Ёсида Сёин

Ёсида Сёин
吉田松陰
Годы жизни
Период	Эдо
Дата рождения	20 сентября 1830(1830-09-20)
Место рождения	Хаги
Дата смерти	21 ноября 1859(1859-11-21) (29 лет)
Место смерти	Эдо
Могилы и места почитания	святилище Сёин святилище Ясукуни
Имена
Детское имя	Дайдзиро (大次郎) Торадзиро (寅次郎) Тораносукэ (寅之助)
Взрослое имя	Суги Нориката (杉矩方) Ёсида Нориката (吉田矩方)
Божественное имя	Ёсида Торадзиро Фудзивара-но Нориката-но микото
Должности
Сёгунат	Токугава
Хан	Тёсю
Ранги	4-й высший (посмертно)
Род и родственники
Род	Суги, с 1834 — Ёсида
Отец	Суги Цунэмити
Мать	Таки
Братья	Суги Умэтаро, Суги Тосисабуро
Сёстры	Ёсико, Хиса, Мивако
Дети
Сыновья	нет

Ёсида Сёин (яп. 吉田松陰 Ёсида Сё:ин, 20 сентября 1830 — 21 ноября 1859) — японский политический деятель, философ, педагог и стратег середины XIX века конца периода Эдо. Один из теоретиков и духовных проводников реставрации Мэйдзи. Почитается как синтоистское божество в токийском святилище Ясукуни.

Биография

Ёсида Сёин родился 20 сентября 1830 года в селе Мацумото на территории Тёсю-хана. Он был вторым сыном мелкого самурая Суги Цунэмити, годовой доход которого составлял 36 коку. В 1834 году 4-летний мальчик стал названым сыном дяди Ёсиды Дайсукэ, который имел 57 коку дохода и служил хану в качестве стратега школы Ямага. Когда через год дядя умер, малолетний Сёин унаследовал его род и начал ускоренно изучать военную теорию, чтобы остаться на дядиной должности. Его учителями были родственники Тамаки Буносин, Ямада Уэмон и Ямада Матасукэ.

С 1838 года 9-летний Сёин начал читать ежедневные лекции по военной теории в ханской школе Мэйрикан, а в 1840 году, в возрасте 11 лет, проводил чтения «Сборника военных наставлений» для правителя Тёсю-хана Мори Такатики. В 1842 году дядя Сёина, Тамаки-но Бунсин, основал в селе Мацумото частную Сельскую школу Сёка, которая стала местом изучения конфуцианства и военного искусства. В ней учился сам юноша, а также его последователи. Через два года школьной подготовки 15-летний Сёин опять выступал с лекциями перед правителем хана и был награждён за блестящие знания. В 1845 году он изучил основы военной школы Наганума, а в 1848 году стал учителем ханской школы Мэйрикан. В том же году молодой учёный был назначен ханским военным инспектором и начал реформу системы береговой охраны Тёсю-хана.

В 1849 году, с разрешения ханских властей, Сёин был на кратковременной стажировке в Кюсю, где познакомился с Миябэ Тэйдзо, одним из теоретиков и членов антииностранного движения в Японии. В следующем году, в сопровождении правителя Тёсю-хана, 20-летний учёный отправился в Эдо, где стал одним из лучших учеников Сакумы Сёдзана. В 1851 году Сёин отправился изучать регион Тохоку, где познакомился с Аидзавой Сэйсисаем в Мито, осмотрел школу Ниссинкан в Айдзу и рудники Северной Японии. Но он оставил Тёсю-хан, нарушив местное законодательство и не получив официальный документ, поэтому после возвращения домой в 1856 году его лишили статуса самурая и годового дохода. Однако, благодаря расположению ханского правителя, ему было выдано особое разрешение на путешествия по Японии на 10-летний срок.

В 1853 году, в связи с прибытием эскадры кораблей Мэтью Перри в Японию, Сёин загорелся желанием изучать военное дело за границей, чтобы овладеть иностранным опытом и реформировать собственный Тёсю-хан. Однако выезд японцев за пределы страны был запрещён сёгунатом, а нарушение запрета угрожало смертной казнью. Несмотря на это, в том же году молодой учёный отправился в Нагасаки, где пытался пробраться на российский корабль Евфимия Путятина, но безуспешно. После этого Сёин отправился в Эдо и по дороге посетил Киото, где встретился с интеллектуалами из разных провинций.

В 1854 году эскадра Перри во второй раз прибыла в Японию для подписания японо-американского договора и 25-летний Сёин опять попытался пробраться на иностранный корабль. Однако и в этот раз попытка оказалась неудачной и он был вынужден сдаться правительству. Сначала Сёина удерживали в тюрьме города Эдо в квартале Тэмма, а потом отправили в Тёсю-хан и посадили в тюрьму Нома. В ней он упорядочил «Записки арестанта» (яп. 幽囚録, Ю:сю:року), в которых изложил мотивы своих попыток попасть за границу.

В 1856 году правительство Тёсю-хана освободило Сёина из тюрьмы и передало родственникам под домашний арест. Ему разрешили открыть собственную школу и набрать учеников. Позже эта школа объединилась со школой Сёка, которую основал дядя учёного, а сам Сёин стал её директором. В ней он воспитал целую плеяду японских политических деятелей, которые совершили реставрацию Мэйдзи: Кидо Такаёси, Такасуги Синсаку, Ито Хиробуми, Ямагату Аритомо, Кусаку Гэндзуя, Ёсиду Томасиро, Маэбару Иссэя и других.

В 1858 году, не дождавшись разрешения Императора, сёгунат заключил японо-американский договор о сотрудничестве и торговле, что вызвало острую критику японских интеллектуалов, и Сёина в частности. Он организовал кровный союз с 17-ю единомышленниками из Тёсю-хана и задумал убить Манабэ Акикацу, который отвечал за подписание договора. Сёин тайно обратился за помощью к ханскому руководству, в котором были сильные анти-сёгунатовские настроения, но оно испугалось радикализма учёного и повторно заключило его в тюрьму. Тогда для реализации убийства он попытался задействовать своих единомышленников из союза и учеников, но их также арестовали и бросили в тюрьму.

В 1859 году сёгунат начал репрессии против политической оппозиции и приказал Тёсю-хану выдать Сёина. Он прибыл в Эдо 21 ноября 1859 года и после допроса был казнён. Перед смертью, во время пребывания в камере, Сёин успел составить «Записи незабываемого духа» (яп. 留魂録, рюконроку) для своих последователей и «Письмо вечной разлуки» для родственников.

После реставрации Мэйдзи, в которой активное участие принимали ученики Сёина, он был провозглашён синтоистским божеством, а в его честь в Токио возвели святилище Сёин.

Ссылки

• [graft2008.narod2.ru/history Начало Смуты] (рус.). Проверено 9 декабря 2010. [www.webcitation.org/67a4f9D2x Архивировано из первоисточника 11 мая 2012].
• C.Ю.Врадий. [r2russia.far.ru/page/stu4_51.html Влияние китайских ученых на развитие общественной мысли Японии накануне Мэйдзи] (рус.). Проверено 9 декабря 2010.
• [www.ndl.go.jp/portrait/datas/217.html Ёсида Сёин // Национальная парламентская библиотека Японии] (яп.). Проверено 9 декабря 2010. [www.webcitation.org/67a4gc9Of Архивировано из первоисточника 11 мая 2012].
• [www.fesh.jp/utterer_152_1_1.html Афоризмы Ёсиды Сёина] (яп.). Проверено 9 декабря 2010. [www.webcitation.org/67a4hQrwa Архивировано из первоисточника 11 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Ёсида Сёин

– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.