Качим
| Качим | |||||||||||||||||||||
 Качим ползучий — типовой вид рода Качим. Общий вид группы цветущих растений | |||||||||||||||||||||
| Научная классификация | |||||||||||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
|
промежуточные ранги
| |||||||||||||||||||||
| Международное научное название | |||||||||||||||||||||
| Синонимы | |||||||||||||||||||||
| Типовой вид | |||||||||||||||||||||
| Дочерние таксоны | |||||||||||||||||||||
|
| |||||||||||||||||||||
</table> Включает около 150 видов, произрастающих в Южной Европе, по берегам её Средиземноморской области и во внетропической Азии; известен и один австралийский вид. Биологическое описание
Однолетние и многолетние (в большинстве) невысокие травы, причём лишь очень немногие высокогорные (или «альпийские») формы сильно изменяют свой «травянистый» характер, а являются в виде очень плотных и жёстких деревянистых подушек, обрастающих скалы нагорного и полугорного пояса гор Европы и Азии (таков, например, Gypsophila aretioides Boiss., часто встречающийся в Персии и сопредельных с нею горах Закаспийской области). В общем — это травы с сильно разветвлённым стеблем, с обилием прикорневых листьев и с мелкими цветами в развилистых полузонтиках, или дихазиях. Листья всегда цельные и простые, узкой формы — ланцетные, удлиненно-овальные или лопатчатые, иногда линейные. Стебель сильно развит и у большинства многосторонне разветвлён, но все разветвления двуразвильчаты. Цветки мелкие, белые, беловато-зелёные, розоватые и розовые, устроены по типу цветков семейства Гвоздичные. Чашечка колокольчатая, пятилопастная, почти перепончатая, с зелёной полоской посреди каждой доли; лепестки сужены к основанию. Тычинок 10. Плод — одногнёздная многосемянная коробочка, шаровидная или яйцевидная, раскрывающаяся 4 створками; семена почковидно-округлые. В России и сопредельных странах известно более 30 дикорастущих видов качима, преимущественно в южных областях, на Кавказе и в Средней Азии. Один из них, качим стенной, или постенный, Gypsophyla muralis L. — маленькое приземистое растеньице с бледно-розовыми цветами, встречается в Средней России очень часто и в огромных количествах, как сорная трава, между посевами, особенно во ржи; но это же самое растение разводится и в садах очень часто в качестве красивого, густо растущего декоративного вида для бордюров клумб и для узоров. Другой вид, качим метельчатый, Gypsophyla paniculata L., с широко раскинутой многоветвистой метёлкой множества цветков, чрезвычайно обильно растущий в южно-русских степях, образует в числе прочих так называемое «перекати-поле» — сбор гонимых ветром по гладкой и ровной степи увядших трав, принявших шарообразную форму после цветения (Перекати-поле). В культуре
Большинство видов и сортов, используемых в цветоводстве — многолетние растения. Из однолетников используются: Gypsophyla elegans[3] и Gypsophila muralis. Месторасположение: освещённые участки, выносит лёгкое затенение. В присутствии близко расположенных грунтовых вод погибают. Почва: предпочитают лёгкие супесчаные или суглинистые питательные, хорошо дренированные почвы, содержащие известь. Уход: большинство видов и сортов морозостойки. Молодые растения на зиму лучше укрывать сухими листьями. Болезни и вредители: серая гниль, головня, ржавчина, гниль основания стебля, желтуха, галловая и цистообразующая нематоды. Размножение: семенами. Посев производят в апреле — мае в разводочные гряды. Осенью сеянцы пересаживают на постоянное место, с расчётом 2—3 растения на квадратный метр. Без пересадки многолетние виды на одном месте могут существовать до 25 лет. Махровые формы размножают черенками и прививкой. На черенки используют молодые весенние побеги, которые нарезают в мае — июне. Срок черенкования строго ограничен. Укореняемость качима по сравнению с другими культурами относительно низкая, поэтому за черенками необходим тщательный уход. Особое внимание надо обратить на полив, так как укореняющиеся черенки не переносят излишнюю сырость. Прививку черенков махровых форм делают весной врасщеп на корнях немахровых форм. Использование:
ВидыПо информации базы данных The Plant List (2013), род включает 152 вида[5], некоторые из них:
Состояние вида Качим волжский (Gypsophila volgensis) пока неизвестно. См. такжеНапишите отзыв о статье "Качим"Примечания
Литература
|
|||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Качим
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
