Штраус, Франц Йозеф

Франц Йозеф Штраус Franz Josef Strauß<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Премьер-министр Баварии
6 ноября 1978 — 3 октября 1988
Предшественник:	Альфонс Гоппель
Преемник:	Макс Штрайбль
Министр финансов ФРГ
2 декабря 1966 — 22 октября 1969
Глава правительства:	Курт Георг Кизингер
Предшественник:	Курт Шмюкер
Преемник:	Александр Мёллер
Председатель Христианско-Социального союза в Баварии
18 марта 1961 — 3 октября 1988
Предшественник:	Ганнс Зайдель
Преемник:	Тео Вайгель
Министр обороны ФРГ
16 октября 1956 — 16 декабря 1962
Глава правительства:	Конрад Аденауэр
Предшественник:	Теодор Бланк
Преемник:	Кай-Уве фон Хассель
Министр по атомным вопросам ФРГ
21 октября 1955 — 16 октября 1956
Глава правительства:	Конрад Аденауэр
Предшественник:	Должность учреждена
Преемник:	Зигфрид Бальке
Министр по особым поручениям ФРГ
20 октября 1953 год — 16 октября 1956 год
Глава правительства:	Конрад Аденауэр
Предшественник:	Должность учреждена
Преемник:	Должность не замещалась, Генрих Кроне (с 1961 года)
Вероисповедание:	католик
Рождение:	6 сентября 1915(1915-09-06) Мюнхен, Бавария, Германская империя
Смерть:	3 октября 1988(1988-10-03) (73 года) Регенсбург, Бавария, ФРГ
Место погребения:	Ротт-на-Инне
Отец:	Франц Йозеф Штраус
Мать:	Вальбурга Штраус
Супруга:	Марианна Штраус (Цвикнагль) (1930–1984)
Дети:	Макс Штраус, Франц Георг Штраус, Моника Хольмайер
Партия:	Христианско-социальный союз
Автограф:
Награды:

Франц Йозеф Штраус (нем. Franz Josef Strauß, 6 сентября 1915, Мюнхен — 3 октября 1988, Регенсбург) — западногерманский политический и государственный деятель, один из лидеров баварской партии Христианско-социальный союз (ХСС).

Биография

Родился в Мюнхене. Отец был мясником, имел торговую лавку. Мать — домохозяйка. Родители были ревностными католиками, монархистами и противниками прусского господства. Отец принимал в 1919 г. участие в учреждении Баварской народной партии и оставался верен ей вплоть до роспуска её национал-социалистами.

Учился в гимназии, в юности занимался велосипедным спортом. В 1935—1939 годах учился в Мюнхенском университете. Во время учёбы в университете, чтобы избежать подозрений в нелояльности к установившемуся режиму, участвовал в национал-социалистических молодёжных организациях.

Вторая мировая война

Летом 1939 г. был призван в вермахт, где служил в артиллерийской части. Участвовал в походе вермахта против Франции. В марте 1940 г. он сдает первый государственный экзамен в университете, в апреле 1941 г. — второй. В ноябре 1940 г. Штраус был произведен в унтер-офицеры, ему предоставили отпуск для завершения учёбы, некоторое время он даже работал в университете в качестве ассистента, помогая вести семинары по древней истории и филологии.

В начале 1941 г. зенитный дивизион, в составе которого находилась батарея Штрауса, был переброшен в район Перемышля, поближе к советской границе. В начале сентября 1941 года его направляют в офицерскую школу близ Штеттина. После прохождения переподготовки ему было присвоено звание лейтенанта (в документе об окончании было записано, что ему «больше подходит быть учёным, чем офицером»), и он был назначен командиром взвода зенитно-артиллерийской батареи, которая из Дании была переведена в Россию и вошла в состав 6-й армии вермахта. Так Штраус стал участником Сталинградской битвы. 12 января 1943 г., когда до капитуляции 6-й армии Паулюса оставалось совсем немного, Штраус получил приказ об отбытии на курсы подготовки командиров батареи тяжелой артиллерии. По дороге состав попал под бомбежку, вагоны несколько суток простояли в поле, здесь Штраус обморозился, отдав свои валенки солдату. После госпиталя до середины мая 1943 г. Штраус проходил курсы. Он был назначен офицером-инструктором, затем офицером-воспитателем, на фронт больше не попал. Военные награды: Железный крест и Крест «за боевые заслуги».

Политическая деятельность

После войны некоторое время находился в лагере для военнопленных, но уже в 1945 году был отпущен на свободу, поскольку не был уличён в совершении военных преступлений. В том же году стал членом партии Христианско-социальный союз. В 1946 году был избран в совет округа Шонгау. В 1949 году был избран генеральным секретарём ХСС. В 1961 году избран председателем ХСС и оставался его лидером до самой смерти.

В 1949 году избран депутатом Бундестага, в котором стал руководителем группы ХСС и заместителем председателя фракции ХДС/ХСС.

В 1953 году становится федеральным министром по особым поручениям и неоднократно занимает впоследствии министерские посты в федеральном правительстве.

В 1956—1962 годах министр обороны в правительстве канцлера Конрада Аденауэра.

Скандал с прессой

В журнале «Der Spiegel» был опубликован материал о военных учениях, прошедших в сентябре 1962 года. Статья явно была направлена против Штрауса, ставя под сомнение его деятельность на посту министра обороны. Сам министр действовал решительно: по распоряжению Штрауса, без уведомления членов правительства, была проведена «ночная операция» по обыску редакции журнала. Штраус лично обратился к испанской полиции с просьбой арестовать находившегося там автора статьи. Действия Штрауса получили широкую огласку в прессе. Общественное мнение было явно не на стороне министра. Штраус пытался оправдаться, но тщетно. Разразился правительственный кризис. В середине декабря 1962 г. Штраусу пришлось подать в отставку. Три года длился процесс против журнала, но желаемого результата Штраусу он не принес: ему не удалось посадить журналистов на скамью подсудимых. Сам Штраус фактически был оправдан, следствие было прекращено с формулировкой «министр действовал в обстановке чрезвычайного положения».

В правительстве и оппозиции

В 1966—1969 годах министр финансов в правительстве «большой коалиции» ХДС/ХСС — СДПГ во главе с канцлером Куртом Кизингером. Штраус ладил с министром экономики социал-демократом К. Шиллером, пока они не рассорились из-за ревальвации марки, но, стремясь оказывать влияние на внешнеполитический курс, конфликтовал с вице-канцлером и министром иностранных дел Вилли Брандтом, уже тогда выступавшим за признание существующих реальностей в Европе.

После ухода ХДС/ХСС в оппозицию в результате выборов в бундестаг 1969 г. стал наиболее последовательным противником «новой восточной политики» правительства Брандта—Шееля. Он считал, что «восточные договоры» приведут к окончательному признанию ГДР и узакониванию раскола Германии.

Штраус был не только политиком-практиком, но и теоретиком. Многие его работы посвящены истории ФРГ, ХСС, вопросам внешней политики ФРГ, политике безопасности, международным проблемам. Его воспоминания, изданные уже после смерти Штрауса, проливают свет на взаимоотношения между председателем ХСС и руководством ХДС: Аденауэром, Эрхардом, Барцелем и особенно Колем, что отражалось на содержании и проведении германской политики.

Премьер-министр Баварии

С 1978 по 1988 годы Штраус занимал пост премьер-министра Баварии. В 1980 году был выдвинут кандидатом ХДС/ХСС на пост федерального канцлера на выборах в Бундестаг. В ходе избирательной кампании сделал заявление о том, что «восточные договоры» будут соблюдаться. ХДС/ХСС потерпели поражение, причем для христианских демократов результаты оказались наихудшими со времени выборов 1949 года. Штраус был ярким выразителем интересов и взглядов своего консервативного электората (в том числе переселенцев из восточноевропейских стран), а для центра, и тем более для левых, он был источником беспокойства, вызывал отторжение. В консервативной Баварии, все выглядело иначе. Здесь восхищались энергичным, веселым, грубоватым премьером, настоящим баварцем, появляющимся на публике в традиционной баварской одежде.

Являясь лидером второй партии правительственной коалиции в период канцлерства Гельмута Коля Штраус занимал видное место в политической жизни Германии. В 1983—1984 годах — председатель Бундесрата.

В 1983 году вёл успешно завершившиеся переговоры с заместителем министра внешней торговли ГДР Шальк-Голодковским о предоставлении правительством ФРГ миллиардного кредита, спасшего ГДР от объявления государственного банкротства.

С 28 по 31 декабря 1987 г. совершил единственную за время своей политической деятельности поездку в СССР на самолете «Сессна», которым сам управлял. Был принят в Кремле М. С. Горбачевым.

Имя Франца Йозефа Штрауса носит международный аэропорт Мюнхена.

Семья

В июне 1957 г. женился на Марианне Цвикнагль, дочери известного баварского политика. У них родились 2 сына и дочь. Жена погибла в автомобильной катастрофе в июне 1984 г.

Дочь Моника (р. 1962) — министр образования и культуры Баварии в 1998–2005, с 2009 депутат Европарламента от ХСС.

Сочинения

• Штраус Ф. И. Воспоминания. — М.: Международные отношения, 1991.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Франц Йозеф Штраус
• [www.dhm.de/lemo/html/biografien/StraussFranzJosef/ Биография]  (нем.)

Отрывок, характеризующий Штраус, Франц Йозеф

Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.