Хэ Инцинь

Хэ Инцинь 何應欽<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Председатель Исполнительного Юаня Китайской Республики
12 марта — 3 июня 1949
Предшественник:	Сунь Фо
Преемник:	Янь Сишань
Рождение:	2 апреля 1890(1890-04-02) уезд Синъи провинции Гуйчжоу, империя Цин
Смерть:	12 октября 1987(1987-10-12) (97 лет) Тайвань
Военная служба
Годы службы:	1908-1987
Принадлежность:	Китайская республика
Звание:	генерал
Сражения:	Северный поход Японо-китайская война (1937—1945) Гражданская война в Китае

Хэ Инцинь (кит. трад. 何應欽, упр. 何应钦, пиньинь: Hé Yìngqīn) по прозванию Цзинчжи (кит. 敬之; 2 апреля 1890, уезд Синъи провинции Гуйчжоу — 12 октября 1987, Тайвань) — генерал НРА, один из соратников Чан Кайши, в течение долгого времени был военным министром правительства Китайской республики.

Молодые годы

В 1901 году Хэ Инцинь поступил в находившееся в провинции Гуйчжоу военное училище сухопутных войск начального уровня, а год спустя перевёлся в находившееся в Учане военное училище сухопутных войск среднего уровня. В 1908 году он был отправлен на учёбу в Японию в военное училище «Синбу Гакко» в Токио, потом перевёлся в Рикугун сикан гакко. В этот период он познакомился с Чан Кайши и стал членом Тунмэнхой. Учёба в Японии продолжалась до 1916 года.

После Синьхайской революции 1911 года в Китае губернаторы всех провинций заботились об укреплении собственных вооружённых сил. Лю Сяньши — губернатор провинции Гуйчжоу — решил создать в провинции своё военное училище, и поручил сыну, обучавшемуся в Японии, подобрать для неё кадры. В числе рекомендованных сыном Лю был и Хэ Инцинь, его кандидатуру также поддержал Ван Вэньхуа (командующий Армией провинции Гуйчжоу), поэтому Хэ стал полковником 4-го полка Армии провинции Гуйчжоу.

Хэ быстро завоевал доверие Вана, и позднее женился на его сестре. В борьбе между Ваном и Лю он поддержал Вана, и когда тот в 1920 году пришёл к власти, то Хэ Инцинь стал ректором военного училища, командующим полицией и бригадиром 5-й бригады Армии провинции Гуйчжоу.

В рядах Гоминьдана

В 1924 году, по поручению Сунь Ятсена, Чан Кайши приступил к созданию Академии Вампу. По его рекомендации Сунь Ятсен назначил Хэ Инциня главным инструктором Академии. В Академии Хэ постоянно поддерживал Чана и стал его соратником. Когда Сунь Ятсену пришлось воевать против местного милитариста Чэнь Цзюнмина, то из курсантов Академии было сформировано два полка, и Хэ возглавил один из них. Отвага и военное мастерство, проявленные Хэ в этих боях, произвели впечатление как на Чан Кайши, так и на советского военного советника «Зоя Галина».

Когда в июле 1925 года началось формирование НРА, то из курсантов Академии была сформирована 1-я армия, которую возглавил Чан Кайши. Хэ стал командиром одной из дивизий, а политруком в его дивизии был Чжоу Эньлай. В сентябре того же года Хэ вновь продемонстрировал свой военный талант в ещё одной схватке с Чэнь Цзюнмином.

Во время Северного похода Хэ действовал под руководством Чан Кайши. Его войска захватили провинции Гуандун и Фуцзянь, а потом вторглись в Чжэцзян. Когда Чан Кайши выступил против коммунистов, и расколол союз гоминьдана и КПК, то Хэ поддержал Чана. В 1927 году войска Хэ Инциня и Бай Чунси устроили резню коммунистов в Шанхае.

После объединения страны Хэ Инцинь стал начальником штаба НРА, а в 1930 году занял пост военного министра. В 1931 году Хэ Инцинь был назначен командующим 2-го карательного похода против КПК, но его войска понесли большие потери и поход завершился неудачей.

На севере Китая

В 1931 году Япония захватила Маньчжурию, а затем, в 1933 году, вторглась в провинцию Жэхэ. Однако Чан Кайши полагал основным врагом коммунистов, и считал, что с Японией нужно договориться миром. Поэтому Хэ Инцинь был послан на север Китая, где сменил Чжан Сюэляна на посту командующего войсками на севере Китая и подписал с японцами перемирие в Тангу. Однако несмотря на попытки китайской стороны урегулировать отношения с Японией, командование Квантунской армии вело свою игру, и нагнетало обстановку. 10 июня 1935 года Хэ Инцинь был вынужден подписать соглашение, вошедшее в историю как «Соглашение Хэ—Умэдзу». После этого Хэ Инцинь вернулся в Нанкин для выполнения своих обязанностей в качестве министра.

Сианьский инцидент

12 декабря 1936 года Чан Кайши был арестован в Сиане генералами Чжан Сюэляном и Ян Хучэном. Когда об этом стало известно в Нанкине, то было срочно созвано совместное заседание Постоянного комитета и Центрального политического совета ЦИК гоминьдана. Было решено возложить исполнение обязанностей председателя Исполнительного юаня на Кун Сянси, а Хэ Инциню поручить проведение мобилизации армии. Считается, что на том совещании Хэ Инцинь предложил подвергнуть Сиань бомбардировке, а когда Сун Мэйлин сказала, что это может подвергнуть опасности жизнь Чан Кайши, то он резко оборвал её, заявив, что генералиссимус уже мёртв.

Планы Хэ подвергнуть Сиань бомбардировке, неминуемо поставившей бы жизнь Верховного главнокомандующего под угрозу, явились для министра своеобразной чёрной меткой. Инспирированная сторонниками Чана кампания в прессе кричала о «столичном заговоре», подготавливаемом высшими офицерами. По версии журналистов, часть армейских командиров увидели в похищении шанс изолировать генералиссимуса и установить в стране собственную диктатуру. Поползли слухи о том, будто Хэ Инцинь уже обратился к Ван Цзинвэю с просьбой сформировать правительство, способное проявить куда большую гибкость в отношениях с Японией.

Как писал Эдгар Сноу, «Чан Кайши вскоре после ареста начал понимать, что главные „предатели“ находятся не в Сиане, а в Нанкине. Он не хотел стать трупом, шагая через который Хэ Инцинь добьётся диктаторских полномочий. Он спустился с высот Олимпа и стал придерживаться реалистических позиций при ведении дел с простыми смертными, в чьих руках находилась его жизнь. Даже с „красными бандитами“!».

Когда Чан Кайши вернулся в столицу, то стало ясно, что его доверие к сановникам типа Хэ резко пошатнулось. Считавшего себя второй по значимости фигурой правящего режима Хэ Инциня не мог не разозлить тот факт, что своим официальным преемником Чан Кайши назначил генерала Чэнь Чэна, бывшего вместе с ним узником Чжан Сюэляна. Хотя Хэ и сохранил пост военного министра, реальной власти у него почти не осталось.

Война с Японией

С началом войны с Японией Хэ Инцинь вновь стал начальником штаба Чан Кайши. В 1944 году пост министра обороны занял Чэнь Чэн, а Хэ был назначен главнокомандующим Китайским театром военных действий (громкий титул, за которым не стояло никакой реальной власти) и отправлен в провинцию Юньнань для подготовки китайского экспедиционного корпуса, создаваемого по предложению генерала Стилвелла для поддержки операций Союзников в Юго-Восточной Азии.

В августе 1945 года, когда Япония заявила о капитуляции, Хэ Инцинь был назначен в качестве представителя одновременно правительства Китая и Союзного командования в Юго-Восточной Азии для приёма капитуляции японских войск в Китае. 9 сентября 1945 года Хэ Инцинь принял капитуляцию от командующего японскими войсками в Китае генерала Окамура Ясудзи. Это был высший взлёт карьеры Хэ.

Период гражданской войны в Китае

Когда в 1946 году в гоминьдановском правительстве было образовано Министерство обороны, то его главой в итоге стал Бай Чунси, а должность начальника штаба получил Чэнь Чэн. Хэ Инцинь был послан в качестве главы китайской военной делегации в Совет Безопасности ООН. Год спустя Хэ был отозван обратно и стал старшим военным советником, а в 1948 году вновь стал министром обороны (в период краха государства гоминьдановское правительство пробовало все средства в попытках стабилизации ситуации).

В 1949 году Чан Кайши ушёл в отставку, и президентом стал Ли Цзунжэнь. Чтобы уравновесить его власть, Чан попросил Хэ занять должность спикера, а позднее он стал главой Исполнительного Юаня в правительстве Ли. В качестве главы правительства Хэ предложил подписать с КПК соглашение о немедленном прекращении огня и последующих переговорах о будущем страны, надеясь этим выиграть время, но коммунистические лидеры не дали себя одурачить. НОАК форсировала Янцзы, взяла Нанкин и начала наступление на юг. Будучи не в силах контролировать ситуацию, Хэ и его кабинет министров ушли в отставку в Гуанчжоу.

Финальные годы жизни

Перебравшись на Тайвань, Хэ Инцинь ушёл из политической жизни. Он прожил больше, чем большинство патриархов гоминьдана, и скончался в 1987 году. Его останки покоятся на Тайване на Военном кладбище на горе Учжи.

Отрывок, характеризующий Хэ Инцинь

– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.