможных музыкальных увлечений юного Петра.

Духовые инструменты: волынка, гобой, тромбон и др

Иная ситуация сложилась в отношении императора к различным духовым музыкальным инструментам, к которым он проявлял много большую заинтересованность. По свидетельству Штелина ему «очень нравился помпезный звук тромбонов и… цинков»; он любил и всегда с удовольствием слушал «самую простую польскую музыку, состоящую в волынке». Особой любовью пользовалось у Петра I звучание духовых капелл из рогов и труб, составлявших «любимую его и обыкновенную музыку при столе». Позднее с не меньшим вниманием относился он к сопровождавшей застолья музыке учрежденных «по немецкому образцу» военных оркестров, включающих гобои, валторны и фаготы, «к которым иногда присоединялись несколько барабанщиков и флейщиков» (Штелин, Краткое описание).

Вполне достоверным можно признать утверждения очевидцев: (Ягужинского в пересказе Я. Штелина), что Петр I сам играл на волынке, звуки которой ему нравились. Другие сообщения очевидцев свидетельствуют, что в юности в Москве он любил звонить в «большой колокол» (Невилль), а позднее в мае 1697 в Кенигсберге, был случай, когда царь играл на гобое во время прогулки в саду курфюрста, «и было заметно, что он кое-что усвоил» (Богословский).

Очевидно, что из всей инструментальной музыки, военная интересовала царя в особенности. 21 мая 1697 г. в Кенигсберге на аудиенции у Бранденбургского курфюрста и шествии российского посольства: «Гауптвахта отдала честь и заиграла. То же сделали пять рот…, курфюршеские литаврщики и трубачи, а также гвардейские тотчас же заиграли, и вместе с барабанами, флейтами и гобоями пехоты производили такой воинственный гул и гром, что это великим послам, в особенности первым двум [то есть самому царю и Лефорту], очень понравилось» (Богословский).

Там же 1 июня 1697 г.: «Не без удовольствия слушали разнообразную музыку и, между прочим, барабаны и флейты; однако последние только при тостах и после того, как общество развеселилось от вина» (Богословский). Музыка эта так понравилась членам российского посольства, что Лефорт «договорился с одним из музыкантов Яношем Тремпом, который обязался обучить и привезти в Москву 6 человек „сиповщиков“ (флейтистов), за что ему было дано 400 золотых» (Богословский). Разумеется, подобные договоренности вряд ли могли осуществляться без прямых на то указаний или молчаливого одобрения Петра.

Музыкальный театр

Недостаточное внимание к музыкальному театру подчеркивает Вебер, записывая, что в комедиях и в опере царь «мало находит удовольствия», хотя при этом им «заведены оперы и комедии и изысканы денежные на них средства».

Показателен инцидент, произошедший с царем в Парижской опере в 1717 г. Как отмечают очевидцы-французы Петр I «посетил оперу и комедию нашу, более из любопытства, чем по склонности к развлечению…» (Дюнайе) Или по версии другого свидетеля: «…регент заехал за ним и повез его в Оперу… В середине представления Царь спросил пива… В четвёртом действии он уехал из Оперы ужинать» (Ришелье). Этот факт отмечен также и в «Журнале путешествия» Петра, составленном одним из служащих царя: «…Его Величество отправился в театр, в Королевскую ложу. Давали Оперу Гипермнестру… Когда поднялся занавес, Царь удивился много великолепию театра, перемене декораций и танцам девицы Прево. — Государь выкушал несколько стаканов пива… — В четвёртом действии он ушел…» (Журнал путешествия).

Пожалуй, единственный случай, когда Петру определенно понравилось театральное представление имел место в 1712 году в Дрездене, где он был проездом. В ряду увеселений, предоставленных государю гостеприимными хозяевами, было и придставление немецкого театра, которое царя весьма позабавило. Точнее же, положительная реакция последовала лишь в отношении одного лишь и довольно сомнительного эпизода: «…после обеда видел представление в немецком театре, в котором, между прочим, явился на сцене пьяный мужик, что очень понравилось царю» (Брикнер).

В плане театра же следует привести ещё одно замечание, касательно процветающего в допетровское время Пещного действа: «В Новгородском Софийском соборе хранятся на хорах, свезенные по повелению Петра I из всей России, разные образа. Там же находится огромная халдейская пещь, в коей ежегодно пред Рождеством Христовым в Новегороде с величайшею церемониею праздновалось пещное действие. Пещь ярко освещалась внутри, туда становились малые певчие в виде трех отроков и пели установленныя кантаты. Петр I запретил не только в Новегороде, но и в Москве отправлять сиe торжество» (Исторические рассказы). При всей любопытности этой реплики, она все же не вызывает доверия, а потому воздержимся от комментариев.

Столь определенные личные пристрастия человека, имевшего наиболее существенное финансовое и административное влияние в государстве, ни могло не воздействовать на особенности музыкального быта. Здесь можно согласиться с рассуждениями Штелина: «…итальянская и французская музыка совсем ему не нравилась, особливо ж не мог он терпеть последней, и для того никогда не бывало при его дворе итальянских и французских музыкантов». Между тем царь отнюдь не избегал театра и театрального «великолепия». Иногда он посещал театральные представления, в частности в 1697 г. в Амстердаме (Богословский) и в 1716 г. в Гамбурге (Ливанова). Он также проявлял определенное внимание к театральным постановкам, которые затевала царевна Наталья Алексеевна в 1714 г. и которые полагал он весьма «полезными» (Либрович). Однако если имелся выбор, театру он предпочитал плавание на воде, как это было в бытность его в Англии (Перри).

«Театральные книги» в библиотеке Петра I

Подчеркнем также, что в его библиотеке имелось более ста «театральных книг» (Беляев). Впрочем, интересовался ли он ими когда-либо или нет, сказать сложно. Но, все же, зная живую и деятельную натуру Петра, трудно представить его завзятым театралом, посвящавшим долгое время тому, в чём он сам не принимал бы самого активного участия.

Музыкальный фольклор

Неоднозначно отношение царя к некоторым формам музыкального фольклора. В частности, он запретил причет на похоронах царицы Марфы в Петербурге в 1715 г. (Вебер), каковой обряд он полагал неприличным с точки зрения нового статуса России как европейской державы. Из всей народной музыки им отдается предпочтение только той её части, которая может функционировать в игровых развлекательных ситуациях. Более того, можно сказать, что в подобном контексте она даже приветствуется. Это и славления на Рождество и карнавальные шествия, в которых царь самолично участвовал.

Об одном из таких шествий очевидец записал: «Шествие открывали несколько человек, бьющих в барабаны. Их сопровождала большая вереница саней, нагруженных пивом, вином, водкой и всевозможными съестными припасами. Затем следовало множество поваров и поваренков, каждый из которых имел какую-нибудь кухонную утварь. Все это производило страшный шум. За ними следовало много труб, гобоев, охотничьих рожков, скрипок и других музыкальных инструментов. Наконец шли кардиналы попарно, в одеждах, о которых уже говорилось. Каждый из них имел справа и слева двух смешно одетых прислужников… Царь, обряженный шкипером или голландским матросом, появлялся с большой группой придворных в маскарадных костюмах и масках то сбоку, то во главе, то в хвосте процессии» (Вильбоа).

Это о развлекательной народной музыке. Иной смысловой слой музыкального фольклора, выходящий за рамки по-европейски культурного досуга и соответствующего воспитания, ориентированный на изживаемые императором старинные обряды, безусловно, отвергается. В частности, изданное в 1717 г. под влиянием царя дидактическое руководство «Юности честное зерцало» советует сторониться «блудных песней». В более жесткой форме это же требование содержится и в воинских артикулах (Воинские артикулы).

По мнению Раабена, Петр I любил звук гудка, что позволило исследователю излишне поспешно рассуждать об интересе царя к народной музыке. Предположение это несостоятельно, так как основывается на случаях, когда царь эпизодически одаривал некоторыми суммами различных гудошников, бывая у них на торжествах семейного характера (Ливанова).

Здесь однозначно видится иное объяснение: Петр I очень любил погулять в непринужденной обстановке, поэтому, пользуясь малейшим поводом, часто бывал на свадьбах и крестинах у «нижних чинов» (Нащокин), и, по случаю, жалуя деньгами виновников торжества (Штелин). Что же касается вознаграждений челяди — арапов, карл, великанов, поваров, садовников, индусов при чучеле слона или лапландских самоедов при живых ещё северных оленях (Точное известие), а также гудошников и певчих, — то это было всего лишь проявление традиционно способа изъявления лояльной челяди хозяйской милости. Тех, кто познатнее, и одаривали более серьёзно, прислуга же, простирать свои претензии далее нескольких рублей (обычно, одного рубля) и даровой выпивки, не имела никакого морального права (Гинзбург, Книга приходо-расходная).

К означенному ряду традиционных дворцовых соискателей возможных милостей нужно присовокупить и военных музыкантов, устраивающих долгие «поздравительные» серенады, промышляя положенное за то вознаграждение сверх уставного усердия (Диариуш).

Тем же занимались и музыканты статские, порой даже излишне усердно (Берхгольц). Некоторые из наиболее близких царю музыкантов, могли получать и более существенное пособие, как это было с «Царского Величества певчим дьячком господином Иваном Михайловичем Протопоповым», который построил себе дом царским попечением. Однако таковые проявления царской приязни к гудошникам не относятся. По этому же поводу было бы полезным привести несколько замечаний Штелина, слышанные им от «старых людей»: император «с удовольствием принимал, когда зывали его в кумовья бедные люди, как-то ремесленники для него работавшие, нижние придворные служители и сим подобные». При этом, «обыкновенной его подарок состоял в поцалуе родильнице и одном рубле, которой он по древнему обыкновению клал под подушку…», (Штелин) или же он ограничивался несколькими гривнами (Неплюев).

Добавим к перечисленным выше приметам проявления внимания к народной музыке ещё одну любопытную деталь — иногда Петр I принимал деятельное участие в составлении забав, на которых звучали самые разные музыкальные инструменты, и в том числе народные. Однако и в данном случае вряд ли справедливо говорить об его интересе к фольклору, так как вместе с народными инструментами использовался и столь своеобразный инструментарий, как сковороды и пузыри с горохом, и т. д. (Ливанова), что, со всей очевидностью, вовсе не означает пристрастий царя, например, к конкретной музыке. Так что, все же более верным будет утверждение, что народная музыка существовала для царя в пределах и репертуаре, исключающих противоречие с европейскими традициями, и лишь в контексте событий и времени, отведенному для увеселений.

Орган

Касательно органа в России, оправданным будет заявление, что император выказывал безусловное расположение к органному искусству (Ройзман). Мнение базируется на действительных фактах проявления им забот о развитии этой отрасли музыки в России. Впрочем, здесь требуются некоторые уточнения.

Органы Петра действительно интересовали, однако, свидетельств об его интересе непосредственно к звучанию органа или к органной музыке не встретилось. Поэтому возможно иное толкование событий, что орган привлекал Петра I не совсем, как музыкальный инструмент, но скорее, как тонкий и сложный механизм, к которым он был всегда крайне неравнодушен. А разного рода музыкальные забавы и «кунсты», к числу коих можно отнести и часы с курантами, и «хрустальную колокольню» (глокеншпиль), устроенную им в Петергофе, и прочие механические музыкальные устройства, увеселяющие наблюдателя вертлявыми фигурками разных птичек и человечков, в полной мере включая сюда и органы, его интересовали особенно.

Куранты, кунсты и прочие курьезы

Часы с курантами были одним из наилюбимейших музыкальных инструментов Петра I. Конструировались они и в допетровской Москве (Забелин). При нём же они быстро распространились в новой столице. Первые из них были устроены в башне Петропавловской крепости: «Башня главной церкви — порядочной высоты, она возведена из камня, с весьма пропорциональными пилястрами в четыре ряда один над другим и с большими сводчатыми арками. Это сделал архитектор Трезини, итальянец. На башне висят дорогие куранты, изготовленные по заказу царя в Голландии» (Вебер, Точное описание, де ла Мотрэ).

Разумеется, механические куранты появились не сразу, и поначалу они управлялись вручную. В 1710 г.: «Наверху в башне висит несколько колоколов, приводимых в движение вручную одним человеком; каждый час они на голландский манер благозвучно звонят, возвещая начало очередного часа. Затем этот человек, за неимением часового механизма, ударами в определенный колокол оповещает, который час» (Точное известие). Вкусы царя естественным образом копировались его приближенными, так что куранты быстро завоевали соответствующие высотные здания, например, у Меншикова на башне было «нечто вроде плохих курантов, на которых каждый час вручную исполняют некую мелодию» (Вебер). «Здесь вообще на дворцах и коллегиях много таких часов, играющих псалмы», — отмечает очевидец в 1720 г. (Краткое описание).

Царь всегда очень любил всякие сложные конструкции и устройства. Он интересовался тем — как они сделаны, из чего состоят и как работают. Чего стоит, например, его страсть к патологоанатомии, или постоянное стремление выдрать кому-нибудь больной зуб, или, вообще, разнять несчастного на составные части, а для пущей сохранности заспиртовать. Как отмечали современники: «…он большой любитель всех занятных умозрительных наук, особенно математических и механических…» (Точное известие)

Сюда же можно отнести интерес императора к разного рода раритетам. Напомним хотя бы о, приобретенном им за немалые деньги, Готторпском глобусе или заспиртованных уродцах, положивших основу его Кунсткамеры. Где-то здесь же внимание Петра и к экстремальным диковинкам: к лилипутам, которых он собирал по всей России (Петр I), к великанам, двух из которых он нанял за границей, организовал из них семейную пару с целью естественного размножения.

Думается, что к ряду подобных же экзотических курьезов можно отнести «узбекских песенников», что в 1714 г. «голосами своими и чудной мелодией, которую они производили прихлопыванием руками и присвисткою губами, равно как и своими странными телодвижениями, больше всего понравились Его Величеству…» (Вебер) Вряд ли этот факт мимолетного внимания к восточной музыке может каким-либо образом отразиться на характеристике музыкальных вкусов царя.

Танцы

В отношении танцев и танцевальной музыки, напротив, заметен его устойчивый интерес. Петра часто видят танцующим на балах, маскарадах, ассамблеях Петербурга и за границей (Богословский). Встретилось даже утверждение, что и сам он изобрел «свой собственный весьма трудный и замысловатый „цепной“ танец (Kettentanz), в котором от 30 до 50 пар, бегая по зале, поднимали страшную кутерьму, толкотню, беготню и крик. Сам Петр и Екатерина, и вся царская фамилия не освобождали себя от этого: за ними бегали, гонялись, как и за всеми другими» (Либрович). В его распоряжении об ассамблеях самое серьёзное внимание уделяется балам, на них происходящим. Сообщений о каких-либо других музыкальных развлечениях на ассамблеях не встретилось — «машкарадов, камедей и опор [опер] не бывало…» (Кашин).

И здесь опять же отношение царя к балам зависило от многих факторов. Так что можно указать случаи, когда Петр избегал танцевальных увеселений, как это было в 1719 году в Берлине, когда проведя не мало времени в пути, он определенно устал и нуждался в отдыхе: «После ужина должен был состояться бал, но царь, как только встали из-за стола, тайком улизнул…» (Вильгельмина) Понятно, что подобные сему единичные случаи, в силу своей редкости и неординарности, весьма незначительно влияют на характеристику предпочтений императора в целом, но могут рассматриваться лишь как исключения.

Напротив, более показательным является его серьёзное внимание к европейским танцам, как одному из проявлений новой обрядности. К примеру, в Петербурге 7 ноября 1724 г., был отмечен следующий случай: «Император, вероятно мимоездом, услышав музыку и любопытствуя видеть, как справляются свадьбы у этого класса иностранцев, совершенно неожиданно вошел в дом булочника с некоторыми из своих людей, приказал накрыть там два особых стола, один для себя, другой для своей свиты, и более трех часов смотрел на свадебные церемонии и танцы. Во все это время он был необыкновенно весел» (Берхгольц).

Танцы являлись одним из важнейших структурных компонентов учрежденных им ассамблей: «…вечерними собраниями, которые установил Петр Великий в последние годы своего царствования с целию водворить в обществе людкость и смягчить народные нравы и обычаи, загрубевшие под сению невежества, зная, что от успехов общежития зависят успехи ума и вкуса. Ассамблеи, или вечерние собрания, состояли в том, что люди достаточные должны были в известное время принимать гостей званых и незваных, без лишних, впрочем, издержек; требовалось только, чтобы комнаты были освещены, чтобы хозяин и хозяйка были ласковы с гостями и угощали их одним чаем. Люди молодые танцовали: пожилые беседовали или играли в дозволенные игры. Каждый офицер статский и военный мог приходить в дом, где была ассамблея, и веселился, как ему было угодно, не нарушая только приличия» (Царский шут).

Естественно, что поначалу непривычное к «людскости» российское общество не испытывало ни малейшей потребности проводить досуг по-европейски. Петр, конечно же, подошел к решению проблемы самым тираническим образом — присутствовал сам, одушевляя унылое общество, и заставлял всех веселиться, причем под угрозой весьма серьёзного штрафа — «Великого Орла» — большого бокала (или ковша) вина, который обязан был выпить провинившийся.

Конечно, приобщение российской знати к европейской цивилизованности приходилось начинать с самых азов воспитания, и успехи императора в этой области даже к концу его жизни ещё очень далеки от идеальных, так что в составленных им в 1724 г. правилах поведения в Монплезире (Петергоф) он вынужден был повторяться, стремясь утвердить в сознании вверенного ему малокультурного дворянского контингента все те же сравнительно элементарные нормы, и, в частности, им настоятельно рекомендовалось «неразуфся ссапогами или башмаками не ложится на постели» (Гейрот).

Специфика предпочтений

Из сказанного видно, что вопрос о музыкальности Петра I более сложен, не исчерпываясь однозначным и категоричным заявлением Финдейзена: «К музыке он не чувствовал склонности». Это совершенно не оправданно — император определенно любил все достаточно яркое, динамичное, шумное, громкое и незатейливое. Более сложные музыкальные формы им предпочитаемые (в частности, церковная музыка) относятся только к области родной культуры.

Можно утверждать, что Петр был равнодушен к сложной западноевропейской музыке, требующей иной, чем у него культурной подготовки, исключая, конечно, примитивный брутальный репертуар застолий, отлично способствующий усвоению изрядных доз алкоголя, обычно им принимаемых. В этом плане характерна запись в воспоминаниях бранденбургской курфюрстины: «Моя дочь заставила своих итальянцев петь; их пение ему [Петру] понравилось, хотя он нам признался, что он не очень ценит музыку…, но что у него с юности настоящая страсть к мореплаванию и к фейерверкам».

Следует отметить ещё один известный случай пренебрежительного отношения императора к музыке, когда на одном из застолий он заставил «умолкнуть» оркестр императрицы, начавший «было играть недалеко от мужского стола», каковой случай послужил одному из очевидцев поводом заявить, что Петр I — «небольшой охотник до музыки» (Берхгольц). Такого же мнения придерживался, комментируя это событие, Финдейзен и, думается, напрасно, поскольку как раз в этом случае поведение царя вполне уместно. Он попросту, приказал оркестру придерживаться возложенной на него задачи — служить фоном, не мешая застольной беседе.

Подытоживая сказанное, отметим, что в целом музыкальные предпочтения Петра I включают те формы музицирования, которые, не вступая в противоречие с новым обликом России как европейской державы, уже успели утвердиться в её быту или были сравнительно элементарны и без затруднения входили в повседневность. Внимание его не распространяется на то старое, что противоречит новому этикету (обрядный «плач» на похоронах), и то новое, что для неподготовленного восприятия российского слушателя было ещё сложно и непривычно (европейская опера). При всем том, что особой склонности к музыке он, по его словам, не имел и, не принимая во внимание его явное пристрастие к «кунстштюкам», можно отметить действительный интерес Петра I к оркестровой музыке и к музыке православной.

Администрирование

В историческом плане, конечно, более важен не столько факт личного музицирования царя, но скорее роль проводимых им реформ, которые стимулировали развитие русской музыкальной культуры Нового времени, то есть его деятельность в качестве администратора, наделенного самой высокой властью. Поэтому, рассказывая о музыкальных вкусах императора, невозможно оставить в стороне это обстоятельство, тем более что его административную деятельность, очень трудно отделить от его личных пристрастий. Даже не пытаясь представить исчерпывающее мнение на этот счет, лишь вкратце укажем на отдельные важные моменты, отнюдь не лишние в понимании его индивидуальности:

— заложил начало русской военной музыки европейского типа, на протяжении всего царствования заботясь о её развитии и укреплении её кадрами и инструментами (Матвеев, Штелин). В ранг закона наличие военного оркестра при полках подтверждено указами 1711 и 1723 гг. Однако, и ранее уже существовали свои военные оркестры: в 1699 г. во флоте и в гвардейских полках. Можно встретить утверждение, что первоначально «военная музыка» состояла из органов-позитивов, вывезенных из церквей Ливонии в Петербург по приказу царя (Анекдоты). Органы действительно вывозились (Эребо), равно как и всякое другое имущество (Берхгольц), но относительно их использования в качестве военно-музыкальных инструментов каких-либо надежных свидетельств не имеется. Вновь созданные военные оркестры, иногда по непосредственному приказу царя, стали использоваться не только в войсковом обиходе, но для обслуживания празднеств, ассамблей и придворных балов (Корб, Крейс, Описанное самовидцем торжество);

— способствовал развитию цивильной инструментальной (оркестровой и ансамблевой) музыки, чему имеется немало достойных примеров. Например, Петр привлекал из-за границы и целые «капеллы» и отдельных инструменталистов; имел свой «особый волыночный хор» из Польши (Штелин); из Риги им был выписан оркестр трубачей (Штелин); купил семерых мальчиков-гобоистов, доставленных в Россию бранденбургским послом (Корб), заботился о воспитании национальных кадров оркестрантов (Штелин). Во время его европейского путешествия во главе Великого посольства, его сопровождали собственные «свои скрипачи» (Богословский);

— важна роль царя в создании условий к появлению национального театра: в 1700 г. приказал на Москве театральным представлениям «быть», на которых всегда присутствовал (Пушкин), заказывал и оплачивал постановки новых спектаклей (Бассевич). Сюда же можно отнести его распоряжение относительно составления «плана постройки здания для оперы и концертов» в Петербурге в 1716 г. (Вебер), контракты с иностранными специалистами театра, указ от 24 апреля 1723 г. о постройке «деревянного комедиантского дома», которое было построено спустя несколько месяцев, а в декабре того же года в нём начались спектакли труппы Манна (Берхгольц, Ройзман);

— проявлял живой интерес к развитию органного искусства в России: вывозились инструменты из завоеванных провинций (в частности, орган из церкви св. Иоанна г. Дерпта был вывезен в Петербург в 1708 г.) (Гротиан), делались заказы на изготовление и доставку в Россию новых инструментов, осуществлялось обслуживание и ремонт уже имеющихся (Ройзман);

— признавал значение музыки в воспитании юношества, что проявилось, например, в программе воспитания его сына царевича Алексея: в неё включалось партесное пение (Ильин), в комнатах царевича были установлены органы (Ройзман). Это же нашло отражение в разработанном по его повелению Феофаном Прокоповичем «Духовном регламенте». Рождение учебных заведений, где эти принципы осуществлялись, также связано с его распоряжениями. Следует сказать, что при воспитании своих дочерей Анны и Елизаветы музыке не уделялось сколь либо серьёзного внимания. Музыкальное образование было ограничено только танцами (Фоккеродт);

— оказывал содействие в закреплении новых европейских традиций воспитанного обихода, что касается и связанной с этим музыкой. В частности это относится к распоряжениям о музыке на ассамблеях (Брюс, Щербатов), на улице в праздничном и повседневном быту (Штелин);

— способствовал развитию хорового искусства, предприняв ряд мер по укреплению кадрами придворного хора, которому уделял самое пристальное внимание, обеспечивая его нотной литературой (Доклады), собирая в столицу лучшие музыкантские силы (Доклады).

Все перечисленное ориентируется на музыкальное искусство, и относится к воздействиям направленным и имеющим локальный узкоспециализированный характер. Другой путь влияния Петра I много более существенен. Он связан с общекультурным воздействием проводимых им реформ и значение его здесь равнозначно значению царя в преобразовании страны — новая музыка вообще оказалась реальной лишь вместе с новым вполне европейским обликом государства. Поэтому определяющая предпосылка расцвета русской музыки Нового времени заключалась не в распоряжениях царя, но в закономерностях развития самой культуры, в тенденциях к освоению новых веяний. Он же проявил себя как деятельный и дальновидный управитель, чье влияние ускорило процесс ассимиляции русской музыкой европейской культуры и способствовало упрочению позиций отечественного профессионального музыкального искусства.

Если говорить о реальных достижениях эпохи Петра I в развитии российской музыки, то наиболее важным, на наш взгляд, следует признать тот факт, что в это время европейская музыкальная культура в России получила самое прочное экономическое обоснование, определяющее её последующее быстрое развитие.

Как и всякая профессия, профессия музыканта во многом зависит от оплаченного спроса на свои услуги. Поэтому одним из важнейших критериев потенциала развития музыки является возможность музыканта профессионально заниматься своим делом и существовать за счет своей профессии, что предполагает наличие весьма высокой общественной потребности в музыке. Разумеется, европейские музыканты-профессионалы бывали на Руси и до Петра, но именно при нём это приняло повсеместный характер. Определился потребительский спрос на музыку и сложилась экономическая ситуация позволяющая работать значительному количеству профессиональных музыкантов и свершаться большому числу разнообразных музыкальных событий, каковые два условия являются фундаментальными для действительного развития музыки.

Фрагмент из книги анекдотов Якоба Штелина о Петре I

Анекдот 108. «Отменный вкус Петра Великого в музыке» Пример Петра Великого доказывает, что вкус в изящных художествах образуется более случаем узнавать оные с молодых лет, и частым упражнением утверждается. Сей Государь до 25 года своего возраста не видал никакой иной живописи, кроме обыкновенных икон, и поэтому не мог иметь вкуса в картинах. На первом своем путешествии в Голландию видел он в разных местах картины, привлекшие к себе его внимание. Живши несколько месяцев в Амстердаме, видал он целые собрания, или кабинеты самых лучших Нидерландских картин, которыми возбуждена была врожденная его склонность к натуральной красоте, и вкус его так образовался, что он тогда получил охоту иметь собрание таких хороших картин; но не прежде исполнил он сие желание, как уже на втором путешествии в Голландию в 1717 году. Таким образом, вкус его образовался Фламандскими, или Нидерландскими картинами, которые и впоследствии нравились ему больше всяких других. Но в рассуждении музыки последовало с Государем совсем иначе, хотя он впрочем, ко всякому знанию был способен. С самых молодых лет не имел он случая слышать ничего иного, кроме грубого звуку барабанов, полевой флейты, балалайки, которую можно почесть ещё самым нежнейшим из всех сих известных ему инструментов. На первом своем путешествии в Голландию и Англию, проезжал чрез Ригу, Кенигсберг, Данциг и другие Немецкие города, услышал он, как городские музыканты, по тогдашнему обычаю, на колокольнях играли на трубах. Важный звук сих инструментов привлек его внимание и произвел в нём отменное впечатление. Он приказал позвать музыкантов и заставил их играть при себе. Не слыхавши лучшей музыки, Государь пожелал иметь у себя таких музыкантов для своего увеселения. По возвращении с помянутого путешествия, когда Стрелецкие бунты совсем уже прекращены и спокойствие в Государстве восстановлено, выписал он из Риги пятерых таких музыкантов, определил им хорошее жалованье, заставлял их весьма часто играть при себе, и отдал каждому из них по два молодых людей для обучения. В сей старинной музыке, которая в Германии употреблена была только в церквах и для играния на башнях, Петр Великий находил столько приятности, что она составляла любимую его и обыкновенную музыку при столе. Старые Русские бояре, бывая у него, также немало удивлялись сей прежде неслыханной и для них новой музыке, и хвалили оную. Впоследствии, как Государь учредил регулярные полки по Немецкому образцу, введена была и Немецкая полковая музыка, состоящая из гобой, валторн и фаготов; и когда Государь веселился с своими Генералами, то приказывал играть полковым музыкантам, к которым иногда присоединялись несколько барабанщиков и флейщиков. По учреждении Флота и Адмиралтейства введено было в обыкновение играние на трубах, и как кораблестроение и мореплавание были приятнейшими упражнениями Петра Великого, то и трубы сделались любимыми его музыкальными инструментами; он всегда приказывал играть на них, когда садился на корабль, или когда веселился с морскими Офицерами и корабельными мастерами. Голландской вкус во всем отменно нравился Государю; а потому находил он приятность в колокольной игре, столь обыкновенной почти во всех Голландских городах. Его Величество завел такую колокольную игру в любимом своем городе Петербурге, как скоро колокольня соборной церкви в крепости была отстроена; а вскоре потом и другую на колокольне при церкви Св. Исаакия близ Адмиралтейства.

Литература

• Алексеев А. Д. Клавирное искусство: Очерки и материалы по истории пианизма. — Вып. 1. — М. — Л., 1952.
• [www.memoirs.ru/rarhtml/allec1771.htm Аллец П. О. Сокращенное описание жизни Петра Великого, императора всея России / Пер. В. Вороблевского. — Спб.: Тип. Кадетского корпуса, 1771. — 51 с.]
• [memoirs.ru/texts/APSRA77K3N9.htm Анекдоты прошлого столетия / Извлечение из книг Шерера // Русский архив, 1877. — Кн. 3. — Вып. 9. — С. 166—179.], [memoirs.ru/texts/APSRA77K3N10.htm Вып. 10. — С. 280—292.], [memoirs.ru/texts/APSRA77K3N12.htm Вып. 12. — С. 375—388.]
• Бассевич Г.-Ф. фон. [www.memoirs.ru/rarhtml/1023Bassevitsch.htm Записки графа Бассевича, служащие к пояснению некоторых событий из времени царствования Петра Великого (1713—1725) / Пер. с франц. И. Ф. Аммона, предисл. П. И. Бартенева // Русский архив, 1865. — Изд. 2-е. — М., 1867. — Стб. 91-274.], [mikv1.narod.ru/text/Bassevic.htm То же // Юность державы. — М.: Фонд Сергея Дубова, 2000. — С. 325—436.]
• [www.memoirs.ru/rarhtml/1511Belv_793.htm Беляев О. Кабинет Петра Великого или подробное и обстоятельное описание воскового Его Величества изображения, военной и гражданской одежды, собственноручных Его изделий и прочих достопамятных вещей, лично Великому сему монарху принадлежащих, ныне в Санктпетербургской Императорской Кунст-камере сохраняющихся, с присовокуплением к ним достоверных известий и любопытных сказаний. — Ч. 1. — Спб.: Импер. Акад. Наук, 1793. — 170 с.; Ч. 2. — Спб.: Импер. Акад. Наук, 1793. — 158 с.]
• Берков П. Н. История русской комедии XVIII в. — Л., 1977.
• Берхгольц Ф. В. Дневник камер-юнкера Ф. В. Берхгольца. — Ч. 1-2. — Изд 3-е. — М.: Унив.тип., 1902; Ч. 3-4. — Изд 3-е. — М.: Унив.тип., 1903: То же: — Неистовый реформатор. — М.: Фонд Сергея Дубова, 2000. — С. 105—502; Ч. 3-5 — Юность державы. — М., Фонд Сергея Дубова, 2000. — С. 9-324. (Текст по фрагментам: [mikv1.narod.ru/text/Berchgolc1.htm 1], [mikv1.narod.ru/text/Berchgolc2.htm 2], [mikv1.narod.ru/text/Berchgolc30102.htm 3], [mikv1.narod.ru/text/Berchgolc30206.htm 4], [mikv1.narod.ru/text/Berchgolc30708.htm 5], [mikv1.narod.ru/text/Berchgolc30912.htm 6], [mikv1.narod.ru/text/Berchgolc40102.htm 7], [mikv1.narod.ru/text/Berchgolc40210.htm 8], [mikv1.narod.ru/text/Berchgolc41012.htm 9], [mikv1.narod.ru/text/Berchgolc50105.htm 10], [mikv1.narod.ru/text/Berchgolc50809a.htm 11]).
• Богословский М. М. Петр I. Материалы для биографии. — Т. 2. — Ч. 1, 2. — М.: ОГИЗ, 1941.
• Брикнер А. Г. [memoirs.ru/texts/Brikner1874T11N12.htm Петр Великий в Дрездене в 1698, 1711 и 1712 гг. // Русская старина, 1874. — Т. 11. — № 12. — С. 728—734.]
• [mikv1.narod.ru/text/Brus.htm Брюс П. Г. Из «Мемуаров…» / Пер. Ю. Н. Беспятых // Беспятых Ю. Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. — Л.: Наука, 1991. — С. 162—191.]
• Вебер Х.-Ф. [www.memoirs.ru/rarhtml/1010Veber.htm Записки Вебера / Пер., примеч. П. П. Барсова // Русский архив, 1872. — 1872. — Вып. 6. — Стб. 1057—1168; Вып. 7. — Стб. 1334—1457; Вып. 9. — Стб. 1613—1704.]
• Вебер Х.-Ф. [mikv1.narod.ru/text/Veber1991.htm Из книги Фридриха-Христиана Вебера «Преображенная Россия» (Часть I). Приложение о городе Петербурге и относящихся к этому замечаниях / Пер. Ю. Н. Беспятых // Беспятых Ю. Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. — Л.: Наука, 1991. — С. 102—138.]
• Виллиамс. Записки о Петре Великом. — СПб., 1835.
• Вильбоа Н. П. Рассказы о российском дворе // Вопросы истории, 1991. — № 12.
• Вильбоа Н. П. [memoirs.ru/texts/Vilboa_OV_58_4.htm Записки Вильбоа, современника Петра Великого. (Материалы для русской истории) / Пересказ Г. Благосветлова // Общезанимательный вестник, 1858. — Т. 2. — № 4. — С. 186—194.]
• Вильгельмина Байрейтская [memoirs.ru/texts/Vilgelmina.htm Эпизод из посещения Берлина Петром Великим. Рассказанный маркграфиней Вильгельминой Байрейтской в ея мемуарах / Пер. С. Клейнера // Голос минувшего, 1913. — № 9. — С. 169—172.]
• Воинские артикулы Петра I: Материалы по изучению истории государства и права СССР. — М.: Всесоюзный юридический заочный институт, 1960.
• Гейрот А. Ф. Описание Петергофа. — СПб., 1868.
• Гинзбург Л. История виолончельного искусства. — М., 1957.
• [memoirs.ru/texts/Grotian1879.htm Гротиан И. Г. Выселение жителей Дерпта в 1708 году. (Статья, составленная по запискам дерптского пастора Иоанна Генриха Гротиана и напечатанная в «Dorptsche Zeitung» 1873 года в ном. 162—163) // Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. — Т. 2. — Рига, 1879. — С. 478—490.]
• [mikv1.narod.ru/text/Diariush.htm Диариуш пути из Вильно в Петербург и пребывания в нём его светлейшей милости господина Сапеги, старосты Бобруйского, а теперь фельдмаршала Российских войск / Пер. Ю. Н. Беспятых // Беспятых Ю. Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. — Л.: Наука, 1991. — С. 192—210.]
• Доклады и приговоры состоявшиеся в правительствующем Сенате в царствование Петра Великого. — Т. 5. — Год 1715-й. — Кн. 2 (июль-декабрь). — СПб.: Академия наук, 1897.
• [www.memoirs.ru/rarhtml/Dunaie.htm Дюнуайе А.-М. Пребывание имп. Петра Великого в Париже // Маяк современного просвещения и образованности, 1840. — Ч. 6. — С. 77-81.]
• [memoirs.ru/texts/Zdanov_1852.htm Жданов М. Встреча с Петром Великим / Сообщ. Е. Трехлетов // Москвитянин, 1852. — Т. 6. — № 22. — ноябрь. — Отд. 4. — С. 1-4.]
• Екатерина II. Записки. — СПб., 1909.
• [memoirs.ru/texts/Journal1822.htm Журнал путешествия во Францию и пребывания в Париже Петра Великого в 1716 году // Отечественные записки, 1822. — Т. 12. — № 21. — С. 145—166; № 32. — С. 312—326.]
• Ильин В. Очерки истории русской хоровой культуры. — Ч. 1. — М., 1985.
• [memoirs.ru/texts/Karabanov1871.htm Исторические рассказы и анекдоты, записанные со слов именитых людей П. Ф. Карабановым // Русская старина, 1871. — Т. 4. — № 12. — С. 685—696.], [memoirs.ru/texts/KarabanovRS1872T5N1.htm 1872. — Т. 5. — № 1. — С. 129—147.], [memoirs.ru/texts/KarabanovRS1872T5N3.htm № 3. — С. 457—468.], [memoirs.ru/texts/KarabanovRS1872T54.htm № 4. — С. 670—680.], [memoirs.ru/texts/KarabanovRS187255.htm № 5. — С. 762—772.], [memoirs.ru/texts/KarabanovRS72T6N7.htm Т. 6. — № 7. — С. 767—772.], [memoirs.ru/texts/KarabanovRS18729.htm № 9. — С. 284—290.]
• Кашин Н. И. [memoirs.ru/texts/Kaschin1895.htm Поступки и забавы императора Петра Великаго (Запись современника) / Сообщ. и предисл. В. В. Майкова. — Спб.: Типография И. Н. Скороходова, 1895. — 22 с. — В серии: Памятники древней письменности. — Т. 110.]
• Книга приходо-расходная комнатных денег императрицы Екатерины Первой (за 1723—1725 годы) // Русский архив, 1874. — Кн. 1. — Вып. 3.
• Компания Машкарада в C.-Питербурхе 1723 году; началася августа 30-го дня, кончилася сентября 6-го дня // Юность державы. — М.: Фонд Сергея Дубова, 2000. — С. 179—196.
• [www.memoirs.ru/rarhtml/KORB_1906.htm Корб И. Г. Дневник путешествия в Московию (1698 и 1699 гг.) / Пер. и примеч. А. И. Малеина. — Спб.: А. С. Суворин, 1906. — XII, 322 с.]; [mikv1.narod.ru/text/Korb.htm То же, в переводе Б. Женева и М. Семевского // Рождение империи. — М.: Фонд Сергея Дубова, 1997. — С. 21-258.]
• [mikv1.narod.ru/files/KratkSPB1720.rar Краткое описание города Петербурга и пребывания в нём польского посольства в 1720 году / Пер. Ю. Н. Беспятых // Беспятых Ю. Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. — Л.: Наука, 1991 С. 139—161.]
• Крейс К.-И. [memoirs.ru/texts/Kreis1850.htm Экстракт из журнала, держанного от господина вице-адмирала Крейса, на пути из Москвы на Воронеж, с Воронежа в Азов, на Таганрог и к Керчи, а оттуды паки назад к Азову. 1699 г. / Пер. П. Ларионова // Записки Гидрографического департамента Морского министерства. — Ч. 8. — Спб.: В Морской типографии, 1850, с. 367—394.]
• Куракин Б. И. [memoirs.ru/texts/kurakin.htm Гистория о Петре I и ближних к нему людях. 1682—1695 гг. // Русская старина, 1890. — Т. 68. — № 10. — С. 238—260. — В ст: Село Надеждино и архив кн. Ф. А. Куракина в 1888 и 1890 гг. — С. 229—237.]
• Либрович С. Петр Великий и женщины. — Л.: Издательство Международного Фонда Истории Науки, 1991.
• Ливанова Т. Очерки и материалы по истории русской музыкальной культуры. — М., 1938.
• Ливанова Т. Русская музыкальная культура XVIII века в её связях с литературой, театром и бытом. Исследования и материалы. — Т. 2.- М., 1953.
• Львов Е. В. Екатерининские анекдоты, рассказанные И. А. Крыловым // Русский архив, 1884. — Кн. 2. — № 3.
• Манштейн К. Г. Записки о России. — Ростов-на-Дону: Феникс, 1998.
• Матвеев В. Русский военный оркестр. — М. — Л., 1965.
• [runivers.ru/lib/book4754/ Мейерберг А. Путешествие в Московию барона Августина Мейерберга, члена Императорского придворного совета, и Горация Вильгельма Кальвуччи, кавалера и члена Правительственного совета Нижней Австрии, послов августейшего римского императора Леопольда к царю и великому князю Алексею Михайловичу в 1661 году, описанное самим бароном Мейербергом. — М.: Университетская Типография, 1874.— 260 с.]
• [mikv1.narod.ru/files/Motre.rar Мотрэ О. де ла. Из «Путешествия…» / Пер. Ю. Н. Беспятых // Беспятых Ю. Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. — Л.: Наука, 1991. — С. 211—251.]
• Музалевский В. И. Русская фортепианная музыка: Очерки и материалы по истории фортепианной культуры (XVIII — первой половины XIX ст.). — М. — Л., 1949.
• [memoirs.ru/texts/Nartov_1891.htm Нартов А. К. Достопамятные повествования и речи Петра Великого / Предисл. и коммент. Л. Н. Майкова // Записки Императорской Академии наук, 1891. — Т. 67. — Прил. № 6. — С. I—XX, 1-138.]
• Нащокин В. А. Записки В. А. Нащокина. Второе издание // Русский архив, 1883. — Кн. 2. — Вып. 4.; То же, см.: [mikv1.narod.ru/files/Nashokin.rar Империя после Петра. 1725—1765. — М.: Фонд Сергея Дубова, 1998. — С.225-384.]
• [memoirs.ru/texts/Nevil_RS71_9.htm Невилль де ла. Записки де ла Невилля о Московии. 1689 г. / Пер. с франц. и предисл. А. И. Браудо // Русская старина, 1891. — Т. 71. — № 9. — С. 419—450.]
• Неплюев И. И. Записки Ивана Ивановича Неплюева (1693—1773). — СПб.: А. С. Суворин, 1891; То же, см.: [mikv1.narod.ru/files/Nepliuev.rar Империя после Петра. 1725—1765. — М.: Фонд Сергея Дубова, 1998. — С. 385—448.]
• [www.memoirs.ru/rarhtml/1216OpMoskKarl.htm Описание Московии при реляциях гр. Карлейля // Историческая библиотека, 1879. — № 5. — С. 1-46.]
• [www.memoirs.ru/rarhtml/1030OSP.htm Описание Санктпетербурга и Кроншлота в 1710-м и 1711-м гг. Перев. немецкой книжки, изд. H.G. в 1713 г. В Лейпциге / Пер. А. Ф. Бычкова. — Изд. 2-е // Русская старина, 1882. — Т. 35. — № 10. — С. 33-60; № 11. — С. 293—312.]
• Описанное самовидцем торжество, происходившее в С.-Петербурге 22 октября 1721 года в царствование Петра Великого, по случаю заключения между Россией и Швецией Ништадтского мира // Сын отечества, 1849. — Кн. 11. — Отд. 1.
• [www.memoirs.ru/rarhtml/1219Perri1.htm Перри Д. Состояние России при нынешнем Царе. В отношении многих великих и замечательных дел его по части приготовлений к устройству флота, установления нового порядка в армии, преобразования народа и разных улучшений края / Пер. с англ. О. М. Дондуковой-Корсаковой, предисл. М. И. Семевского // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских, 1871. — Кн. 1. — Отд. 4. — С. 1-38.], [www.memoirs.ru/rarhtml/1219Perri2.htm С. 39-180.]
• [www.memoirs.ru/rarhtml/1146Petr1.htm Петр I. Письма Петра Великого к князю Федору Юрьевичу Ромодановскому // Русский архив, 1865. — Изд. 2-е. — М., 1866. — Стб. 25-62.]
• Погодин М. Рождение и детство Петра Великого до четырёх-летнего возраста // Русский архив, 1874. — Кн. 1. — Вып. 11.
• Понятовский С.-А. [memoirs.ru/texts/PoniatV_RS98t95n9.htm Воспоминания князя Станислава Понятовского, (1776—1809 г.г.) / Сообщ. Н. Шильдер // Русская старина, 1898. — Т. 95. — № 9. — С. 565—592.]
• Пушкин А. С. История Петра I // Собр. соч. в 10 т. — Т. 8. — М.: Худож. лит.,1962.
• Раабен Л. История русского и советского скрипичного искусства. — М., 1978.
• [memoirs.ru/texts/RasskazRS1879T24N1.htm Рассказ о высоком российском правительстве, о постепенном увеличении его могущества и о славе русских венценосцев до настоящего времени / Сообщ. Ад. П. Берже // Русская старина, 1879. — Т. 24. — № 1. — С. 163—168. — Под загл.: История России, изложенная персиянином.]
• Рассказы и Черты из жизни Русских Императоров, Императриц и Великих Князей (Сост. И. В. Преображенский). — СПб., 1901.
• [memoirs.ru/texts/Rish_Telesk.htm Ришелье де. Пребывание Петра Великого в Париже. Из записок герцога де Ришелье / Пер. П. Ар-в // Телескоп, 1831. — Ч. 2. — № 5. — С. 3-23.]
• Ройзман Л. Орган в истории русской музыкальной культуры. — М., 1979.
• Романов С. История о вере и челобитная о стрельцах // Летописи русской литературы и древности, изданные Н. С. Тихонравовым. — Т. 5. — М., 1863.
• [mikv1.narod.ru/text/Tocnizvestia.htm Точное известие о… крепости и городе Санкт-Петербург, о крепостце Кроншлот / Пер. и примеч. Ю. Н. Беспятых // Беспятых Ю. Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. — Л.: Наука, 1991. — C.66]
• Финдейзен Н. Ф. Очерки по истории музыки в России с древнейших времен до конца XVIII века. — М. — Л., 1928.
• Феофан Прокопович. [www.memoirs.ru/rarhtml/1048Prokopovic.htm Краткая повесть о смерти Петра Великого императора и самодержца Всероссийского, сочиненная Феофаном Прокоповичем, Архиепископом Новгородским и Св. Синода Первенстовавшим Членом. С присовокуплением описания порядка, держанного при погребении блаженной высокославной и вечнодостойнешей памяти Всепресветлейшего, Державнейшего Петра Великого, Императора и Самодержца Всероссийского и блаженной памяти Её Императорского Высочества, Государыни Цесаревны Натальи Петровны. — Спб.: Тип. И. Глазунова, 1831. — 120 с.]
• Фоккеродт И. Г. Россия при Петре Великом // Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1874. — Кн. 2. — Отд. 4.; То же, см.: [mikv1.narod.ru/text/Fokkerodt.htm Неистовый реформатор. — М.: Фонд Сергея Дубова, 2000. — С. 9-104.]
• [mikv1.narod.ru/text/Balakirev.htm Царский шут Балакирев. Его проделки и забавы. — Л.: Лениздат, 1990. — 192 с.]
• Шлянкина И. Св. Дм. Ростовский. — СПб., 1891
• Штелин Я. Я. Любопытные и достопамятные сказания о императоре Петре Великом изображающие истинное свойство сего пемудрого Государя и отца отечества, собранные в течение сорока лет действительным Статским советником Яковом Штелиным. — Изд 2-е. — СПб.: М. Овчинников, 1787.
• Штелин Я. Я. и Голиков И. И. [www.memoirs.ru/rarhtml/1478Stelin830.htm Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным. — Ч. 1. — Изд. 3-е. — М.: Решетников, 1830. — XVI, 260 с.], [www.memoirs.ru/rarhtml/1482Stelin830_2.htm Ч. 2. — Изд. 3-е. — М.: Решетников, 1830. — IV, 179 с.]
• Штелин Я. Я. [mikv1.narod.ru/text/Stelin1935M.htm Известия о музыке в России / Пер. Б. И. Загурского // Штелин Я. Музыка и балет в России XVIII века. — Л.: Муз. издат., 1935. — С. 49-143.]
• Штелин Я. Я. [mikv1.narod.ru/text/Stelin1935B.htm Известия об искусстве танца и балетах в России / Пер. Б. И. Загурского // Штелин Я. Музыка и балет в России XVIII века. — Л.: Муз. издат., 1935. — С. 147—171.]
• [www.memoirs.ru/rarhtml/1301Scherbatov.htm Щербатов М. М. Записки князя М. М. Щербатова о повреждении нравов в России // Русская старина, 1870. — Т. 2. — Изд. 3-е. — Спб., 1875 — С. 1-62; 1871. — Т. 3. — № 6. — С. 673—688.]
• [memoirs.ru/texts/AichgolcRS1875.htm Эйхгольц. Рассказ барона Эйхгольца (Из бумаг П. П. фон-Геца). Извлечение // Русская старина, 1875. — Т. 12. — № 1. — С. 1-25. — В ст.: Карл Леопольд дед императора Иоанна Антоновича.]
• [www.memoirs.ru/rarhtml/1055Erebo.htm Эребо Р. Выдержки из автобиографии Расмуса Эребо, касающиеся трех путешествий его в Россию // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских, 1899. — Кн. 3 (190). — Отд. 3. — С. 443—481.]; [www.memoirs.ru/rarhtml/Erebo.htm то же, см.: Лавры Полтавы. — М.: Фонд Сергея Дубова, 2001. — С. 365—396.]
• Юль Ю. [www.memoirs.ru/rarhtml/1273Juel.htm Записки Юста Юля датского посланника при русском дворе (1709—1711) / Пер. Ю. Н. Щербачева // Русский архив, 1892. — Кн.1. — Вып. 3. — С. 273—304; Кн.2. — Вып. 5. — С. 35-74; Вып. 7. — С. 319—333; Кн.3. — Вып. 9. — С. 5-48; Вып. 11. — С. 241—262.]; [memoirs.ru/texts/Juel.htm то же, первое издание сокр.: Юль Ю. Извлечение из записок датского вице-адмирала Юеля бывшаго Полномочным Посланником при российском дворе. — Спб.: Типография Императорской Российской Академии, 1828. — 11 с.]
• Юности честное зерцало (Факсимильное издание). — М.: Худож. лит., 1976.
• Яблоновский Я.-С. [memoirs.ru/texts/Yablonovski.htm Петр I в Русской Раве в 1698 году // Киевская старина, 1882. — Т. 1. — № 1. — С. 214—218.]

Отрывок, характеризующий Пётр I и музыка

«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату:
Au prince Murat. Schoenbrunn, 25 brumaire en 1805 a huit heures du matin.
«II m'est impossible de trouver des termes pour vous exprimer mon mecontentement. Vous ne commandez que mon avant garde et vous n'avez pas le droit de faire d'armistice sans mon ordre. Vous me faites perdre le fruit d'une campagne. Rompez l'armistice sur le champ et Mariechez a l'ennemi. Vous lui ferez declarer,que le general qui a signe cette capitulation, n'avait pas le droit de le faire, qu'il n'y a que l'Empereur de Russie qui ait ce droit.
«Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller.
«L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon».
[Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра.
Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора.
Впрочем, если российский император согласится на упомянутое условие, я тоже соглашусь; но это не что иное, как хитрость. Идите, уничтожьте русскую армию… Вы можете взять ее обозы и ее артиллерию.
Генерал адъютант российского императора обманщик… Офицеры ничего не значат, когда не имеют власти полномочия; он также не имеет его… Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы даете себя обмануть адъютантам императора.
Наполеон.]
Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4.000 ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему.


В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.
Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, «что тоже было очень важно».
– Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.
«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил: