Тымф

Тымф, тынф, тинф (от польск. tymf, tynf) или тымпф, тимпфа (от нем. Timpf, Tympfe) — первоначально биллонная монета Речи Посполитой, чеканившаяся в 1663—1666 годах. Являлась неполноценной кредитной монетой, которая имела номинальную стоимость в 30 грошей, а реально содержала серебра на сумму в 12—13 грошей. Получила название от имени арендатора королевских монетных дворов Андреаса Тымфа.

Реальная стоимость тымфа, который являлся неполноценной монетой, с первых годов выпуска была ниже номинальных 30 грошей. На рынке он котировался в лучшем случае как орт, хотя и имел меньшее содержание серебра. Именно поэтому, для подчёркивания различия от полновесной монеты номиналом в 18 грошей, его и стали именовать «ортовым тымфом». После 1666 года в Речи Посполитой неоднократно выпускали монеты номиналом в 18 грошей, за которыми закрепилось название «тымфов».

Кроме Речи Посполитой, тымфы получили широкое распространение в Пруссии. В 1756 году Фридрих II занял своими войсками Лейпциг, которым на тот момент правил курфюрст Саксонии и польский король Август III, и находящийся в нём монетный двор. Фальшивомонетничество стало осуществляться на государственном уровне. Новый арендатор Лейпцигского монетного двора стал чеканить тымфы с использованием захваченных штемпелей и указанием неверной даты для затруднения их идентификации. Порча монет приобрела колоссальные масштабы. Количество тымфов со сниженным содержанием в них благородного металла было настолько велико, что население отказывалось принимать к оплате все монеты данного типа. В результате в 1765 году, через два года после окончания войны, Пруссия была вынуждена отказаться от их дальнейшего выпуска.

Также во время Северной войны и Семилетней войны, при правлении Петра I и Елизаветы, для оккупированных российскими войсками территорий в 1707—1709 годах и 1759—1761 годах, чеканили монеты, которые по своим характеристикам соответствовали польским тымфам. Они не предназначались для российского рынка. Их получали войска для закупки продовольствия и фуража на территориях, где традиционно бытовала польско-литовская монетная система.

Предпосылки появления

См. также: Боратинка

Речь Посполитая в 1640—1660-х годах переживала тяжёлые времена. В 1648 году началось восстание Богдана Хмельницкого. Поражение польского войска в битвах под Жёлтыми Водами и Корсунем расстроили финансовую систему государства. Вопросы об её оздоровлении и получении дополнительных доходов от чеканки монет были подняты на заседании сейма. 16 мая 1650 года был принят новый монетный закон. Из одной краковской гривны серебра, которую приравняли к 201,86565 г, следовало выпускать 8 талеров или 24 злотых. Тяжёлое положение Польши, вызванное вторжением войск шведского короля Карла X в 1655 году и войной с Русским царством, вынудило неоднократно пересматривать содержание благородных металлов в монетах в сторону их уменьшения.

В условиях, когда стоимость монеты определялась содержанием в ней металла, Польша была вынуждена начать выпуск кредитных денег, реальная стоимость которых составляла около 15 % номинальной. По имени арендатора монетных дворов итальянца Тита Ливия Бураттини (встречается также написание «Боратини») эти денежные знаки получили название «боратинок».

Речь Посполитая

Денежная система Речи Посполитой во второй половине XVII столетия

Во второй половине XVII столетия в Речи Посполитой сложилась следующая денежно-монетная система

Злотый	Орт	Шестак	Трояк	Полторак	Грош	Шеляг
1	1 2/3	5	10	20	30	90
	1	3	6	12	18	54
		1	2	4	6	18
			1	2	3	9
				1	1,5	4,5
					1	3

Появление и история обращения

См. также: Орт (монета)

Воспользовавшись недовольством населения, вызванным выпуском медных боратинок, немецкий эмигрант Андреас Тымпф (также встречается написание «Тымф») сумел убедить правительственную комиссию в перспективности чеканки серебряных монет. Таким образом государство намеревалось погасить задолженность перед войском.

С Тымпфом был подписан контракт на выпуск серебряных злотых из 200 тысяч краковских гривен 8-лотового (500 проба) серебра. Из каждой перечеканенной гривны чистого серебра 27 злотых должно было идти в казну, 27 — на закупку металла, а 6 составляли производственные затраты и прибыль владельца монетной регалии, то есть Тымпфа. Одна монета номинальной стоимостью в 30 грошей весила 6,729 г и содержала 3,364 г чистого серебра. Рыночная стоимость металла в новых монетах составляла около 40 % от номинальной и соответствовала 12—13 грошам. Вместо предусмотренных контрактом 6 млн монет данного типа их было отчеканено более 10 млн. Только на монетном дворе в Быдгоще с 1 октября 1663 по 1 июля 1666 года выпустили 6 388 561 ухудшенных злотых, в Кракове с 3 октября 1663 по 20 сентября 1666 года — 3 499 306, во Львове с 3 марта по 9 сентября 1663 года — 1 357 170. По имени автора проекта они получили народное название «тымфов».

Обман даже и не скрывался. На аверсе монеты помещалась надпись «лат. DAT PRETIVM SERVATA SALVS POTIORQ METALLO EST» (рус. Желание спасения Отечества превышает цену металла). Также на этой стороне в центре изображена монограмма короля Яна II Казимира «ICR». На реверсе располагались гербы Польши, Литвы и династии Ваза, по сторонам от которых иногда находятся инициалы Андреаса Тымпфа «А» и «Т». Там же обозначается номинал монеты — «XXX — GRO. POL.» и круговая легенда «MONET. NOV. ARGE. REG. POL.». На львовских тымфах буква «R» в монограмме короля большая, на отчеканенных в Быгдоще — меньше чем «С».

Вследствие длительного функционирования монетных дворов, которые выпускали два типа монет — полновесные и кредитные, денежная система страны оказалось в состоянии кризиса. Возрастали цены на товары и услуги, что вызывало недовольство среди населения. Отношение к тымфам современников выражено в едкой расшифровке монограммы короля «ICR», как «Initium Calamitatis Regni» (рус. Начало гибели государства). В конце декабря 1666 года сейм решил приостановить чеканку монет и привлечь к ответственности арендаторов монетных дворов Бураттини и Андреаса Тымпфа. Тымпф был вынужден бежать в Германию. Реальная стоимость тымфа с первых годов выпуска была ниже номинальных 30 грошей. На рынке он котировался в лучшем случае как орт, хотя и имел меньшее содержание серебра. Именно поэтому, для подчёркивания различия от полновесной монеты номиналом в 18 грошей, его и стали именовать «ортовым тымфом». Данный обменный курс сложился практически сразу после выпуска тымфов, о чём свидетельствует постановление Львовской Генеральной комиссии от марта 1663 года, где данные монеты называют «ортами злотовыми». Законодательно курс тымфа был подтверждён на январском сейме 1672 года. Предложение снизить курс циркулирующих тымфов было отвергнуто с обоснованием «учитывая тяжкие для Речи Посполитой времена, на снижение цены … ортов тымфовых, как предлагает их Королевская Милость, согласиться нельзя, ибо понесли бы мы большой ущерб, если бы, иной не имея монеты эту понизили».

В соответствии с законом Грешема неполноценные тымфы и боратинки вытеснили из рыночного оборота полновесные монеты, создав тем самым условия для бурной инфляции и расстроили финансовую систему государства. После 1666 года в Речи Посполитой неоднократно выпускали монеты номиналом в 18 грошей, за которыми закрепилось название «тымфов». Следует отметить, что после разорительных для государства войн начала второй половины XVII столетия рынок был наполнен деньгами времён Сигизмунда III и Яна II Казимира, а также иностранными монетами. В этих условиях правительство считало нецелесообразным проведение новых эмиссий. Только в 1671 году во время правления Михаила Вишневецкого на коронном монетном дворе в Быдгоще было выпущено незначительное количество тымфов.

При Яне III Собесском возобновляется деятельность монетных дворов. Основными выпускаемыми номиналами стали шестаки и орты. Ситуация вновь ухудшилась при его преемнике Августе II, который одновременно являлся королём польским и курфюрстом саксонским. Незначительные тиражи тымфов на монетном дворе Лейпцига 1698 и 1704 годов являлись «лишь перенесёнными на металл декларациями, оповещающими европейский мир о новом высоком статусе курфюрста». Неудачи в войне с Карлом XII приводят к анархии в денежном хозяйстве Речи Посполитой и прекращению работы монетных дворов.

В 1734 году королём Речи Посполитой становится сын Августа II. При новом короле Августе III производство польских монет возобновляется и ведётся при этом только в Саксонии. В самом начале Семилетней войны в 1756 году войска прусского короля Фридриха II оккупировали Саксонию. На тот момент ею правил Фридрих Август II, также известный как польский король Август III. Занятый пруссаками монетный двор Лейпцига был передан в управление Фейтелю Эфраиму. Новый арендатор начал чеканку саксонских и польских монет, в основном тымфов, со значительно меньшим содержанием в них серебра. Фейтель Эфраим, будучи подданным прусского короля, не только использовал штемпеля других государств, но и указывал на монетах неверные довоенные даты, что делало ещё более затруднительным идентификацию данных денежных знаков. В народе все они приобрели название «эфраимитов».

После окончания войны 10 февраля 1766 года был принят монетный закон, который реформировал систему денежного обращения в Речи Посполитой. Выпуск тымфов был прекращён.

Тымпф в Пруссии. Ахтценгрошер

В 1525 году из владений тевтонского ордена было создано герцогство Пруссия, которое являлось вассалом королевства Польского. В 1577 году польский король Стефан Баторий назначил регентом слабоумного прусского герцога Альбрехта Фридриха его троюродного брата маркграфа Бранденбург-Ансбаха Георга Фридриха. Его потомок Фридрих Вильгельм I во время войны Речи Посполитой с Швецией примыкая то к одной, то к другой стороне, обеспечил как увеличение своих владений, так и признание Польшей Бранденбурга-Пруссии в 1657 году независимым государством.

Находясь под формальной властью Речи Посполитой, правители Бранденбург-Пруссии чеканили собственную монету. При этом, в отличие от Польши, где основной денежной единицей являлся злотый, в населённых преимущественно немцами землях Пруссии использовали талеры. Ещё до признания своей независимости и начала войны Речи Посполитой со шведами, в 1651 году на монетном дворе Кёнигсберга начали чеканить серебряную монету номиналом в ¹/₅ талера или 18 грошенов. Новая денежная единица получила название ахтценгрошера (от «нем. achtzehn» — 18), или фюнфельталера (дословно «пятой частью талера»). Проникающие на территорию Бранденбурга-Пруссии польские тымфы стали именовать гульдентымпфами, либо тымпфами. Из всех этих названий прижились «ахтценгрошер» и «тымпф».

Ахтценгрошеры стали одной из основных ходячих монет в Пруссии. С 1651 по 1700 год их чеканили, за редким исключением, ежегодно очень большими тиражами. Так, только в 1698 году было выпущено около 6 млн экземпляров. В 1701 году сын Фридриха Вильгельма Фридрих повысил статус своих владений до королевства. В королевстве Пруссии тымпфы чеканили не столь регулярно, как во второй половине XVII столетия. До начала Семилетней войны в 1756 году их выпускали при королях Фридрихе I в 1701 году, Фридрихе Вильгельме I в 1714, 1716—1718 годах, Фридрихе II в 1751—1755 годах.

Как было указано выше, Фридрих II, оккупировав Саксонию во время Семилетней войны, занял Лейпциг и находящийся в нём монетный двор. Фальшивомонетничество стало осуществляться на государственном уровне. Новый арендатор Лейпцигского монетного двора стал чеканить тымфы с использованием захваченных штемпелей и указанием неверной даты для затруднения их идентификации. Кроме саксонско-польских тымфов порче подверглись и прусские монеты, в том числе и ахтценгрошеры. Порча монет приобрела колоссальные масштабы. Из одной кёльнской марки (233,588 г) серебра вместо определённых грауманской монетной стопой 14 талеров, чеканили 45. Всего при Фридрихе II пруссаками низкопробных военных денег, получивших в народе название «эфраимитов», было выпущено на номинальную сумму 7 млн талеров монетами разных номиналов.

Количество тымпфов с уменьшенным количеством в них благородного металла было настолько велико, что население отказывалось принимать к оплате все монеты данного типа. В результате в 1765 году, через два года после окончания войны, Пруссия была вынуждена отказаться от дальнейшего выпуска ахтценгрошенов.

Данная денежная единица была официально демонетизирована в Германской империи 1 октября 1875 года.

Русский тынф

См. также: Шестак (монета)

Во время правления Петра I, в 1707—1709 годах, чеканили монеты, которые по своим характеристикам (вес, содержание серебра, диаметр) были идентичны польским тымфам. Они не предназначались для российского рынка. Их использовали для торговых операций с Речью Посполитой. Также эти монеты получали войска, которые участвовали в войне со шведами, для закупки продовольствия и фуража на территориях, где традиционно бытовала польско-литовская монетная система.

На аверсе данных монет располагался погрудный портрет Петра I и круговая надпись «царь и вел. кн. Петр Алексеевич» (на аверсе) «всея России повелитель» (на реверсе). На обратной стороне изображён двуглавый орел, а также обозначена дата чеканки. Официальный курс «тымфа» был определён в 12 копеек. 1/3 тымфа равнялся шестаку (шести грошам, что соответствовало 4 копейкам). В 1759—1761 году на занятом русскими войсками монетном дворе Кёнигсберга во время царствования императрицы Елизаветы чеканили подражания тымфов. Согласно указу наместника Восточной Пруссии Н. А. Корфа от 8 июня 1759 года выпуску подлежали монеты номиналом в 18, 6, 3, 2, 1 грошей, а также шиллинги. В отличие от заполонивших территории Пруссии и Речи Посполитой эфраимитов, русские чеканили монеты по довоенным стандартам.

Одновременно проводились попытки ограничить приток некачественных эфраимитов на территорию Восточной Пруссии, а также унифицировать денежное обращение. Интерес представляет таблица 1760 года, которая определяет обменные курсы «малоценных немецких монет» на новые гроши. Список содержит около 200 наименований, которые имели хождение на занятой русскими территории. Различные типы «Tympfe oder Achtzehner» (рус. тымпфов или 18-грошевиков) котировались от 9 до 18 грошенов.

Один из служащих так описал возобновление работы монетного двора:

Узнав, что находился в Кёнигсберге прежний монетный двор, со всеми его орудиями и мастерами, вздумали и сами делать особливые прусские деньги наподобие тех, какие делывались тут прежде, т. е. полусеребряные. Не успело воспоследовать о том повеление от двора, как собрали мы всех нужных к тому мастеров, отыскали монетного мастера и мне поручено было от губернатора сделать для штемпеля рисунки, которые я и смастерил как умел. На всех сих деньгах изображён был с одной стороны грудной портрет императрицы, с другой прусский герб, одноглавый орёл с надписью. Губернатор рисунками моими был доволен и по оному были вырезаны штемпели и мы стали делать деньги. При сём то случае, удалось мне впервые видеть, как делаются на монетных дворах и тиснятся деньги. Я смотрел на всё производство сей работы с отменным любопытством и не мог всеми выдуманными к тому орудиями и пособиями довольно налюбоваться. Казна имела от сего великую прибыль и деньги наши стали несравненно лучше ходить, нежели те обманные и дурные, какими прусский король отягощал все свои земли.

После смерти Елизаветы Петровны в 1762 году на престол взошёл Пётр III. Для нового императора прусский король Фридрих II являлся кумиром. Согласно Петербургскому мирному договору Россия добровольно отказалась от всех своих приобретений в этой войне, в том числе и Кёнигсберга. После передачи ранее завоёванных земель чеканка тынфов стала неактуальной и была прекращена.

Литература

• Великий Князь Георгий Михайлович. Русскія монеты чеканенныя для Пруссіи 1759 — 1762 // Русскія монеты чеканенныя для Пруссіи 1759 — 1762, Грузіи 1804 — 1833, Польши 1815 — 1841, Финляндіи 1864 — 1890. — Типографія А. Бенке. — С-Петербург, 1893.
• Зварич В.В. [www.numizm.ru/ Нумизматический словарь]. — 4-е изд.. — Львов: Высшая школа, 1980.
• Рябцевич В. Н. Глава VIII. Денежное обращение Беларуси // Нумизматика Беларуси в конце 2-й трети XVII — середине 90-х гг. XVIII века. — Мн.: Полымя, 1995. — 687 с. — ISBN 5-345-00737-3.
• Фенглер Х., Гироу Г., Унгер В. [www.numizm.ru/ Словарь нумизмата] / Отв. ред. В. М. Потин. — 2-е изд., перераб. и доп.. — М.: Радио и связь, 1993. — ISBN 5-256-00317-8.
• [www.munze.ru/mid/pol/pol11.html Монеты Польши. Средние века. Новое время]
• Шуст Р., Шлапінський В. [shron.chtyvo.org.ua/Shust_Roman/Lvivskyi_monetnyi_dvir_u_seredyni_XVII_stolittia_funktsionuvannia_ta_typolohizatsiia_produktsii.pdf Львівський монетний двір у середині XVII століття: функціонування та типологізація продукції] (укр.) // Вісник Львівського університету. Серія історична.. — 1998. — № 33. — С. 66 — 79.
• Шуст Р. М. [pidruchniki.com/12090810/_/_xvii-xviii Монетні реформи другої половини XVII ст.] // Нумізматика: історія грошового обігу та монетної справи в Україні : навчальний посібник. — 2-е вид., стереотип.. — К.: Знання, 2009. — 376 с. — ISBN 978-966-346-397-1.
• Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. — СПб.: Семеновская типолитография (И. А. Ефрона), 1890—1907. — «Викитека»
• Cuhaj G. S. Standard Catalog of German Coins 1501—present / compiled by N. Douglas Nicol. — 3rd. — Iola, WI: Krause Publications, 2011. — 1488 p. — ISBN 978-1-4402-1402-8.
• Kahnt Helmut. Achtzehngröscher // Das große Münzlexicon von A bis Z. — 1. Auflage. — Regenstauf: Battenberg Verlag, 2005. — S. 12. — ISBN 3-89441-550-9.
• Schrötter F. V. Achtzehngröscher // [books.google.de/books?id=VY1w9ZS5-_wC&pg=PA557&lpg=PA557&dq=reichsm%C3%BCnze+dict+1566&source=bl&ots=r0NdUQSf3g&sig=sEqxffPiJ3uk3y43J7dbuk5lYO8&hl=de&ei=9iwdTJbxD-eXOI2c7aMM&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=4&ved=0CCEQ6AEwAw#v=onepage&q&f=false Wörterbuch der Münzkunde]. — 2. Auflage. — Berlin: J. Guttenberg Verlagsbuchhandlung, 1970. — S. 6.

Отрывок, характеризующий Тымф

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».