Царскосельский уезд

Царскосельский уезд Герб уездного города Герб губернии Губерния Санкт-Петербургская губерния Центр Царское Село Образован 1780 Площадь 3781,8 верст² Население 149 845 (1897)

Царскосе́льский уе́зд — административно-территориальная единица в Санкт-Петербургской (Петроградской) губернии Российской империи и РСФСР, существовавшая в 1780—1923 годах. Уездный город — Царское Село.

Географическое положение

Царскосельский уезд располагался в центральной части губернии и граничил с Шлиссельбургским уездом на северо-востоке, Ямбургским и Петергофским на западе, Лужским на юге и с Новгородской губернией на востоке. Площадь уезда в 1897 году составляла 3781,8 верст² (4304 км²).

Современное положение

На данный момент территория бывшего уезда входит в состав двух субъектов Российской Федерации: город Санкт-Петербург (Пушкинский район, Красное Село, Колпино) и Ленинградскую область (районы — Гатчинский, Волосовский, часть Тосненского).

История

До создания губернской системы данная территория была частью Водской пятины Новгородской земли и была в основном заселена финно-угорскими племенами водь и ижора. (Крупная доля финно-угорских народов среди населения уезда наблюдалась и в начале XX века.)

В составе Российской империи

1 января 1780 года по указу Екатерины II в составе Санкт-Петербургской губернии был образован Софийский уезд с центром в городе София.

В 1796 году в состав уезда вошла территория упраздненного Рождественского уезда.

В 1808 году город София был объединен с Царским Селом в город Царское Село, а уезд был переименован в Царскосельский.

Серьёзную роль в жизни и развитии уезда играло наличие в нём императорских резиденций (в Павловске, Гатчине и Царском Селе). Так, в 1836 году была построена первая в России и шестая в мире — Царскосельская железная дорога, а Царское Село стало первым полностью электрифицированным городом в Европе

При советской власти

До Октябрьской революции 1917 года в состав уезда входили город Царское Село, заштатные города: Павловск, Гатчина, Красное Село, Колпино 15 волостей. В 1917—1918 годах в уезде было образовано 11 новых волостей: Вениокская (центр — г. Павловск), Вохоновская (центр — ст. Елизаветино), Вырицкая (центр — пос. Вырица), Ингеринская (центр — д. Войскорово), Калитинская (центр — д. Калитино), Красноборская (центр — станция Поповка), Московско-Славянская (центр — с. Московская Славянка), Ново-Петровская (центр — д. Ново-Петровская), Саблинская (центр — пос. Саблино), Сиверская (центр пос. Сиверская), Тярлевская вол. (центр — дер. Тярлево).

После переименования Царского Села в Детское Село 20 ноября 1918 года, уезд получил название Детскосе́льский.

28 января 1919 года Сиверская волость ликвидирована, присоединена к Рождественской. В конце 1919 года Покровская и Вениокская волости были объединены в Покровско- Вениокскую (или Покровскую) волость. 31 июля 1920 года в результате объединения вместо существующих 24 волостей в уезде осталось 16 волостей, из Лужского уезда включена Глебовская волость.

14 февраля 1923 года состоялось объединение Детскосельского и Петергофского уездов в единый Троцкий уезд.

Административное деление

В 1913 году в состав уезда входило 15 волостей:

• Гатчинская (с. Александровск),
• Дудергофская (ус. Образцовая Усадьба),
• Ижорская (с. Ям-Ижоры),
• Колпинская (кол. Верхняя),
• Кошелевская,
• Красносельская,
• Лисинская (д. Ненекюль),
• Мозинская (д. Романово),
• Покровская,
• Пулковская,
• Рождественская (д. Выра),
• Сосницкая,
• Староскворицкая (д. Скворицы),
• Тосненская,
• Фёдоровская.

Население

По данным переписи П. И. Кёппена 1848 года в Царскосельском уезде проживали: ижора — 367 чел., эурямёйсет — 7222 чел., савакоты — 19 795 чел., немцы — 1530 чел., цыгане — 10 чел. Всего 28 924 человека национальных меньшинств, русское население данной переписью не учитывалось.

По данным переписи 1897 года в уезде проживало 149 845 чел. В том числе русские — 65,5 %, финны (финляндские и ингерманландские) — 25,7 %, эстонцы — 2,5 %. В Царском Селе проживали 22 480 человек, в заштатных городах Гатчине и Павловске — 14 824 и 5113 человек соответственно.

Ссылки

• Царское Село // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Царскосельский уезд

Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.