Сэки, Юкио

Юкио Сэки
関行男
лейтенант Юкио Сэки в летной форме.
Дата рождения	29 августа 1921(1921-08-29)
Место рождения	Японская империя, Сикоку, Ио-Сайдзё
Дата смерти	25 октября 1944(1944-10-25) (23 года)
Место смерти	у восточного побережья Лейте
Принадлежность	Японская империя
Род войск	Императорская морская авиация
Годы службы	1938—1944
Звание	Лейтенант
Часть	Линкор «Фусо», Авианосец «Читосэ», 201-я авиагруппа 1-го Воздушного флота
Сражения/войны	Вторая мировая война Битва за Мидуэй, Сражение в заливе Лейте

Юкио Сэки (яп. 関行男 Сэки Юкио, 29 августа 1921 — 25 октября 1944) — японский лётчик Императорского флота времён Второй мировой войны, считается первым командиром звена истребителей отряда специальных атак. Последний вылет Сэки совершил 25 октября 1944 года в рамках сражения в заливе Лейте. Он командовал звеном из 5 истребителей «Зеро», которые атаковали американские военные корабли, и стал первым камикадзе, поразившим вражеский корабль.

До войны

Юкио Сэки родился в 1921 году в небольшом городе Ио-Сайдзё в Сикоку. Его родители держали магазин посуды и принадлежностей для чайных церемоний. Будучи учеником средней школы Сэки обучался морскому делу и принял решение связать свою судьбу с Военно-морским флотом. Поскольку все моряки были готовы погибнуть в сражении и Юкио был единственным ребёнком, семья удочерила девочку примерно того же возраста, что и Юкио, чтобы заниматься семейными делами. Юкио хорошо играл в теннис и на протяжении одного года был капитаном школьной теннисной команды.

В 1938 году он одновременно поступал в Военную-морскую Академию и в Военную академию Императорской армии Японии. Был принят в обе из них и сделал выбор в пользу флота. Сэки проходил обучение в Военно-морской Имперской Академии в Этадзиме. Будущий начальник штаба 1-го Воздушного флота, Рикихей Иногути, будучи преподавателем Академии, отметил, что Сэки станет хорошим командиром. Во время учёбы у Юкио умирает отец, мать закрывает лавку и живёт одна. В июне 1941 года Юкио Сэки присвоено звание лейтенанта. За месяц до атаки на Пёрл-Харбор Сэки закончил обучение и был направлен на линкор «Фусо». Вскоре был переведен на легкий авианосец «Читосэ».

Сослуживцы Сэки отмечали его многогранность и разнообразие интересов. Одним из его хобби было рисование, которому он уделял значительную часть свободного времени.

Во время войны

Сэки участвовал в некоторых операциях флота и принимал участие в битве у атолла Мидуэй, поскольку авианосец «Титосэ» был во второй волне японских кораблей.

В ноябре 1942 года Сэки возвращается в Японию и поступает в Морскую лётную школу в Касумигауре (префектура Ибараки). После прохождения базовой подготовки был переведён в город Уса (префектура Оита) для тренировки в качестве пилота палубного бомбардировщика. В январе 1944 года он стал пилот-инструктором в Касумигауре. Во время своего пребывания в летной школе Сэки подружился с семьей Ватанабэ, живущей в Камакуре, и влюбился в их дочь Марико. Однажды, когда он выпивал с коллегами, один из них посоветовал всем им жениться в один день, 27 мая, в день военно-морского флота (день победы японского флота над русским флотом в Цусимском проливе). Все согласились. В ближайшие выходные Сэки приехал в Камакуру и сделал предложение Марико в присутствии её матери. Марико приняла предложение и они поженились 31 мая 1944 года. Только Секае, мать Сэки, была с его стороны на свадьбе. После свадьбы она жила с молодой парой около месяца и затем покинула их, сказав, что молодая пара иногда должна жить одна. Через некоторое время они переехали поближе к лётной школе.

В сентябре 1944 года Сэки был переведён в Тайнань (город на Тайване). Ему пришлось оставить жену дома, потому что Тайвань не был достаточно безопасным местом. Марико следовала за Сэки вплоть до Иокогамы, чтобы попрощаться. Через 3 недели после перевода в Тайнань он был переведён снова, на этот раз в 201-ю авиагруппу, базирующуюся на Филиппинах в качестве командира 301-й эскадрильи. Первоначально авиагруппа базировалась на аэродроме Николс, но в связи с участившимися налетами американской авиации была передвинута в Мабалакат (на острове Лусон).

201-я авиагруппа была одной из основных боевых единиц на Филиппинах. К середине октября в ней насчитывалось 30 исправных истребителей, которые были собраны со всего 1-го воздушного флота. Лейтенант Сэки на этот момент имел менее 300 часов налёта и был пилотом-бомбардировщиком. Руководству авиагруппы было не до молодого лейтенанта несмотря на то, что Сэки постоянно требовал отправить его в боевой вылет.

В качестве камикадзе

В октябре обстановка на фронте была крайне напряжённая, американские войска высадились на Филиппинах и японское командование было вынуждено принять срочные меры. По приказу Императорского генерального штаба была начата операция «СЁ» (в переводе «победа»); 17 октября вице-адмирал Ониси вступил в должность командующего 1-м воздушным флотом, а уже 19 октября прибыл в Мабалакат для реализации идеи отряда специальных атак.

Недостатка рядовых летчиков для выполнения самоубийственной атаки не было. Однако командование 201-й авиагруппы не сразу определилось с кандидатурой командира отряда. Заместитель командира 201-й авиагруппы 1-го Воздушного Флота капитан 2-го ранга Асаити Тамаи в виду отсутствия опытного лётчика Наоси Канно, который был направлен со спецзаданием в Японию, выдвинул кандидатуру Сэки. Сэки был ещё новичком в авиагруппе, однако настойчивость и решительность, требования отправить его в боевой вылет сделали своё дело и Тамаи решил, что этот человек способен на что-то серьёзное. Немедленно (в ту же ночь 19 октября) Сэки был вызван в штаб 201-й авиагруппы. Тамаи положил ему руку на плечо и сказал:

Сэки, адмирал Ониси лично посетил 201-ю авиагруппу, чтобы изложить план, который имеет огромное значение для Японии. Этот план заключается в том, что пилоты «Зеро», вооружённые 250-кг бомбами, будут намеренно пикировать на палубы вражеских авианосцев, чтобы обеспечить успех операции «СЁ». Вас выбрали командиром подразделения для таких атак. Как вы на это смотрите?

При этом у капитана 2 ранга Тамаи на глазах стояли слезы.

Сэки ответил не сразу. Он сидел неподвижно, опёршись локтями о стол и обхватив руками голову. Он плотно сжал челюсти и закрыл глаза, погрузившись в свои мысли. Прошло долгих 5 секунд… Наконец он шевельнулся, пропустив свои длинные волосы сквозь пальцы. Затем он медленно поднял голову и произнёс уверенным голосом:

Вы обязаны позволить мне сделать это.

Его голос совершенно не дрогнул.

«Спасибо» — просто сказал Тамаи.

Рихей Иногути, присутствовавший при этом разговоре, отметил, что после ответа Сэки

…давящая атмосфера рассеялась, и в комнате повеяло свежестью, словно тучи разошлись, чтобы пропустить лунный свет. Мы обсудили ближайшие меры, которые следует предпринять. Обсуждение было коротким, но в каждом слове Сэки, в каждом его жесте я видел сильный характер, который подтверждал, что мы правильно выбрали командира.

Несмотря на своё внешнее спокойствие, Сэки был подавлен. Этот эпизод проиллюстрирован в художественном фильме За тех, кого мы любим.

В эту же ночь был вывешен приказ за подписью вице-адмирала Ониси:

201-я авиагруппа сформирует корпус специальных атак и мы 25 октября уничтожим или выведем из строя вражеские авианосцы в водах к востоку от Филиппин.

Корпус будет называться отрядом специальных атак «Симпу». Он будет состоять из 26 истребителей, из которых половина предназначена для таранных ударов, а вторая — для сопровождения. Они будут разделены на 4 звена, которые получат названия: «Сикисима», «Ямато», «Асахи», «Ямадзакура».

Отрядом «Симпу» будет командовать лейтенант Юкио Сэки.

Эти названия взяли из «вака» (поэмы) Норинаги Мотоори, националистически настроенного классика периода Токугавы:

Сикисима но Ямато гокоро во Хито товаба Асахи ни ниоу Ямадзакура бана. Норинаги Мотоори, (Транслитерация)

Ни с чем ни лучше, ‎ни верней я не сравню ‎души Японии моей, как с нежным запахом вишнёвого цветка при первом поцелуе утренних лучей. Норинаги Мотоори, (Литературный перевод А. Брандт)

На рассвете 20 октября 1944 года 1-я группа под командованием Сэки была готова к вылету.

Первый вылет группы состоялся 21 октября. Рапортуя перед вылетом, Юкио имел довольно измученный вид, потому что в течение 3 дней страдал расстройством пищеварительного тракта.

Однако есть и другая причина измученного вида Сэки. Он был подавлен. И даже высказался по этому поводу военному корреспонденту: «Плохи дела Японии, если она заставляет гибнуть своих лучших пилотов. Я иду на это не за Императора и не за Империю. Я иду, потому что мне так приказано!».

Отправляясь на верную смерть, Сэки попросил Тамаи позаботиться о традиционной памятке для родных — пряди волос. Однако вылетевшая группа так и не обнаружила противника. Все самолёты вернулись на базу, и Сэки со слезами на глазах извинялся за неудачу. Группа под руководством лейтенанта Сэки четыре раза возвращалась на аэродром в Мабалакате. 25 октября 1944 года отряд Сикисима под командованием лейтенанта Сэки поднялся в воздух в 7.25. Группу камикадзе сопровождала группа из 4 истребителей A6M5 под руководством легендарного аса Хироёси Нисидзава. Остальные пилоты сопровождения: Мисао Сугава, Синго Хонда и Рёдзи Баба.

В 10.10 был замечен вражеский флот. В лёгкой дождевой завесе были обнаружены от 4 до 5 американских линкоров в сопровождении более чем 30 крейсеров, эсминцев и других кораблей. Они направлялись на север под прикрытием группы из примерно 20 самолетов. В 10.40 была замечена ещё одна группа кораблей на расстоянии 90 миль от Таклобана по пеленгу 85° у восточного побережья Лейте.

В 10.45 самолет Сэки первым протаранил вражеский авианосец. За этим последовал удар второго самолета, который попал в тот же корабль и почти в то же самое место. Пламя и дым после этих попаданий поднялись в воздух чуть ли не на километр. Авианосец затонул.

Токио сообщило об этом событии в эпохальном коммюнике императорской ставки. «В 10.45 отряд „Сикисима“ из состава корпуса специальных атак камикадзе произвёл успешную внезапную атаку вражеского оперативного соединения, состоящего из 4 авианосцев, в 30 милях к северо-западу от острова Сулуан. 2 самолёта врезались в один авианосец, который достоверно потоплен. Третий самолёт врезался в другой авианосец, который загорелся. Четвёртый протаранил крейсер, который затонул немедленно».

В этот день пилоты-камикадзе повредили эскортные авианосцы «Калинин Бей», «Киткен Бей» и «Уайт Плейнз», а эскортный авианосец «Сент-Ло», который был атакован лейтенантом Сэки и вторым самолетом — затонул.

Успех атаки на авианосец «Сент-Ло» заключался в применённой тактике. Атакующий имитировал заход на посадку, он вышел из пике на расстоянии около тысячи метров и затем направился к авианосцу на высоте около 30 метров. Зенитки авианосца вели огонь по самолёту, но без видимого результата. Уже над палубой с самолета была сброшена бомба, далее самолет перевернулся и рухнул на палубу.

28 октября адмирал Соэму Тоёда, главнокомандующий объединённым флотом, заявил, что эти 5 летчиков, которые преднамеренно погибли, выполняя «специальные атаки», навсегда останутся героями в памяти народа и имя Сэки будет первым в этом списке.

Успех группы Сэки повлёк за собой рост энтузиазма, граничащего с эйфорией, у стратегов использования «специальных атак». Сотни и даже тысячи молодых людей вызывались добровольцами в камикадзе. Вице-адмирал Ониси убедил командующего 2-м воздушным флотом адмирала Фукудомэ, что 2-й воздушный флот должен последовать примеру 1-го воздушного флота и присоединиться к спец-атакам.

Атака камикадзе на оперативную единицу «Таффи 3»

Целью группы Сэки стала «Таффи 3», под командованием вице-адмирала Спрэга. Данное оперативное соединение авианосцев в описываемое время принимало участие в битве в заливе Лейте. В 10-50 группа под командованием Сэки пошла в атаку на четыре эскортных авианосца из соединения «Таффи 3»:

• авианосец «Уайт Плейнс»: Атакован двумя самолетами. Заградительный огонь заставил одного из них изменить курс в сторону «Сент-Ло». Второй был уничтожен огнём в считанных метрах от кормы «Уайт Плейнс». Попаданий в «Уайт Плейнс» нет, однако разлетевшиеся в районе кормы осколки нанесли 11 незначительных повреждений.
• авианосец «Калинин Бэй»: Четыре пикирующих самолета атаковали со стороны кормы. Два самолета упали в воду, вероятно повреждённые зенитным огнём. Два остальных достигли цели. Один попал в полётную палубу, сильно её повредив. Другое попадание вывело из строя левую кормовую трубу.
• авианосец «Киткэн Бэй»: Левый бортовой мостик повреждён, самолёт взорвался по левому борту, убив одного человека и не причинив серьёзных повреждений.

• авианосец «Сент-Ло»: Самолёт, который отвернул от «Уайт Плейнс», приблизился к «Сент-Ло». Оперативный доклад (оперативная сводка) гласил: «Приближается атакующий на большой скорости, 'Zeke 52' пересёк кормовую оконечность корабля на высоте менее 50 футов. Он опрокинулся, удачно попав на палубу за 5-м тросом (тормозным), 15 футов левее центральной линии. Серьёзная авария последовала за взрывом, спровоцированным взорвавшейся одной или обеими вражескими бомбами. Самолёт продолжил нестись по палубе, разбрасывая фрагменты, а его остатки свалились с носа корабля». Поначалу, повреждения выглядели несущественными. «Образовалась дыра в полётной палубе с тлеющими краями, которая стала причиной пожара. С обоих бортов были немедленно сброшены шланги и обеспечена подача воды в зону пожара… дым быстро распространился по обоим бортам корабля, очевидно он шёл из ангара. Через минуту-полторы прогремел взрыв на ангарной палубе и в дыру в полётной палубе выбросило сноп огня с дымом и выгнуло полётную палубу в районе дыры и в сторону кормы. Это стало причиной второго, более мощного взрыва, который вывернул назад часть полётной палубы от дыры в сторону кормы. Последующий взрыв завернул ещё большую часть полётной палубы и также снёс передний подъёмник с направляющих». Далее сдетонировал арсенал и «Сент-Ло» затонул в течение получаса.

Согласно отчету Военно-морского флота США, в этот день не зарегистрировано других атак камикадзе на корабли военно-морского флота США, хотя один «самоубийца» чуть не попал в «Киткэн Бэй», но был уничтожен зенитным огнём с него же. Поскольку на тот момент было уже 11:20, около получаса после атаки группы Сэки, и все пятеро из группы Сэки уже отработали, и поскольку атаковавший в этот раз был на другом типе самолета (пикировщик Ёкосука Д4), маловероятно, что он был одним из группы Сэки.

Спорные моменты

До сих пор нет однозначного ответа, самолёт ли Сэки потопил «Сент-Ло». Нисидзава, вернувшись на базу после атаки, доложил, что Сэки спикировал на палубу авианосца, но бомба не взорвалась. Об этом говорит статья в японской Википедии: Сэки^{[неавторитетный источник?]}. Это описание противоречит докладу капитана атакованного «Сент-Ло». Однако в статье также говорится о втором самолёте, который атаковал тот же корабль, что и Сэки, бомба которого взорвалась. Единственный корабль, в который попало два самолета, был «Калинин Бей». Однако описания формально отличаются, начиная с видимого сильного взрыва в результате первого попадания в «Калинин Бей» и отсутствия падающих останков самолёта с носа. Итак, описанное Нисидзавой попадание Сэки вероятнее всего было не в «Сент-Ло».

Перед вылетом группы Сикисима, Масаси Онода, военный корреспондент агентства Домэй Цусин, взял интервью, в котором Юкио Сэки пренебрежительно отозвался о специальных атаках. «Плохи дела Японии, если она заставляет гибнуть своих лучших пилотов. Я иду на это не за Императора и не за Империю. Я иду, потому что мне так приказано!». В этом интервью он изложил свои мысли относительно того, как необходимо атаковать авианосцы. «Если они позволят мне, я сброшу 500 килограммовую бомбу на полётную палубу авианосца, не принося себя в жертву, и попытаюсь вернуться назад». В течение полёта командиры Сэки слышали его голос: «Лучше погибнуть, чем жить как трус».

Возможно, кто-то из пилотов потопил «Сент-Ло», сбросив бомбу на полётную палубу, как это говорил Сэки репортёру, вместо предписанной целенаправленной аварии на полетной палубе. Описания атаки не противоречат друг другу относительно пилота, который намеревался вернуться после успешного потопления «Сент-Ло».

Также оспаривается атака группы Сикисима под командованием лейтенанта Сэки оперативного соединения «Таффи 3». Не исключается, что группа под командованием лейтенанта Сэки атаковала американские эскортные авианосцы «Сенти», «Сэнгамон», «Суони» и «Петроф Бей». Атаки были неудачными, только «Суони» получил серьёзные повреждения. А позднее группа из 6 «Зеро» атаковала группу эскортных авианосцев «Таффи 3». Один истребитель врезался в «Сент-Ло». Бомба пробила полётную палубу, авианосец взорвался и через 30 минут затонул. Этот авианосец уцелел после обстрела 18-дюймовыми орудиями линкора «Ямато» в предыдущий день сражения. Один «Зеро» атаковал эскортный авианосец «Киткэн Бэй», ещё три истребителя атаковали «Калинин Бэй», два из них взорвались на полётной палубе.

Данная версия имеет право на существование, однако соединение «Таффи 3» было атаковано группой камикадзе в 10-40…10-50 (согласно DANFS). Что соответствует по времени атаке группы под командованием лейтенанта Сэки. Авианосцы «Сенти», «Сэнгамон», «Суони» и «Петроф Бей» были атакованы группой камикадзе в 7-40…7-50 (DANFS). При этом группа Сэки поднялась в воздух только в 7-25, соответственно атака в 7-40 маловероятна, учитывая, какое расстояние необходимо было преодолеть группе. И, по оценкам атакуемой стороны, бомбы на самолётах были меньше, чем у группы Сэки (63 кг).

Однако зафиксированный факт групповой атаки камикадзе на корабли ВМС США ставят под сомнение, первым ли был Сэки, как поразивший вражеский корабль.

Интересные факты

• У командира группы сопровождения Нисидзавы в течение всего полёта были дурные предчувствия — ему было видение его гибели. Он написал рапорт об успешном вылете группы под командованием Сэки и попросил разрешения вылететь самому в качестве камикадзе. Ему было отказано, он был слишком ценен в качестве истребителя. Однако на следующий день он погиб, когда летел в качестве пассажира транспортного самолета Ки-49.
• Асаити Тамаи после окончания войны стал буддийским монахом, чтобы добиться «успокоения души» всех пилотов-камикадзе.
• Вице-адмирал Ониси после капитуляции Японии покончил жизнь ритуальным самоубийством и, отказавшись от помощи ассистента, умер после 12-часовой агонии 16 августа 1945 года.
• В Мабалакате, на бывшей японской авиабазе, установлена мемориальная доска, посвящённая Юкио Сэки. На доске также записан урон флоту США, который нанесла группа Сэки 25 октября 1944 года.

См. также

• Камикадзе

Отрывок, характеризующий Сэки, Юкио

– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.