Стихотворения Пушкина 1813—1825
Поделись знанием:
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.
С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?
Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав, и так же не прав, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели: как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под нее последний раз киркою. В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименований событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.
Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно.
29 го мая Наполеон выехал из Дрездена, где он пробыл три недели, окруженный двором, составленным из принцев, герцогов, королей и даже одного императора. Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был не вполне доволен, одарил своими собственными, то есть взятыми у других королей, жемчугами и бриллиантами императрицу австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию Луизу, как говорит его историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она – эта Мария Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга, – казалось, не в силах была перенести. Несмотря на то, что дипломаты еще твердо верили в возможность мира и усердно работали с этой целью, несмотря на то, что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Monsieur mon frere [Государь брат мой] и искренно уверяя, что он не желает войны и что всегда будет любить и уважать его, – он ехал к армии и отдавал на каждой станции новые приказания, имевшие целью торопить движение армии от запада к востоку. Он ехал в дорожной карете, запряженной шестериком, окруженный пажами, адъютантами и конвоем, по тракту на Позен, Торн, Данциг и Кенигсберг. В каждом из этих городов тысячи людей с трепетом и восторгом встречали его.
Армия подвигалась с запада на восток, и переменные шестерни несли его туда же. 10 го июня он догнал армию и ночевал в Вильковисском лесу, в приготовленной для него квартире, в имении польского графа.
На другой день Наполеон, обогнав армию, в коляске подъехал к Неману и, с тем чтобы осмотреть местность переправы, переоделся в польский мундир и выехал на берег.
Увидав на той стороне казаков (les Cosaques) и расстилавшиеся степи (les Steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte, [Москва, священный город,] столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, – Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление, и на другой день войска его стали переходить Неман.
12 го числа рано утром он вышел из палатки, раскинутой в этот день на крутом левом берегу Немана, и смотрел в зрительную трубу на выплывающие из Вильковисского леса потоки своих войск, разливающихся по трем мостам, наведенным на Немане. Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: «Vive l'Empereur! [Да здравствует император!] – и одни за другими, не истощаясь, вытекали, всё вытекали из огромного, скрывавшего их доселе леса и, расстрояясь, по трем мостам переходили на ту сторону.
– On fera du chemin cette fois ci. Oh! quand il s'en mele lui meme ca chauffe… Nom de Dieu… Le voila!.. Vive l'Empereur! Les voila donc les Steppes de l'Asie! Vilain pays tout de meme. Au revoir, Beauche; je te reserve le plus beau palais de Moscou. Au revoir! Bonne chance… L'as tu vu, l'Empereur? Vive l'Empereur!.. preur! Si on me fait gouverneur aux Indes, Gerard, je te fais ministre du Cachemire, c'est arrete. Vive l'Empereur! Vive! vive! vive! Les gredins de Cosaques, comme ils filent. Vive l'Empereur! Le voila! Le vois tu? Je l'ai vu deux fois comme jete vois. Le petit caporal… Je l'ai vu donner la croix a l'un des vieux… Vive l'Empereur!.. [Теперь походим! О! как он сам возьмется, дело закипит. Ей богу… Вот он… Ура, император! Так вот они, азиатские степи… Однако скверная страна. До свиданья, Боше. Я тебе оставлю лучший дворец в Москве. До свиданья, желаю успеха. Видел императора? Ура! Ежели меня сделают губернатором в Индии, я тебя сделаю министром Кашмира… Ура! Император вот он! Видишь его? Я его два раза как тебя видел. Маленький капрал… Я видел, как он навесил крест одному из стариков… Ура, император!] – говорили голоса старых и молодых людей, самых разнообразных характеров и положений в обществе. На всех лицах этих людей было одно общее выражение радости о начале давно ожидаемого похода и восторга и преданности к человеку в сером сюртуке, стоявшему на горе.
13 го июня Наполеону подали небольшую чистокровную арабскую лошадь, и он сел и поехал галопом к одному из мостов через Неман, непрестанно оглушаемый восторженными криками, которые он, очевидно, переносил только потому, что нельзя было запретить им криками этими выражать свою любовь к нему; но крики эти, сопутствующие ему везде, тяготили его и отвлекали его от военной заботы, охватившей его с того времени, как он присоединился к войску. Он проехал по одному из качавшихся на лодках мостов на ту сторону, круто повернул влево и галопом поехал по направлению к Ковно, предшествуемый замиравшими от счастия, восторженными гвардейскими конными егерями, расчищая дорогу по войскам, скакавшим впереди его. Подъехав к широкой реке Вилии, он остановился подле польского уланского полка, стоявшего на берегу.
– Виват! – также восторженно кричали поляки, расстроивая фронт и давя друг друга, для того чтобы увидать его. Наполеон осмотрел реку, слез с лошади и сел на бревно, лежавшее на берегу. По бессловесному знаку ему подали трубу, он положил ее на спину подбежавшего счастливого пажа и стал смотреть на ту сторону. Потом он углубился в рассматриванье листа карты, разложенного между бревнами. Не поднимая головы, он сказал что то, и двое его адъютантов поскакали к польским уланам.
– Что? Что он сказал? – слышалось в рядах польских улан, когда один адъютант подскакал к ним.
Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый старый человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил у адъютанта, позволено ли ему будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтобы ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что, вероятно, император не будет недоволен этим излишним усердием.
Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «Виват! – и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь вглубь к быстрине течения. Сотни уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине теченья. Уланы цеплялись друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и поехал в свою стоянку.
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями – одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию, и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии, – сделал третье распоряжение – о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (Legion d'honneur), которой Наполеон был главою.
Qnos vult perdere – dementat. [Кого хочет погубить – лишит разума (лат.) ]
Русский император между тем более месяца уже жил в Вильне, делая смотры и маневры. Ничто не было готово для войны, которой все ожидали и для приготовления к которой император приехал из Петербурга. Общего плана действий не было. Колебания о том, какой план из всех тех, которые предлагались, должен быть принят, только еще более усилились после месячного пребывания императора в главной квартире. В трех армиях был в каждой отдельный главнокомандующий, но общего начальника над всеми армиями не было, и император не принимал на себя этого звания.
Чем дольше жил император в Вильне, тем менее и менее готовились к войне, уставши ожидать ее. Все стремления людей, окружавших государя, казалось, были направлены только на то, чтобы заставлять государя, приятно проводя время, забыть о предстоящей войне.
После многих балов и праздников у польских магнатов, у придворных и у самого государя, в июне месяце одному из польских генерал адъютантов государя пришла мысль дать обед и бал государю от лица его генерал адъютантов. Мысль эта радостно была принята всеми. Государь изъявил согласие. Генерал адъютанты собрали по подписке деньги. Особа, которая наиболее могла быть приятна государю, была приглашена быть хозяйкой бала. Граф Бенигсен, помещик Виленской губернии, предложил свой загородный дом для этого праздника, и 13 июня был назначен обед, бал, катанье на лодках и фейерверк в Закрете, загородном доме графа Бенигсена.
В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена – на бале, даваемом генерал адъютантами.
Был веселый, блестящий праздник; знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц. Графиня Безухова в числе других русских дам, приехавших за государем из Петербурга в Вильну, была на этом бале, затемняя своей тяжелой, так называемой русской красотой утонченных польских дам. Она была замечена, и государь удостоил ее танца.
Борис Друбецкой, en garcon (холостяком), как он говорил, оставив свою жену в Москве, был также на этом бале и, хотя не генерал адъютант, был участником на большую сумму в подписке для бала. Борис теперь был богатый человек, далеко ушедший в почестях, уже не искавший покровительства, а на ровной ноге стоявший с высшими из своих сверстников.
В двенадцать часов ночи еще танцевали. Элен, не имевшая достойного кавалера, сама предложила мазурку Борису. Они сидели в третьей паре. Борис, хладнокровно поглядывая на блестящие обнаженные плечи Элен, выступавшие из темного газового с золотом платья, рассказывал про старых знакомых и вместе с тем, незаметно для самого себя и для других, ни на секунду не переставал наблюдать государя, находившегося в той же зале. Государь не танцевал; он стоял в дверях и останавливал то тех, то других теми ласковыми словами, которые он один только умел говорить.
При начале мазурки Борис видел, что генерал адъютант Балашев, одно из ближайших лиц к государю, подошел к нему и непридворно остановился близко от государя, говорившего с польской дамой. Поговорив с дамой, государь взглянул вопросительно и, видно, поняв, что Балашев поступил так только потому, что на то были важные причины, слегка кивнул даме и обратился к Балашеву. Только что Балашев начал говорить, как удивление выразилось на лице государя. Он взял под руку Балашева и пошел с ним через залу, бессознательно для себя расчищая с обеих сторон сажени на три широкую дорогу сторонившихся перед ним. Борис заметил взволнованное лицо Аракчеева, в то время как государь пошел с Балашевым. Аракчеев, исподлобья глядя на государя и посапывая красным носом, выдвинулся из толпы, как бы ожидая, что государь обратится к нему. (Борис понял, что Аракчеев завидует Балашеву и недоволен тем, что какая то, очевидно, важная, новость не через него передана государю.)
Но государь с Балашевым прошли, не замечая Аракчеева, через выходную дверь в освещенный сад. Аракчеев, придерживая шпагу и злобно оглядываясь вокруг себя, прошел шагах в двадцати за ними.
Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
В творческом наследии Пушкина стихотворет одно из значительных мест. В начале литературной деятельности его вдохновляли произведения французских поэтов XVII—XVIII веков, с которыми он познакомился, читая книги из библиотеки отца. В то время его любимыми авторами были Вольтер и Эварист Парни. Позднее наставниками юного поэта стали Батюшков, считавшийся мастером «лёгкой поэзии», и глава русского романтизма Жуковский. В пушкинской лирике периода 1813—1815 годов главенствует тема быстротечности жизни, диктующая жажду наслаждения радостями бытия. В 1815 году Пушкин опубликовал стихотворение, обращённое к Батюшкову, где призывал того, отошедшего от поэзии, вновь вернуться к творчеству. Батюшков, узнав, что автор лицеист, специально приехал в Царское Село, чтобы познакомиться с ним. Он советовал юному поэту не увлекаться чрезмерно лёгкой (акреонтической) поэзией, а заняться более серьёзными темами, в том числе военной[1]. С 1816 года Пушкин обращается к жанру элегии и разрабатывает характерные для него мотивы: неразделённой любви, ухода молодости, угасания души. Несмотря на подражательность, условность, литературные штампы ранних произведений, Пушкин идёт своим особым путём. Он не ограничивается камерной поэзией, обращаясь к темам более сложным, общественно-значимым[2].
Содержание
Стихотворения Лицейского периода (1813—1817)
1813
| Год создания | Впервые опубликовано | Заглавие | Примечание |
|---|---|---|---|
| 1813 | С сокращениями В. А. Жуковским в посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX, 1841 | К Наталье («Так и мне узнать случилось…») | Адресовано актрисе крепостного театра графа В. В. Толстого в Царском Селе |
| 1813 | В. П. Гаевским в «Современнике», 1863, № 7 | Несчастие Клита | Эпиграмма на В. К. Кюхельбекера. Рифмованный гекзаметр указывает на пародийность произведения |
| 1813 | Двум Александрам Павловичам | Эпиграмма, в которой сравниваются император Александр I и его тёзка, помощник гувернёра в Лицее, А. П. Зернов, «подлый и гнусный глупец» по отзыву М. Корфа. Авторство Пушкина под вопросом[3] |
1814
| Год создания | Впервые опубликовано | Заглавие | Примечание |
|---|---|---|---|
| 1814 | «Вестник Европы», 1814, № 13 | К другу стихотворцу | Первое стихотворение Пушкина, появившееся в печати. Было подписано: Александр Н. к. ш. п. |
| 1814 | «Вестник Европы», 1814, № 14 | Кольна (подражание Оссиану) | Переложение по прозаическому переводу Кострова отрывка из поэмы «Кольнадона», приписываемой Оссиану |
| 1814 | В. А. Жуковским в посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX, 1841 | Эвлега | Вольный перевод отрывка из поэмы Парни «Иснель и Аслега», написанной под влиянием увлечения Оссианом |
| 1814 | В. А. Жуковским в посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX, 1841 | Осгар | На мотивы поэм Оссиана |
| 1814 | Без ведома Пушкина, в альманахе «Весенние Цветы», М., 1835 | Рассудок и любовь | Автограф не сохранился |
| 1814 | П. И. Бартеневым в «Московских Ведомостях» от 2 октября 1854 г., № 118 | К сестре | Обращено к О. С. Пушкиной. Автограф неизвестен |
| 1814 | Красавице, которая нюхала табак | Вероятно, адресовано сестре А. М. Горчакова Елене Михайловне Кантакузен. Автограф неизвестен | |
| 1814 | «Российский Музей», 1815, № 1 | Эпиграмма (Арист нам обещал трагедию такую) | |
| 1814 | «Российский Музей», 1815, № 3 | Казак | В рукописи подзаголовок — «Подражание малороссийскому». Создано под влиянием популярной песни «Ехав казак за Дунай». Впоследствии стало народной песней |
| 1814 | В. А. Жуковским в посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX, 1841 | Князю А. М. Горчакову («Пускай, не знаясь с Аполлоном…») | Первое из трёх обращённых к Горчакову стихотворений. Написано к его именинам — 30 августа |
| 1814 | «Вестник Европы» 1814. № 19 | Опытность | Автограф неизвестен |
| 1814 | «Вестник Европы» 1814. № 20 | Блаженство | |
| 1814 | В посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX, 1841 | К Наташе | Обращено к горничной фрейлины княжны В. М. Волконской. Автограф неизвестен |
| 1814 | В посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX, 1841 (с цензурными пропусками и изменениями) | Пирующие студенты | Написано, когда Пушкин лежал в лицейском лазарете |
| 1814 | В посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX, 1841 | Бова (отрывок из поэмы) | Написано, когда Пушкин лежал в лицейском лазарете |
| 1814 | «Российский музеум», 1815 г., № 1 | К Батюшкову | Впервые опубликовано под заголовком «К Б-ву». Этим стихотворением Пушкин хотел вернуть Батюшкова, оставившего на время литературное творчество, в ряды поэтов. Узнав, что автор — лицеист, Батюшков приехал в Царское Село в феврале 1815 года для знакомства с Пушкиным |
| 1814 | «Российский Музеум», 1815, № 1 | Эпиграмма | Перевод эпиграммы Руссо, в свою очередь являющейся переводом эпиграммы Иоанна Секунда на латинском языке |
| 1814 | «Российский Музеум», 1815, № 13 | К Н. Г. Ломоносову | Обращено к брату лицейского товарища Пушкина |
| 1814 | «Российский Музеум», 1815, № 6 | На Рыбушкина | Эпиграмма на казанского поэта М. С. Рыбушкина, неудачно отвечавшего на критику своей трагедии «Иоанн, или Взятие Казани» в «Сыне Отечества» |
| 1814 | «Российский музеум», 1815 г., № 4 | Воспоминания в Царском Селе | Написано по предложению профессора Галича для переходных экзаменов с младшего курса на старший |
| 1814 | «Памятник Отечественных муз, изданный на 1827 год» с цензурной правкой | Романс | При жизни Пушкина трижды было положено на музыку[4] |
| 1814 | В посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX, 1841 | Леда (Кантата) | На популярный сюжет античной мифологии[4] |
| 1814 | В посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX, 1841 | Stances | Вероятный адресат — сестра И. Пущина, Евдокия, в замужестве Бароцци[4] |
| 1814 | «Маяк современного просвещения и образования», 1840, ч. III, гл. 2 | Mon Portrait | Возможно, вариант темы, задававшейся изучавшим французский язык «Мой внешний и духовный портрет» фр. Mon portrait physique et moral[4] |
| 1814 | И. И. Пущиным в «Записках» («Атеней»,1859, № 8) | Мы недавно от печали | |
| Конец 1814 — начало 1815 | Я. К. Гротом в «Русской Старине», 1884, кн. III | На Пучкову («Пучкова, право, не смешна…») | Эпиграмма на писательницу Е. Пучкову, близкую кругам «Беседы любителей русского слова».[5] |
| 1814 | Гараль и Гальвина | Написано под влиянием произведений Оссиана. Авторство Пушкина под вопросом[5] | |
| 1814 | Исповедь бедного стихотворца | Шутливая трактовка христианских заповедей. Авторство Пушкина под вопросом[5] |
1815
| Год создания | Впервые опубликовано | Заглавие | Примечание |
|---|---|---|---|
| 1815 | «Российский Музеум», 1815, № 7 | Городок (К***) | Вероятный адресат — друг детства поэта Н. И. Трубецкой (1797—1874)[5] |
| 1815 | «Российский Музеум», 1815, № 6 | Батюшкову («В пещерах Геликона…») | Создано после первой встречи с Батюшковым, который советовал Пушкину обратиться к серьёзным темам в своём творчестве[6] |
| 1815 | «Сын Отечества», 1815, ч. 22, № XXV—XXVI | Наполеон на Эльбе | Написано под влиянием сообщений о бегстве Наполеона с острова Эльба и его вступлении в Париж[6] |
| 1815 | «Российский Музеум», 1815, № 8 | К Пущину (4 мая) | На семнадцатилетие И. Пущина[7] |
| 1815 | «Российский Музеум», 1815, № 8 | К Галичу | Лицейскому преподавателю русского и латинского языков, с одобрением относившемуся к поэтическому творчеству Пушкина[7] |
| 1815 | В посмертном издании сочинений, т. IX, 1841 | К молодой актрисе | Вероятно, ещё одно обращение (см. «К Наталье», 1813) к актрисе крепостного театра[7] |
| 1815 | Воспоминание (К Пущину) | [7] | |
| 1815 | «Российский Музеум», 1815, № 10—11 | Послание к Галичу («Где ты, ленивец мой?..») | [8] |
| 1815 | К Дельвигу. Ответ | Ответ на стихотворение Дельвига «Пушкину», написанного под влиянием успеха «Воспоминаний в Царском Селе»[8] | |
| 1815 | «Труды Общества любителей российской словесности», 1818 | На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году | Предполагалось, что Александр I посетит по возвращении из-за границы Царское Село. Пушкин написал стихотворение по заданию директора департамента народного просвещения И. Мартынова. Однако император не побывал в Царском Селе[9] |
| 1815 | «Итак, я счастлив был, итак, я наслаждался» | Посвящено Е. Бакуниной, старшей сестре лицейского товарища Пушкина А. Бакунина. Записано в «Лицейском дневнике» 29 ноября 1815 года[10] | |
| 1815 | «Угрюмых тройка есть певцов…» | Эпиграмма на членов общества «Беседа любителей русского слова»: Шишкова, Ширинского-Шихматова и А. А. Шаховского (1777—1846)[10]. По дневниковой записи Пушкина датируется 8 декабря 1815 года | |
| 1815 | «Российский Музеум», 1815, № 6 | Вода и вино | |
| 1815 | «Российский Музеум», 1815, № 12 | Измены | |
| 1815 | «Российский Музеум», 1815, № 5 | К Лицинию | Первое обращение к гражданской тематике. Подзаголовок «С латинского» — ссылка на вымышленный литературный источник, снимающая ассоциации с существующей действительностью[11] |
| 1815 | «Российский Музеум», 1815, № 9 | Мечтатель | |
| 1815 | В посмертном издании сочинений, т. IX, 1841 | Моё завещание. Друзьям | |
| 1815 | «Северный Наблюдатель», 1817, ч. I, № 11 | К ней (Эльвина, милый друг) | |
| 1815 | «Российский Музеум», 1815, № 10—11 | Моя эпитафия | |
| 1815 | В посмертном издании сочинений, т. IX, 1841 | Сражённый рыцарь | |
| 1815 | К Дельвигу (Послушай, муз невинных) | ||
| 1815 | В переработанном виде, в «Стихотворениях А. С. Пушкина», 1826 | Роза | После лицея переделывалась поэтом см. Роза (версия 2) в 1817 г. (не ранее второй половины июня) — 1819 г., предположительно не позднее ноября |
| 1815 | Слеза | ||
| 1815 | К бар. М. А. Дельвиг | Обращено к сестре А. Дельвига. Дельвиги проводили в Царском Селе рождественские каникулы 1815—1816[10] | |
| 1815 | Моему Аристарху | Адресовано лицейскому преподавателю российской и латинской словесности Н. Кошанскому. Аристарх — нарицательное имя для строгого критика[10] | |
| 1815 | Л. Б. Модзалевским (полностью) в книге «Пушкин. Временник Пушкинской Комиссии», вып. 1, 1935 | Тень Фонвизина | Сатирическое стихотворение на современную Пушкину русскую литературу[12] |
| 1815 | вероятно, В. Л. Пушкиным (с рядом его произвольных изменений) в «Трудах Общества Любителей Российской Словесности при имп. Московском Университете», 1818, ч. X | Гроб Анакреона | Возможно, Пушкин заимствовал тему у Гёте (Anakreon's Grab, 1785) либо использовал тот же греческий источник[11] |
| 1815 | Послание к Юдину | Адресовано лицейскому товарищу Павлу Юдину[13] | |
| 1815 | Б. М. Федоровым в альманахе «Памятник Отечественных Муз на 1827 год», СПб., 1827 | К живописцу | Стихотворение в честь Е. Бакуниной, обращено к А. Илличевскому. Слова положил на музыку Н. Корсаковым, ноты романса были преподнесены Бакуниной[14] |
| 1814 — апрель 1815 | «Российский Музеум», 1815, ч. II, № 5 | Старик («Уж я не тот Философ страстный…») | Первоначальная рукописная редакция не сохранилась. Переработанный вариант известен по лицейской тетради Пушина |
| 1815 | Вишня | Традиционно включалось в собрания сочинений Пушкина, начиная с 1857 года. Тем не менее авторство Пушкина окончательно не установлено[14] |
1816
| Год создания | Впервые опубликовано | Заглавие | Примечание |
|---|---|---|---|
| 1816 | в VII томе «Сочинений Пушкина» (1857) | Заутра с свечкой грошевою | Эпиграмма на лицейского врача Франца Пешеля. Сазонов, упоминаемый в стихотворении, — лицейский дядька, убивший за два года службы в Царском Селе шесть или семь человек. Автограф неизвестен[15] |
| 1816 | С искажениями, без ведома автора, в альманахе «Эвтерпа», М., 1831, без заглавия и с подписью «Д. Давыдов» | Усы. Философическая ода | Пародия на философские оды[16] |
| 1816 | П. И. Бартеневым в «Русском Архиве» 1874 г., кн I | Блажен, кто в шуме городском | Письмо П. Вяземскому. Отклик на посещение Пушкина в Лицее ведущими деятелями «Арзамаса», а также С. Пушкиным и Н. Карамзиным 25 марта 1816 года[17] |
| 1816 | Христос воскрес, питомец Феба! | Письмо В. Пушкину. Написано через несколько дней после проводов Карамзина, Вяземского и В. Л. Пушкина, уехавших в Москву. Письмо сохранилось не полностью[17] | |
| 1816 | Принцу Оранскому | Приурочено к свадьбе Вильгельма Оранского и Анны Павловны. Стихи должен был написать Нелединский-Мелецкий, не справившись, он, по совету Карамзина, обратился за помощью Пушкина. Пушкин, как говорили, создал их за два часа. Произведение, положенное на музыку, было исполнено на торжестве. Императрица-мать подарила поэту золотые часы, которые, по преданию, тот «разбил о каблук»[18] | |
| 1816 | Сон (Отрывок) | Произведение, подобное шуточным и поучительным французским поэмам конца XVIII — начала XIX века. Одна из них — «Гастрономия» Бершу упоминается в стихотворении[19] | |
| 1816 | Кж. В. М. Волконской | Оригинал на французском языке. Обращено к фрейлине В. Волконской, которую, приняв в тёмном коридоре за её горничную Наташу, Пушкин поцеловал[20] | |
| 1816 | Экспромт на Агареву | Обращено к Е. Огарёвой, с которой Пушкин познакомился в 1816 году у Карамзиных[20] | |
| 1816 | Окно | ||
| 1816 | К Жуковскому («Благослови, поэт!») | Связано с подготовкой Пушкиным сборника своих стихотворений (издание не было осуществлено). Произведение должно было открывать сборник[21] | |
| 1816 | Осеннее утро | Первое стихотворение из цикла элегий 1816 года, посвящённых Бакуниной[22] | |
| 1816 | В посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX, 1841 | Разлука | |
| 1816 | В посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX, 1841 | Истина | Автор обыгрывает изречение Демокрита: «Истина — на дне колодца» и греко-римскую пословицу «Истина в вине»[23]. Автограф неизвестен |
| 1816 | В. П. Гаевским в «Современнике», 1863, № 7 | На Пучкову | Эпиграмма на «Экспромт тем, которые укоряли меня, для чего я не написала стихов на кончину Г. Р. Державина» Пучковой[24] |
| 1816 | «Сын Отечества», 1821, № 11; без ведома автора | Дяде, назвавшему сочинителя братом | Пятистишие из письма Пушкина к дяде Василию Львовичу, включалось в рукописные лицейские сборники[24] |
| 1816 | В посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX, 1841 | Наездники | Посвящение партизанам Отечественной войны[24] |
| 1816 | В посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX, 1841 | Элегия («Счастлив, кто в страсти сам себе…») | Автограф неизвестен |
| 1816 | В посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX, 1841 | Месяц | Автограф неизвестен |
| 1816 | «Северный Наблюдатель», 1817, ч. I, № 1 | Певец | Стихотворение неоднократно было положено на музыку. Самые известные романсы — Верстовского и Алябьева |
| 1816 | В переработанной редакции, в альманахе А. А. Бестужева и К. Ф. Рылеева «Полярная Звезда», СПб., 1824, («К Морфею») | К сну | Автограф неизвестен |
| 1816 | Слово милой | Посвящено Бакуниной[24] | |
| 1816 | Любовь одна — веселье жизни хладной | Посвящено Бакуниной[22] | |
| 1816 | Элегия (Я видел смерть) | Посвящено Бакуниной[22] | |
| 1816 | Желание | Посвящено Бакуниной[25] | |
| 1816 | В переработанной редакции, в «Стихотворениях А. Пушкина», 1826 | Друзьям (К чему, весёлые друзья) | |
| 1816 | Элегия («Я думал, что любовь погасла навсегда…») | ||
| 1816 | Наслажденье | ||
| 1816 | В посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX, 1841 | К Маше | Обращено к восьмилетней сестре А. Дельвига. Корсаков положил стихи на музыку[15]. Автограф неизвестен |
| 1816 | В посмертном издании сочинений, т. IX, 1841 | Заздравный кубок | Обращено к восьмилетней сестре А. Дельвига. Корсаков положил стихи на музыку[15]. Автограф неизвестен |
| 1816 | В посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX, 1841 | Послание Лиде | Лида — имя неверной возлюбленной Горация, в русской поэзии начала XIX века традиционное условное имя. Возможно, стихотворение обращено к Марии Смит, француженке, жившей в семье Энгельгардта[26] |
| 1816 | В переработанной редакции, в «Стихотворениях А. Пушкина», изд. 1826 г. | Амур и Гименей | Автограф неизвестен |
| 1816 | Фиал Анакреона | Произведение продолжает традицию переводов из Анакреона белым стихом | |
| 1816 | В переработанной редакции, в «Стихотворениях А. Пушкина», изд. 1826 г. | К Шишкову | Обращено к А. А. Шишкову, ранние стихи которого Пушкин высоко ценил[27] |
| 1816 | «Северный наблюдатель», 1817 г. (первая версия) | Пробуждение | |
| 1816 | Впервые опубликовано М. А. Цявловским в «Известиях ЦИК», № 279 от 29 ноября 1929 г. | Ноэль на лейб-гусарский полк | |
| 1816 | В посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX, 1841 | К Делии | [28] |
| 1816 | В посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX, 1841 | Делия | Под именем Делии римский поэт Тибулл воспевал свою возлюбленную. Адресат стихотворения неизвестен[29] |
| 1814-1816 | Без разрешения Пушкина, Б. М. Федоровым в альманахе «Памятник Отечественных Муз на 1827 год», СПб., 1827 с изъятием по цензурным требованиям сорока стихов | Фавн и пастушка. Картины | Автограф неизвестен[29] |
| 1814-1816 | Погреб | ||
| 1814—1816? | В. П. Гаевским в «Современнике», 1863, № 7 | «Больны вы, дядюшка? Нет мочи…» | |
| 1814—1816 | П. В. Анненковым в VII томе его издания сочинений Пушкина (1857) | Надпись к беседке | Образец популярного в начале XIX в. жанра «надписей»[29] |
| 1814—1816 | «Вот Виля — он любовью дышет…» | Эпиграмма на В. Кюхельбекера[29] | |
| 1814—1816 | На гр. А. К. Разумовского | На А. Разумовского, министра народного просвещения (1810—1816), активно следившего за жизнью лицея[29] | |
| 1814—1816 | В. Е. Якушкиным в «Русской старине», 1884, кн. XII | На Баболовский дворец | Баболовский дворец — место встреч Александра I и его фаворитки Софьи Вельо[28] |
| 1816 | Н. В. Гербелем, в „Стихотворениях Пушкина, не вошедших в последнее собрание его сочинений“, Берлин, 1861 | Сравнение | |
| 1814—1816 | В посмертном издании сочинений Пушкина (т. IX, 1841 г.) | Твой и мой | |
| 1816 | «Тошней идиллии и холодней чем ода…» | Стихи без подписи из одного из рукописных сборников лицейских стихов. Адресованы Кюхельбекеру и написаны Пушкиным, что следует из стихотворного ответа Кюхельбекера «Разуверение»[28] | |
| 1816 | Куплеты. На слова «Никак нельзя — ну так и быть» | Коллективное стихотворение | |
| 1816 | Куплеты. На слова «С позволения сказать» | Коллективное стихотворение, известно по письму А. Горчакова родным. Предполагается, что первый и третий куплет написаны Пушкиным[30] | |
| октябрь 1816 | В посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX | Боже! царя храни!.. | По предложению Е. Энгельгардта написаны для исполнения на пятилетней годовщине основания Лицея. Первая строфа — из гимна Жуковского «Молитва русских»[30] |
| 1816 | Б. П. Гаевским в «Современнике», 1863, № 7 | Завещание Кюхельбекера | Эпиграмма на В. Кюхельбекера. Авторство Пушкина под вопросом[30] |
1817
| Год создания | Впервые опубликовано | Заглавие | Примечание |
|---|---|---|---|
| 1817 | Без ведома Пушкина, М. А. Бестужевым-Рюминым в альманахе «Северная Звезда, 1829» | К Каверину | |
| 1817 | Элегия («Опять я ваш, о юные друзья!…») | Поводом к сочинению послужило возвращение 1 января 1817 года в лицей из дома после первых за пять лет каникул[30] | |
| Январь—начало марта | К молодой вдове | Обращено к Марии Смит, она, обидевшись, показала стихи Энгельгардту. Это окончательно испортило отношения между Пушкиным и директором лицея[31] | |
| Январь—начало марта | В посмертном собрании сочинений, т. IX, 1841 г. | Безверие | Самое раннее атеистическое произведение Пушкина. Читалось им на выпускном экзамене по русской словесности 17 мая 1817 г.[31]. Автограф неизвестен |
| «Стихотворения А. Пушкина», изд. 1826 г. | К Дельвигу («Блажен, кто с юных лет…») | Обращено к А. Дельвигу. Автограф неизвестен | |
| Стансы «Ты мне велишь пылать душою…») | Перевод стансов Вольтера «Мадам Шатле» («Если Вам угодно, чтобы я ещё любил Вас…» | ||
| Март—май | В альманахе «Полярная Звезда на 1824 год», СПб., 1824 (отрывок). Полностью А. И. Герценом в «Полярной Звезде на 1858 год», кн. 4, Лондон, 1858 | Послание В. Л. Пушкину | Автограф неизвестен |
| Письмо к Лиде | |||
| Князю А. М. Горчакову («Встречаюсь я с осьмнадцатой весной…») | |||
| В альбом | Обращено к корнету Лейб-гвардии гусарского полка А. Зубову[31] | ||
| В альбом Илличевском | |||
| Товарищам | Позднее — «Прощание». На окончание лицея[31] | ||
| Первые числа июня | И. И. Пущиным в его «Записках о Пушкине» («Атеней», 1859, № 8) | Надпись на стене больницы | Экспромт заболевшему Пущину[32]. Автограф неизвестен |
| В альбом Пущину | Обращено к И. Пущину, самому близкому лицейскому другу[32] | ||
| Кюхельбекеру («В последний раз, в тиши уединенья…») | Написано в последние дни пребывания в лицее и обращено к В. Кюхельбекеру [33] | ||
| В посмертном собрании сочинений, т. IX, 1841 г. | К портрету Каверина | П. Каверин — поручик лейб-гвардии Гусарского полка, приятель Пушкина[34]. Автограф неизвестен | |
| К письму | Из цикла элегий, вдохновительницей которых была Е. Бакунина[35] | ||
| В посмертном издании сочинений, т. IX, 1841 | Сновидение | Вольный перевод стихотворения Вольтера «Принцессе Ульрике Прусской» A madame la princesse Ulrique de Prusse. Souvent un peu de vérité…[32]. Автограф неизвестен | |
| В посмертном издании сочинений, т. IX, 1841 | Она | Автограф неизвестен | |
| зима 1816-1817 | «И останешься с вопросом…» | [36] | |
| 1814-май 1817 | «От всенощной вечор идя домой…» | [37] | |
| «Я сам в себе уверен…» | Молоствов Памфамир Христофорович и Каверин Пётр Павлович — лейб-гусары, приятели Пушкина[38] | ||
| 1813-1817 | Couplets | Мария Смит в ответ на Couplets написала куплеты A Mr. Pouchkin (См. К. Я. Грот, Пушкинский лицей, Спб. 1911, с. 346—347)[38] | |
| 1814—1816 (по другим источникам 1813—1817?) | В переработанной редакции, в «Северных Цветах на 1829 год», под заглавием «Любопытный» | Эпиграмма («„Скажи, что нового“. — Ни слова…») | |
| 1814—май 1817 | «Пожарский, Минин, Гермоген…» | Эпиграмма на поэму С. Ширинского-Шихматова «Пожарский, Минин, Гермоген, или Спасенная Россия»[39] | |
| май 1814—май 1817 | Эпиграмма на смерть стихотворца | Эпиграмма на В. Кюхельбекера[39] | |
| 1816—май 1817 | Я. К. Гротом в его книге «Пушкин, его лицейские товарищи и наставники», СПб., 1887 | Портрет («Вот карапузик наш, монах…») | Эпиграмма на лицейского учителя рисования и гувернёра С. Чирикова[40]. Автограф неизвестен |
| конец мая — начало июня 1817 | В. П. Гаевским в «Современнике», 1863, № 8 | Гауншильд и Энгельгард | Коллективное стихотворение |
- 1817 (после Лицея)
- «Есть в России город Луга…»
- «Простите, верные дубравы!..»
- К Огаревой («Митрополит, хвастун бесстыдный…»)
- Тургеневу
- К*** («Не спрашивай, зачем унылой думой…»)
- «Краёв чужих неопытный любитель…»
- К ней («В печальной праздности я лиру забывал…»)
- Вольность. Ода
- Кн. Голицыной, посылая ей оду «Вольность»
- Кривцову
- «Не угрожай ленивцу молодому…»
- «Венец желаниям! Итак, я вижу вас…»
- 1815—1817
1817—1820
1818
- Мечтателю
- К Чаадаеву
- Торжество Вакха
- Выздоровление
- Как сладостно!.. но, боги, как опасно...
- Жуковскому - А.С. Пушкин
- Прелестнице - А.С. Пушкин
1820 (Петербург)
- Дориде («Я верю: я любим; для сердца нужно верить…»)
- На Колосову («Всё пленяет нас в Эсфиири…»)
- «Мне бой знаком — люблю я звук мечей…»
1820 (Юг)
"Редеет облаков летучая гряда","Черная шаль".
1821
- [ru.wikisource.org/wiki/%D0%9A%D0%BE%D0%BA%D0%B5%D1%82%D0%BA%D0%B5_(%D0%9F%D1%83%D1%88%D0%BA%D0%B8%D0%BD) Кокетке]
- Совет - А.С. Пушкин
1822
- Узник.
- Песнь о вещем Олеге.
1823
- «Свободы сеятель пустынный…»
- Демон
1824 (Юг)
(Южная ссылка или т. н. южный период К морю. К морфею
1824 (Михайловское)
- К морю
- Подражания Корану
1825
- П. А. Осиповой
- Сожжённое письмо
- Ода Желание славы
- Я помню чудное мгновенье
- Совет
- Храни меня мой талисман
Напишите отзыв о статье "Стихотворения Пушкина 1813—1825"
Примечания
- ↑ Цявловская, 1959, с. 591, 594.
- ↑ Благой, 1959, с. 525—526.
- ↑ Цявловская, 1959, с. 588.
- ↑ 1 2 3 4 Цявловская, 1959, с. 592.
- ↑ 1 2 3 4 Цявловская, 1959, с. 593.
- ↑ 1 2 Цявловская, 1959, с. 594.
- ↑ 1 2 3 4 Цявловская, 1959, с. 595.
- ↑ 1 2 Цявловская, 1959, с. 596.
- ↑ Цявловская, 1959, с. 596-597.
- ↑ 1 2 3 4 Цявловская, 1959, с. 597.
- ↑ 1 2 Цявловская, 1959, с. 556.
- ↑ Цявловская, 1959, с. 598.
- ↑ Цявловская, 1959, с. 599.
- ↑ 1 2 Цявловская, 1959, с. 600.
- ↑ 1 2 3 Цявловская, 1959, с. 601.
- ↑ Цявловская, 1959, с. 601-602.
- ↑ 1 2 Цявловская, 1959, с. 602.
- ↑ Цявловская, 1959, с. 603.
- ↑ Цявловская, 1959, с. 603-604.
- ↑ 1 2 Цявловская, 1959, с. 604.
- ↑ Цявловская, 1959, с. 604-605.
- ↑ 1 2 3 Цявловская, 1959, с. 605.
- ↑ Цявловская, 1959, с. 606.
- ↑ 1 2 3 4 Цявловская, 1959, с. 607.
- ↑ Цявловская, 1959, с. 605, 607.
- ↑ Цявловская, 1959, с. 608, 612.
- ↑ Цявловская, 1959, с. 557-558.
- ↑ 1 2 3 Цявловская, 1959, с. 610.
- ↑ 1 2 3 4 5 Цявловская, 1959, с. 609.
- ↑ 1 2 3 4 Цявловская, 1959, с. 611.
- ↑ 1 2 3 4 Цявловская, 1959, с. 612.
- ↑ 1 2 3 Цявловская, 1959, с. 613.
- ↑ Цявловская, 1959, с. 561.
- ↑ Цявловская, 1959, с. 559.
- ↑ Цявловская, 1959, с. 605, 613.
- ↑ Цявловская, 1959, с. 615-616.
- ↑ Цявловская, 1959, с. 613-614.
- ↑ 1 2 Цявловская, 1959, с. 615.
- ↑ 1 2 Цявловская, 1959, с. 614.
- ↑ Цявловская, 1959, с. 614-615.
Литература
- Благой Д. Стихотворения Пушкина // Собрание сочинений А. С. Пушкина в десяти томах. — Москва: Икар, 1959. — Т. 1.
- Цявловская Т. Примечания к стихотворениям Пушкина 1813—1822 гг // Собрание сочинений А. С. Пушкина в десяти томах. — Москва: Икар, 1959. — Т. 1.
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
Это заготовка статьи о литературе. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Стихотворения Пушкина 1813—1825
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.
С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?
Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав, и так же не прав, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели: как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под нее последний раз киркою. В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименований событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.
Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно.
29 го мая Наполеон выехал из Дрездена, где он пробыл три недели, окруженный двором, составленным из принцев, герцогов, королей и даже одного императора. Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был не вполне доволен, одарил своими собственными, то есть взятыми у других королей, жемчугами и бриллиантами императрицу австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию Луизу, как говорит его историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она – эта Мария Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга, – казалось, не в силах была перенести. Несмотря на то, что дипломаты еще твердо верили в возможность мира и усердно работали с этой целью, несмотря на то, что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Monsieur mon frere [Государь брат мой] и искренно уверяя, что он не желает войны и что всегда будет любить и уважать его, – он ехал к армии и отдавал на каждой станции новые приказания, имевшие целью торопить движение армии от запада к востоку. Он ехал в дорожной карете, запряженной шестериком, окруженный пажами, адъютантами и конвоем, по тракту на Позен, Торн, Данциг и Кенигсберг. В каждом из этих городов тысячи людей с трепетом и восторгом встречали его.
Армия подвигалась с запада на восток, и переменные шестерни несли его туда же. 10 го июня он догнал армию и ночевал в Вильковисском лесу, в приготовленной для него квартире, в имении польского графа.
На другой день Наполеон, обогнав армию, в коляске подъехал к Неману и, с тем чтобы осмотреть местность переправы, переоделся в польский мундир и выехал на берег.
Увидав на той стороне казаков (les Cosaques) и расстилавшиеся степи (les Steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte, [Москва, священный город,] столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, – Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление, и на другой день войска его стали переходить Неман.
12 го числа рано утром он вышел из палатки, раскинутой в этот день на крутом левом берегу Немана, и смотрел в зрительную трубу на выплывающие из Вильковисского леса потоки своих войск, разливающихся по трем мостам, наведенным на Немане. Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: «Vive l'Empereur! [Да здравствует император!] – и одни за другими, не истощаясь, вытекали, всё вытекали из огромного, скрывавшего их доселе леса и, расстрояясь, по трем мостам переходили на ту сторону.
– On fera du chemin cette fois ci. Oh! quand il s'en mele lui meme ca chauffe… Nom de Dieu… Le voila!.. Vive l'Empereur! Les voila donc les Steppes de l'Asie! Vilain pays tout de meme. Au revoir, Beauche; je te reserve le plus beau palais de Moscou. Au revoir! Bonne chance… L'as tu vu, l'Empereur? Vive l'Empereur!.. preur! Si on me fait gouverneur aux Indes, Gerard, je te fais ministre du Cachemire, c'est arrete. Vive l'Empereur! Vive! vive! vive! Les gredins de Cosaques, comme ils filent. Vive l'Empereur! Le voila! Le vois tu? Je l'ai vu deux fois comme jete vois. Le petit caporal… Je l'ai vu donner la croix a l'un des vieux… Vive l'Empereur!.. [Теперь походим! О! как он сам возьмется, дело закипит. Ей богу… Вот он… Ура, император! Так вот они, азиатские степи… Однако скверная страна. До свиданья, Боше. Я тебе оставлю лучший дворец в Москве. До свиданья, желаю успеха. Видел императора? Ура! Ежели меня сделают губернатором в Индии, я тебя сделаю министром Кашмира… Ура! Император вот он! Видишь его? Я его два раза как тебя видел. Маленький капрал… Я видел, как он навесил крест одному из стариков… Ура, император!] – говорили голоса старых и молодых людей, самых разнообразных характеров и положений в обществе. На всех лицах этих людей было одно общее выражение радости о начале давно ожидаемого похода и восторга и преданности к человеку в сером сюртуке, стоявшему на горе.
13 го июня Наполеону подали небольшую чистокровную арабскую лошадь, и он сел и поехал галопом к одному из мостов через Неман, непрестанно оглушаемый восторженными криками, которые он, очевидно, переносил только потому, что нельзя было запретить им криками этими выражать свою любовь к нему; но крики эти, сопутствующие ему везде, тяготили его и отвлекали его от военной заботы, охватившей его с того времени, как он присоединился к войску. Он проехал по одному из качавшихся на лодках мостов на ту сторону, круто повернул влево и галопом поехал по направлению к Ковно, предшествуемый замиравшими от счастия, восторженными гвардейскими конными егерями, расчищая дорогу по войскам, скакавшим впереди его. Подъехав к широкой реке Вилии, он остановился подле польского уланского полка, стоявшего на берегу.
– Виват! – также восторженно кричали поляки, расстроивая фронт и давя друг друга, для того чтобы увидать его. Наполеон осмотрел реку, слез с лошади и сел на бревно, лежавшее на берегу. По бессловесному знаку ему подали трубу, он положил ее на спину подбежавшего счастливого пажа и стал смотреть на ту сторону. Потом он углубился в рассматриванье листа карты, разложенного между бревнами. Не поднимая головы, он сказал что то, и двое его адъютантов поскакали к польским уланам.
– Что? Что он сказал? – слышалось в рядах польских улан, когда один адъютант подскакал к ним.
Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый старый человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил у адъютанта, позволено ли ему будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтобы ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что, вероятно, император не будет недоволен этим излишним усердием.
Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «Виват! – и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь вглубь к быстрине течения. Сотни уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине теченья. Уланы цеплялись друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и поехал в свою стоянку.
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями – одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию, и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии, – сделал третье распоряжение – о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (Legion d'honneur), которой Наполеон был главою.
Qnos vult perdere – dementat. [Кого хочет погубить – лишит разума (лат.) ]
Русский император между тем более месяца уже жил в Вильне, делая смотры и маневры. Ничто не было готово для войны, которой все ожидали и для приготовления к которой император приехал из Петербурга. Общего плана действий не было. Колебания о том, какой план из всех тех, которые предлагались, должен быть принят, только еще более усилились после месячного пребывания императора в главной квартире. В трех армиях был в каждой отдельный главнокомандующий, но общего начальника над всеми армиями не было, и император не принимал на себя этого звания.
Чем дольше жил император в Вильне, тем менее и менее готовились к войне, уставши ожидать ее. Все стремления людей, окружавших государя, казалось, были направлены только на то, чтобы заставлять государя, приятно проводя время, забыть о предстоящей войне.
После многих балов и праздников у польских магнатов, у придворных и у самого государя, в июне месяце одному из польских генерал адъютантов государя пришла мысль дать обед и бал государю от лица его генерал адъютантов. Мысль эта радостно была принята всеми. Государь изъявил согласие. Генерал адъютанты собрали по подписке деньги. Особа, которая наиболее могла быть приятна государю, была приглашена быть хозяйкой бала. Граф Бенигсен, помещик Виленской губернии, предложил свой загородный дом для этого праздника, и 13 июня был назначен обед, бал, катанье на лодках и фейерверк в Закрете, загородном доме графа Бенигсена.
В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена – на бале, даваемом генерал адъютантами.
Был веселый, блестящий праздник; знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц. Графиня Безухова в числе других русских дам, приехавших за государем из Петербурга в Вильну, была на этом бале, затемняя своей тяжелой, так называемой русской красотой утонченных польских дам. Она была замечена, и государь удостоил ее танца.
Борис Друбецкой, en garcon (холостяком), как он говорил, оставив свою жену в Москве, был также на этом бале и, хотя не генерал адъютант, был участником на большую сумму в подписке для бала. Борис теперь был богатый человек, далеко ушедший в почестях, уже не искавший покровительства, а на ровной ноге стоявший с высшими из своих сверстников.
В двенадцать часов ночи еще танцевали. Элен, не имевшая достойного кавалера, сама предложила мазурку Борису. Они сидели в третьей паре. Борис, хладнокровно поглядывая на блестящие обнаженные плечи Элен, выступавшие из темного газового с золотом платья, рассказывал про старых знакомых и вместе с тем, незаметно для самого себя и для других, ни на секунду не переставал наблюдать государя, находившегося в той же зале. Государь не танцевал; он стоял в дверях и останавливал то тех, то других теми ласковыми словами, которые он один только умел говорить.
При начале мазурки Борис видел, что генерал адъютант Балашев, одно из ближайших лиц к государю, подошел к нему и непридворно остановился близко от государя, говорившего с польской дамой. Поговорив с дамой, государь взглянул вопросительно и, видно, поняв, что Балашев поступил так только потому, что на то были важные причины, слегка кивнул даме и обратился к Балашеву. Только что Балашев начал говорить, как удивление выразилось на лице государя. Он взял под руку Балашева и пошел с ним через залу, бессознательно для себя расчищая с обеих сторон сажени на три широкую дорогу сторонившихся перед ним. Борис заметил взволнованное лицо Аракчеева, в то время как государь пошел с Балашевым. Аракчеев, исподлобья глядя на государя и посапывая красным носом, выдвинулся из толпы, как бы ожидая, что государь обратится к нему. (Борис понял, что Аракчеев завидует Балашеву и недоволен тем, что какая то, очевидно, важная, новость не через него передана государю.)
Но государь с Балашевым прошли, не замечая Аракчеева, через выходную дверь в освещенный сад. Аракчеев, придерживая шпагу и злобно оглядываясь вокруг себя, прошел шагах в двадцати за ними.
Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
