T20 (танк)
Поделись знанием:
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.
Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
(перенаправлено с «T23E1»)
 Первый прототип T20 | |
| Medium Tank T20 | |
|---|---|
| Классификация | |
| Боевая масса, т |
29,8 |
| Компоновочная схема |
классическая |
| Экипаж, чел. |
5 |
| История | |
| Производитель | |
| Годы производства | |
| Количество выпущенных, шт. |
17, с T20 по T23E3 |
| Основные операторы |
|
| Размеры | |
| Длина корпуса, мм |
5766 |
| Длина с пушкой вперёд, мм |
7467 |
| Ширина корпуса, мм |
3124 |
| Высота, мм |
2438, по пулемётной установке |
| Клиренс, мм |
430 |
| Бронирование | |
| Тип брони |
стальная катаная и литая, гомогенная |
| Лоб корпуса (верх), мм/град. |
64 / 47° |
| Лоб корпуса (низ), мм/град. |
64 / 53° |
| Борт корпуса, мм/град. |
51 / 0° |
| Корма корпуса, мм/град. |
38 / 10° |
| Днище, мм |
13—25 |
| Крыша корпуса, мм |
19 |
| Лоб башни, мм/град. |
89 / 0° |
| Борт башни, мм/град. |
64 / 0…13° |
| Корма рубки, мм/град. |
64 / 0° |
| Крыша башни, мм |
19 |
| Вооружение | |
| Калибр и марка пушки |
76-мм M1A1 |
| Тип пушки |
нарезная |
| Боекомплект пушки |
70 |
| Углы ВН, град. |
−10…+25 |
| Прицелы |
телескопический T92, перископический M4 |
| Пулемёты |
3 × 7,62-мм M1919A4 |
| Подвижность | |
| Тип двигателя |
V-образный |
| Мощность двигателя, л. с. |
500 (450)[сн 1] |
| Скорость по шоссе, км/ч |
56 |
| Запас хода по шоссе, км |
240 |
| Удельная мощность, л. с./т |
16,8 (15,1)[сн 2] |
| Тип подвески |
сблокированная попарно, на горизонтальных конических рессорах |
| Удельное давление на грунт, кг/см² |
0,95 |
| Преодолеваемый подъём, град. |
30 |
| Преодолеваемая стенка, м |
0,61 |
| Преодолеваемый ров, м |
2,29 |
| Преодолеваемый брод, м |
1,22 |
T20 (англ. Medium Tank T20) — серия опытных средних танков, созданных в США в период Второй мировой войны. Программа по созданию нового среднего танка, превосходящего германские аналоги, предназначенного для замены M4, была начата в 1942 году. В мае—июне 1943 года были последовательно построены два прототипа танка T20 и два прототипа его усовершенствованного варианта, T22. Хотя испытания T20 и T22 продолжались вплоть до 1944 года, танки были сочтены не соответствующими требованиям армии. Кроме этого в 1943 году были разработан танк T23, оснащённый электромеханической трансмиссией. После успешных испытаний, было принято решение о серийном производстве T23, но после дальнейших испытаний танк был отвергнут армией и его производство ограничилось опытной партией из 10 серийных машин.
На танках серии T20 был испытан ряд технических новшеств, некоторые из которых в дальнейшем были внедрены в серийных танках; в частности, T22E1 стал первым в мире танком, оснащённым автоматом заряжания. Дальнейшее развитие серии T20 в 1943—1944 годах, в виде танков T25 и T26, привело к созданию танка M26, запущенного в серийное производство в ноябре 1944 года и в ограниченных масштабах использовавшегося в боях в Западной Европе весной 1945 года.
Тактико-технические характеристики
| ТТХ танков семейства T20[1] | ||||||||
| T20 | T20E3 | T22 | T22E1 | T23 серийный | T23E3 | T25 | T25E1 | |
| Размеры | ||||||||
| Боевая масса, т | 29,8 | 30,6 | 31,4 | 30,8[сн 3] | 34,2 | 36,0 | 38,2 | 35,2 |
| Длина, м (с пушкой) | 5,77 (7,47) | 5,77 (7,47) | 6,10 (7,44) | 6,10 (6,45) | 6,02 (7,56) | 6,02 (7,77) | 6,02 (7,92) | 6,29 (8,21) |
| Ширина, м | 3,12 | 3,23 | 3,12 | 3,12 | 3,11 | 3,25 | 3,48 | 3,23 |
| Высота, по пулемётной установке, м | 2,44 | 2,46 | 2,44 | 2,41 | 2,51[сн 4] | 2,56[сн 4] | 2,74[сн 4] | 2,78[сн 4] |
| Бронирование, мм | ||||||||
| Лоб корпуса (верх/низ) | 64 / 47° (64 / 53°) |
64 / 47° (64 / 53°) |
64 / 47° (64 / 53°) |
64 / 47° (64 / 53°) |
76 / 47° (64 / 53°) |
76 / 47° (64 / 53°) |
76 / 47° (64 / 53°) |
76 / 47° (64 / 53°) |
| Борта корпуса | 51 / 0° | 51 / 0° | 51 / 0° | 51 / 0° | 38—51 / 0° | 38—51 / 0° | 38—51 / 0° | 38—51 / 0° |
| Корма корпуса | 38 / 10° | 38 / 10° | 38 / 10° | 38 / 10° | 38 / 0—30° | 38 / 0—30° | 38 / 0—30° | 38 / 10° — 19 / 62° |
| Лоб башни (маска орудия) | 89 / 0° | 89 / 0° | 89 / 0° | 89 / 0° | 76 / 0° (89 / 0°) |
76 / 0° (89 / 0°) |
76 / 0° (89 / 0°) |
76 / 0° (89 / 0°) |
| Борта и корма башни | 64 / 0…13° | 64 / 0…13° | 64 / 0…13° | 64 / 0° | 64 / 0…13° | 64 / 0…13° | 64 / 0…8° | 64 / 0…8° |
| Крыша | 19 | 19 | 19 | 19—25 | 19—25 | 19—25 | 19—25 | 22—25 |
| Днище | 13—25 | 13—25 | 13—25 | 13—25 | 13—25 | 13—25 | 13—25 | 13—25 |
| Вооружение | ||||||||
| Пушка | 76-мм M1A1 | 76-мм M1A1 | 76-мм M1A1 | 75-мм M3 с автоматом заряжания | 76-мм M1A1 | 76-мм M1A1 | 90-мм M3 | 90-мм M3 |
| Стабилизатор вооружения | одноплоскостной | одноплоскостной | одноплоскостной | одноплоскостной | одноплоскостной | одноплоскостной | — | — |
| Пулемёты | 3 × 7,62-мм M1919A4 | 1 × 12,7-мм M2HB 2 × 7,62-мм M1919A4 |
1 × 12,7-мм M2HB 2 × 7,62-мм M1919A4 |
1 × 12,7-мм M2HB 2 × 7,62-мм M1919A4 |
1 × 12,7-мм M2HB 2 × 7,62-мм M1919A4 |
1 × 12,7-мм M2HB 2 × 7,62-мм M1919A4 |
1 × 12,7-мм M2HB 2 × 7,62-мм M1919A4 |
1 × 12,7-мм M2HB 2 × 7,62-мм M1919A4 |
| Боекомплект, выстрелов / патронов | 70 / 7000 | 68 / 300 / 5000 | 68 / 300 / 5000 | 64 / 300 / 5000 | 66 / 300 / 5000 | 84 / 500 / 4000 | 50 / 500 / 4500 | 42 / 500 / 5000 |
| Подвижность | ||||||||
| Двигатель | Ford GAN, V-образный, карбюраторный, жидкостного охлаждения, 500 (450) л.с. |
Ford GAN, V-образный, карбюраторный, жидкостного охлаждения, 500 (450) л.с. |
Ford GAN, V-образный, карбюраторный, жидкостного охлаждения, 500 (450) л.с. |
Ford GAN, V-образный, карбюраторный, жидкостного охлаждения, 500 (450) л.с. |
Ford GAN, V-образный, карбюраторный, жидкостного охлаждения, 500 (450) л.с. |
Ford GAN, V-образный, карбюраторный, жидкостного охлаждения, 500 (450) л.с. |
Ford GAN, V-образный, карбюраторный, жидкостного охлаждения, 500 (450) л.с. |
Ford GAF, V-образный, карбюраторный, жидкостного охлаждения, 500 (450) л.с. |
| Трансмиссия | гидромех Torqmatic | гидромех Torqmatic | механическая Synchromech | механическая Synchromech | электромех | электромех | электромех | гидромех Torqmatic |
| Удельная мощность, л.с./т | 16,8 (15,1) | 16,3 (14,7) | 15,9 (14,3) | 16,2 (14,6) | 14,6 (13,2) | 13,9 (12,5) | 13,1 (11,8) | 14,2 (12,8) |
| Подвеска | сблокированная попарно, на горизонтальных конических рессорах | индивидуальная торсионная | сблокированная попарно, на горизонтальных конических рессорах | сблокированная попарно, на горизонтальных конических рессорах | сблокированная попарно, на вертикальных конических рессорах | индивидуальная торсионная | сблокированная попарно, на горизонтальных конических рессорах | индивидуальная торсионная |
| Максимальная скорость по шоссе, км/ч | 48—56[сн 5] | 48—56[сн 5] | 40 | 40 | 56 | 56 | 48—56[сн 5] | 48—56[сн 5] |
| Средняя скорость по просёлку, км/ч | н/д | н/д | н/д | н/д | н/д | н/д | н/д | н/д |
| Запас хода по шоссе, км | 240 | 240 | 240 | 240 | 160 | 160 | 160 | 175 |
| Запас хода по просёлку, км | н/д | н/д | н/д | н/д | н/д | н/д | н/д | н/д |
| Удельное давление на грунт, кг/см² | 0,95 | 0,90 | 0,99 | 0,98 | 1,09 | 0,97 | 0,86 | 0,95 |
| Преодолеваемая стенка, м | 0,61 | 0,61 | 0,61 | 0,61 | 0,61 | 0,91 | 0,91 | 1,17 |
| Преодолеваемый ров, м | 2,29 | 2,29 | 2,29 | 2,29 | 2,29 | 2,44 | 2,44 | 2,44 |
| Преодолеваемый брод, м | 1,22 | 1,22 | 1,22 | 1,22 | 1,22 | 1,22 | 1,22 | 1,22 |
Напишите отзыв о статье "T20 (танк)"
Примечания
Сноски
Источники
- ↑ R. P. Hunnicutt. Pershing: A History of the Medium Tank T20 Series. — Novato, CA: Presidio Press, 1971. — P. 204—210.
Литература
- R. P. Hunnicutt. Pershing: A History of the Medium Tank T20 Series. — Novato, CA: Presidio Press, 1971. — 240 p.
|
Это заготовка статьи о бронетехнике. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий T20 (танк)
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.
Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
