Северная олуша

Северная олуша
Научная классификация
промежуточные ранги Домен:  Эукариоты Царство:  Животные Подцарство:  Эуметазои Без ранга:  Двусторонне-симметричные Без ранга:  Вторичноротые Тип:  Хордовые Подтип:  Позвоночные Инфратип:  Челюстноротые Надкласс:  Четвероногие Класс:  Птицы Подкласс:  Новонёбные Отряд:  Пеликанообразные Семейство:  Олушевые Род:  Morus Вид:  Северная олуша
Международное научное название
Morus bassanus (Linnaeus, 1758)
Номенклатурный тип
Sula bassana
Ареал
Охранный статус
Вызывающие наименьшие опасения IUCN 3.1 Least Concern: [www.iucnredlist.org/details/22696657 22696657 ]
Систематика на Викивидах Поиск изображений на Викискладе

Се́верная о́луша (лат. Morus bassanus) — крупная морская птица семейства олушевых, распространённая в Северной Атлантике. Наиболее северный вид в семействе и единственный, который встречается в Европе. Как правило, образует большие колонии из нескольких тысяч пар и гнездится на обрывистых скалистых берегах небольших островов.

Умелый ныряльщик; как и большинство других олушей, занимает достаточно специфичную экологическую нишу, в которой конкурирует лишь с немногими другими видами птиц. С большой высоты ныряет на глубину в несколько метров, где охотится на жирную рыбу — атлантическую сельдь, скумбрию, европейский шпрот, песчанку (Ammodytes spp) и некоторые другие виды. Этому способствует хорошая адаптация внешних и внутренних органов — обтекаемое тело в форме сигары, длинные узкие крылья, тонкий клюв с зубцами, ноги с плавательными перепонками, заросшие внешние ноздри и дополнительные внутренние ноздри с перепонкой.

Описание

Внешний вид

Наиболее крупный представитель семейства размером примерно с гуся. Длина тела 87—100 см, размах крыльев 165—180 см, масса 2300—3600 г. Самцы и самки ни по размеру, ни по окрасу друг от друга не отличаются. Оперение взрослых птиц почти полностью чисто-белое, за исключением буровато-чёрных первостепенных маховых и кроющих кистей. На голове и боках шеи иногда присутствует небольшой желтовато-сливочный налёт, который в зависимости от времени года может быть как более светлым, так и более тёмным. У некоторых птиц такой налёт отсутствует вовсе. Глаза сдвинуты вперёд. Радужина голубая, вокруг глаза синее кольцо неоперённой кожи, уздечка и подбородок чёрные. Ноги жёлто-зелёные. Клюв голубовато-сероватого цвета, длинный, конической формы, слегка загнутый на конце. В передней части клюва имеются острые зубцы, которыми птица захватывает добычу.

Как и у большинства морских птиц, перья обладают водоотталкивающей структурой, что позволяет птице длительное время находиться под водой. К тому же олуши обильно смазывают их жировой смазкой, которая вырабатывается копчиковой железой.

Молодые птицы в первый год жизни полностью тёмно-бурые, однако затем с каждой линькой приобретают всё больше белых перьев и окончательно приобретают взрослый вид только к пяти годам. Клюв также имеет коричневатую окраску. Птенцы появляются без пуха и покрыты лишь шиферно-чёрной кожей.

Движения

Птицы обладают длинными неширокими крыльями и длинным клиновидным хвостом, что позволяет им легко маневрировать в потоках восходящего воздуха. Лётные мышцы развиты относительно слабо, соотношение их массы к общей массе тела обычно не превышает 17 % (у большинства птиц это соотношение около 20 %). Делая быстрые взмахи крыльями, птица переходит на долгий планирующий полёт. В отсутствие ветра северная олуша летит со скоростью 55—65 км/час. Малая грудная мышца (лат. Pectoralis minor) обладает малой подъёмной силой. Это является одной из причин, почему северным олушам для взлёта всегда необходим разбег. Так как северные олуши одновременно и плохие бегуны, они не могут взлететь с плоской поверхности. При взлёте с воды им тоже нужно набрать скорость. Для этого они поворачиваются против ветра и взлетают с помощью тяжёлых взмахов крыльев. С поверхности воды олуша взлетает, повернувшись против ветра и делая мощные взмахи крыльями. В безветрие и при относительно большом волнении на море птицы неспособны взлететь и подолгу отдыхают на плаву. Как и альбатросы, олуши обычно парят навстречу волне, используя энергию вертикального градиента ветра. Над сушей за пределами побережья их увидеть можно лишь во время сильного шторма.

Олуши неплохо плавают. На воде держатся высоко, с распушенным и приподнятым хвостом. Ещё не умеющие летать птенцы, покидая гнездо, проплывают до 100 км от гнезда за несколько дней, прежде чем поднимаются в воздух. Ныряют на глубину до 12—15 м, но только с воздуха и на несколько секунд. Под водой управляют ногами с перепончатыми пальцами.

Распространение

Гнездовой ареал

Гнездится на обрывистых скалистых берегах и островах Северной Атлантики, главным образом в промежутке между 48-й и 66-й параллелями на востоке и 46-й и 50-й параллелями на западе. Основные места гнездовий расположены вдоль течения Гольфстрим, а также в заливе Святого Лаврентия вдоль побережья Канады и восточных берегов Исландии. Летняя температура в верхних слоях воды в районах гнездовий обычно составляет 10—15 °C, что является оптимальным условием для определённых видов рыбы, которыми питаются птицы. Известны 45 (данные 2004) колонии северной олуши, самая большая из которых насчитывает более 100 тыс. особей и расположена на острове Бонавантюр в Квебеке. В Европе наиболее крупные гнездовья находятся на небольших вулканческих островах в Шотландии (Боререй в архипелаге Сент-Килда и Басс-Рок в заливе Ферт-оф-Форт, соответственно 60 и 48 тыс.). От названия острова Боререй птица получила своё научное видовое название bassanus.

Другие крупные колонии олушей, кроме выше перечисленных, зарегистрированы на Ньюфаундленде, Фарерских, Шетландских, Оркнейских, Гебридских островах, у берегов Ирландии, Великобритании и северо-западной Франции. Самая северная гнездовая колония находится на Птичьем острове (норв. Storstappen, 71°8’32"N 25°20’14"E) в заполярной Норвегии, самая южная на Ньюфаундленде (46° 50’N). В России единственная колония олушей, состоящая из 145 пар (данные 2006), зарегистрирована на острове Харлов на территории Кандалашского заповедника. Также известны залёты этих птиц вдоль северного побережья России вплоть до Урала.

Миграции

Зимует в широком диапазоне от побережий Северного моря до островов Зелёного Мыса и Сенегала в восточном полушарии и от Канады до Флориды и Мексиканского залива в западном. При этом места зимовок заметно различаются у молодых и взрослых птиц. Большинство птиц в первый год жизни совершает дальний перелёт на расстояние 3000-5000 км, на востоке Атлантики достигая побережья и островов Северо-Западной Африки. Оставшаяся часть останавливается в западном Средиземноморье. В первую весну молодняк не возвращается в места гнездовий, а ещё в течение года или двух кормится в субтропиках. Лишь затем повзрослевшие (но ещё не достигшие половой зрелости) птицы летят на север и останавливаются на периферии колоний, а зимой кормятся в водах Северного моря, Бискайского залива или у берегов Португалии. Так же поступает и большинство взрослых птиц, не желающих улетать далеко на юг. Более ранний весенний перелёт гарантирует лучшее место для кладки яиц в центре колонии. Олуши обычно привязаны к родной колонии, но иногда гнездятся и на новом месте за сотни километров от неё. Смешивания американской и европейской популяций не происходит.

Размножение

Гнездится колониями, часто состоящими из нескольких тысяч пар. Обычно птичьи базары расположены на труднодоступных уступах скалистых скал с видом на море, на острове или редко материке. Если подходящие места уже заняты, гнёзда могут располагаться и на плоской части острова, однако в этом случае долгий путь к карнизам вызывает агрессивное поведение других птиц и, как следствие, повышенный стресс в колонии. Плотность гнездовий очень высокая и в среднем на 1 квадратном метре располагается 2,3 гнезда. Бывает, что узкие уступы настолько забиты, что издали кажется, что они покрыты снегом. Время прилёта сильно варьирует даже в соседних колониях. Например, на шотландском острове Басс-Рок массовое возвращение приходится на предпоследнюю неделю января, а на находящейся на относительно небольшом расстоянии Исландии только в конце марта-апреле. Первое своё гнездо птицы устраивают в возрасте 4—5 лет, однако и в этом случае оно часто остаётся пустым. Самцы из этой возрастной группы часто летают над колонией в поисках свободного места, и заняв его, через 2-3 дня агрессивно охраняют от соседей.

Гнездо — рыхлая бесформенная куча, состоящая из водорослей, грязи, бурьяна и всевозможного плавающего мусора, скреплённого между собой с помощью помёта. Если зимние ветра не растаскивают подстилку, то одно и то же гнездо может использоваться несколько лет подряд, причём ежегодно птицы добавляют в него всё новую порцию строительного материала. Как правило, функцию добытчика берёт на себя самец, в то время как самка занимается строительством и обустройством будущего ложа. Высота гнезда около 30 см, диаметр 50—75 см. Гнездо тщательно охраняется от соседей и в случае отсутствия обоих членов пары быстро растаскивается на соседние участки. Столкновения возможны только между особями одного пола. Самки при вторжении чужака отворачивают голову и показывают им обратную сторону шеи. Это приводит к тому, что защищающие гнездо самцы хватают их за шею и выдворяют за пределы гнезда. Самцы при защите гнезда более агрессивны и в драке способны нанести противнику серьёзную рану. Столкновению всегда предшествует угрожающая поза, в которой самец опускает клюв и наполовину распускает крылья.

Откладывание в конце марта — апреле, иногда в первой половине мая. В кладке, как правило, только одно яйцо. Очень редко бывает два яйца, в том числе и за счёт украденного из соседнего гнезда. В любом случае выживает только один птенец. Яйца овальной формы, изначально голубовато-зелёного цвета, однако впоследствии из-за обильного помёта приобретают грязно-белую окраску. Размеры яиц 76 х 49 мм, масса около 104,5 г. В случае утраченного яйца самка откладывает повторно. Насиживают поочерёдно обе птицы в течение 42–46 (обычно 44) дней. Смена караула происходит достаточно редко, иногда один раз в сутки, и всегда сопровождается ритуальной церемонией, во время которой обе птицы вытягивают шею, поднимают клюв и трутся им друг об друга.

Процесс вылупления, когда скорлупа трескается и рассыпается, может затянутся до 36 часов. Птенец появляется слепым и покрытым лишь чёрной кожей, первый белый пух прорастает только через 11 суток. Всё это время птенец тщательно согревается ногами одного из родителей. Вскармливают птенца оба члена пары, три раза в сутки отрыгивая им частично переваренную пищу из глотки в глотку. Когда птенец немного подрастает, родители кормят его целой рыбой. Птенец сидит тихо в гнезде и не просит корм, что по сравнению с другими морскими птицами даёт ему больше шансов не выпасть из гнезда. Процесс кормления занимает 11—12 недель, после чего заметно потяжелевший птенец оставляется без корма. Несмотря на то, что в это время он на значительно тяжелее своих родителей, однако к активному машущему полёту и самостоятельному добыванию пищи ещё не готов. Первый и последний раз покидая гнездо, птенец прыгает с обрыва и несколько сот метров парит в воздухе, после чего опускается на воду и плывёт подальше от берега. С этого момента начинается его полностью самостоятельная жизнь. За 2—3 дня птенец на плаву преодолевает около 100 км, после чего сам учится взлетать и добывать себе корм. Продолжительность жизни олушей в дикой природе составляет до 25 лет. Особенно опасен первый год жизни, когда при неблагоприятных условиях смертность может достигать 65 %.

Питание

Питается рыбой, обитающей в прибрежных водах, преимущественно атлантической сельдью, европейским шпротом и скумбрией. Среди других рыб — европейская сардина, европейский анчоус (Engraulis encrasicolus), европейская алоза (Alosa alosa), корюшка, сарган, треска, пикша, сайда, люр (Pollachius pollachius), тресочка (Trisopterus luscus), обыкновенный капеллан (Trisopterus minutus), мерланг (Merlangius merlangus), норвежский биб (Trisopterus esmarkii), балтийская песчанка (Ammodytes tobianus), различные виды усачеподобных (Barbinae), спаровых (Sparidae), кефалевых (Mugilidae).

Интересен способ, которым олуши добывают себе корм. Птица парит над морем на высоте 10—30 м, и с воздуха приметив рыбу, с наполовину сложенными крыльями пикирует и головой вперёд погружается на несколько метров в воду. Во время падения она успевает маневрировать вслед за двигающейся жертвой. Схватив добычу, птица тут же её захватывает и, как пробка, выныривает наверх. Как правило, птица ныряет неглубоко, однако по оценкам специалистов способна погружаться на глубину до 12—15 м. Нырок одной олуши всегда привлекает внимание других птиц, и в случае большого косяка можно наблюдать зрелищную картину, когда десятки птиц устремляются на охоту, хаотично плюхаясь в море.

Рыбаки и олуши хорошо знакомы друг с другом. Возле находящихся недалеко от колоний рыболовецких судов всегда толпятся стаи птиц, и в случае удачного улова олуши довольствуются добычей, которую вряд ли бы достали с поверхности моря. Кроме свежей рыбы, они охотно подбирают отбросы рыболовецкого промысла, в том числе останки ракообразных, головоногих моллюсков и тюленей. Рыбаки тоже иногда пользуются услугами птиц — если ткнуть отдыхающую на воде олушу веслом, то та, прежде чем взлететь, отрыгивает несколько рыбин, по которым можно определить, косяки каких рыб кормятся поблизости.

Охрана

На острове Носс в Шотландии организован заказник, в котором северная олуша включёна в список охраняемых видов. В заказнике 7310 пар, 2,8 % популяции Северной Атлантики (1994 год).

Ссылки

• [www.sevin.ru/vertebrates/index.html?birds/32.html Позвоночные животные России: Северная олуша]

Отрывок, характеризующий Северная олуша

– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.