Шрути
|
Статья по тематике |
|
|
Риг · Яджур · Сама · Атхарва |
|
Айтарея · Брихадараньяка · Иша · Тайттирия · Чхандогья · Кена · Мундака · Мандукья · Катха · Прашна · Шветашватара |
|
Бхагавата · Брахмавайварта · Ваю · Вишну · Маркандея · Нарада · Падма |
|
Смрити · Шрути · Бхагавадгита · Агама · Панчаратра · Тантры · Кавача · Сутры · Стотры · Дхармашастры · Дивья-прабандха · Теварам · Чайтанья-чаритамрита · Рамачаритаманаса · Йога-Васиштха |
Шру́ти (санскр. श्रुति śruti IAST «услышанное») — канон священных текстов индуизма, изначальные богооткровенные ведийские тексты. Согласно принятой в современной индологической науке точке зрения, они не относятся к какому-то определённому историческому периоду, а принадлежат к различным этапам развития индуизма — от времени, когда были составлены самые древние ведийские тексты — до послеведийского периода Упанишад канона муктика. Другой основной категорией священных писаний индуизма являются смрити, которые основываются на авторитете шрути.
В индуизме тексты шрути считаются апаурушея — богооткровенными, не имеющими автора. Они представляют собой вечное трансцендентное знание, запись «космических звуков истины». Согласно традиции индуизма, это знание передавалось в устной форме святыми мудрецами со времён появления вселенной, и затем, в начале нынешней эпохи Кали-юги, было поделено на четыре Веды и кодифицировано. Литература шрути обычно классифицируется согласно делению Вед на четыре части:
- Ригведа — «Веда гимнов»
- Яджурведа — «Веда жертвенных формул»
- Самаведа — «Веда песнопений»
- Атхарваведа — «Веда заклинаний»
К каждой из этих Самхит (сборников мантр) позднее были добавлены комментарии различных ведийских школ (шакх), Брахманы, а также философские трактаты Араньяки и Упанишады. Все эти тексты относятся к канону шрути.
Хотя «Бхагавад-гиту» принято относить к текстам смрити, в индуизме она зачастую принимается как писание, равное по значимости со шрути.[1] Так, «Бхагавад-гиту» называют «Гита-упанишадой» и считают одной из Упанишад.[1] «Махабхарата», в состав которой входит «Бхагавад-гита», рассматривается учёными и многими индуистами как текст смрити, но почитается в школах вайшнавской веданты как шрути и часто, наряду с Пуранами, называется «Пятой Ведой».[2]
Хотя «Бхагавата-пурану», также как и остальные Пураны, относят к категории писаний смрити, такие её отрывки, как чатур-шлоки принимаются некоторыми вайшнавскими ведантическими течениями как шрути.[3]
В «Веданта-сутрах», «Махабхарате» и «Ману-смрити» утверждается, что к изучению шрути могут быть допущены только дваждырождённые.[4]
Напишите отзыв о статье "Шрути"
Примечания
- ↑ 1 2 Robinson 2006, pp. 3-4
- ↑ Minor 1986, pp. 1-2
- ↑ Gupta, Ravi M. Caitanya Vaisnava Vedanta of Jiva Gosvami. — Routledge, 2007. — ISBN 0415405483.
- ↑ Веданта-сутры 1.3.34-38; Махабхарата 12.310.33-38; Ману-смрити 2.116, 10.1, 10.75, 11.51
Литература
- Robinson, Catherine A. (2006), [books.google.com/books?id=RVJeZ9bLcj4C Interpretations of the Bhagavad-Gītā and Images of the Hindu Tradition: The Song of the Lord], Routledge, ISBN 0415346711, <books.google.com/books?id=RVJeZ9bLcj4C>
- Minor, Robert N. (1986), [books.google.com/books?id=Ku2DGm20WWUC Modern Indian Interpreters of the Bhagavadgita], SUNY Press, ISBN 0887062970, <books.google.com/books?id=Ku2DGm20WWUC>
Отрывок, характеризующий Шрути
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
